а, я уверен, была бы очень рада познакомиться с вами.
   - А могу я узнать ее имя?
   - Ее зовут Амалия.
   - Амалия? А дальше?
   - Амалия... брум! брум! Право, не знаю. А вы, я вижу, любопытны.  Это
болезнь, распространенная в тюрьмах.
   Теперь я раскаивалась в том, что отвергла любезное предложение госпо-
дина Мейера. У меня уже  совсем  пропала  надежда  познакомиться  с  та-
инственной Амалией, и я отказалась от этой мысли, но сейчас во мне снова
проснулось чувство сострадания, а также и желание рассеять мои  подозре-
ния. Поэтому я постаралась быть полюбезнее с этим  отвратительным  Мейе-
ром, и вскоре он вызвался познакомить меня с узницей номер два - так  он
назвал Амалию.
   - Если такое нарушение моего режима не повредит вам, сударь, и я смо-
гу быть полезной бедной даме, которая, как говорят, больна от тоски и от
скуки, то я...
   - Брум! Брум! Как видно, вы понимаете все в буквальном смысле. Насто-
ящий ребенок! Должно  быть,  старый  придира  Шварц  напугал  вас  своей
инструкцией. Инструкция! Да ведь это одна  видимость!  Она  годится  для
привратников, для сторожей, но мы, офицеры (Мейер выпятил грудь, как че-
ловек, еще не привыкший к столь почетному званию), мы закрываем глаза на
невинные нарушения. Сам король закрыл бы глаза, будь он на нашем  месте.
Знайте, мадемуазель, когда вам захочется чего-нибудь добиться,  обращай-
тесь только ко мне, и я обещаю, что вам ни в чем не откажут и  никто  не
будет притеснять вас напрасно. Я снисходителен и кроток от природы,  та-
ким уж создал меня бог, а главное - люблю музыку... Если вы  согласитесь
иногда петь мне - скажем, по вечерам - я буду приходить  и  слушать  вас
отсюда, и тогда вы сможете делать со мной все, что вам  заблагорассудит-
ся.
   - Я постараюсь как можно  меньше  злоупотреблять  вашей  любезностью,
господин Мейер.
   - Мейер! - вскричал плац-майор, резко оборвав свое  "брум!  брум!  ",
успевшее сорваться с его черных, потрескавшихся губ. - Почему вы назвали
меня Мейером? Где, черт побери, вы выудили это имя - Мейер?
   - Извините, господин плац-майор, - ответила я,  -  тут  виновата  моя
рассеянность. У меня был когда-то учитель пения, носивший такое имя, и я
думала о нем все утро.
   - Учитель пения? При чем тут я? В Германии много Мейеров. Мое  имя  -
Нантейль. По происхождению я француз.
   - А скажите, господин офицер, могу ли я внезапно явиться к этой даме?
Она не знает меня и, быть может, откажется меня принять, как только  что
я сама чуть не отказалась познакомиться с ней. Когда живешь в одиночест-
ве, становишься такой дикаркой!
   - О, каков бы ни был характер этой прелестной дамы, она будет  счаст-
лива с кем-нибудь поговорить - отвечаю вам за это.  Хотите  написать  ей
несколько слов?
   - Но мне нечем писать.
   - Не может быть! У вас, стало быть, нет ни гроша?
   - Если бы даже у меня были деньги, господин Шварц неподкупен. Да я  и
неспособна на подкуп.
   - Ну хорошо. Сегодня вечером я сам отведу  вас  к  номеру  два...  но
только после того, как вы что-нибудь споете мне.
   Я испугалась, решив, что Мейер, или Нантейль, как теперь  ему  угодно
было себя называть, хочет войти ко мне в комнату, и уже собиралась отка-
заться, но тут он изложил мне свои намерения более  подробно.  Возможно,
он и в самом деле не предполагал осчастливить меня визитом, а  возможно,
прочитал на моем лице ужас и отвращение. Вот что он мне сказал:
   - Я буду слушать вас с площадки, которая находится над той  башенкой,
где вы живете. Звук идет кверху, и мне будет прекрасно слышно.  Потом  я
велю одной женщине открыть вашу дверь и проводить вас. Меня при этом  не
будет. Мне, пожалуй, не совсем удобно самому толкать вас на  неповинове-
ние, хотя, брум... брум... в подобных случаях есть весьма простой способ
выйти сухим из воды... В голову узницы номер три стреляют из  пистолета,
а потом говорят, что она была застигнута на месте преступления  при  по-
пытке к бегству. Ну как? Забавная мысль, а? В  тюрьме  нельзя  жить  без
разных веселых мыслей. Ваш покорный слуга, мадемуазель Порпорина. До ве-
чера.
   Не понимая причины любезности этого негодяя, я терялась в догадках, и
он внушал мне невольный, невероятный ужас. Трудно было  поверить,  чтобы
столь низкий, столь ограниченный человек мог так сильно любить музыку  и
так стараться исключительно ради желания меня послушать. Я  решила,  что
узница, о которой шла речь, - это не кто иной, как принцесса прусская, и
что по распоряжению короля мне хотят  устроить  с  ней  свидание,  чтобы
подслушать нас и выведать государственные тайны, которые, по их  мнению,
она мне поверяет. Теперь я так же боялась этого свидания, как  и  желала
его, - ведь мне совершенно неизвестно, где правда, где ложь в том мнимом
заговоре, участницей которого меня считают.
   Тем не менее, полагая своим долгом пойти на  риск,  чтобы  поддержать
дух товарки по несчастью, кто бы она ни была, в назначенный час я начала
петь, дабы усладить слух господина плац-майора. Пела я плохо - аудитория
отнюдь меня не вдохновляла, да и лихорадка моя не совсем прошла. К  тому
же я чувствовала, что Мейер слушает меня только для видимости,  а  может
быть, и вовсе не слушает. Когда пробило одиннадцать,  меня  охватил  ка-
кой-то ребяческий страх. Я вообразила, будто господин Мейер получил сек-
ретный приказ избавиться от меня и что стоит мне выйти из камеры, как он
пустит мне пулю в лоб, - ведь он сам сообщил мне  это  в  форме  веселой
шутки. Когда моя дверь открылась, я вся дрожала. Пожилая женщина, неряш-
ливая и уродливая (еще более неряшливая и уродливая, чем госпожа Шварц),
знаком предложила мне следовать за ней и пошла вперед по узкой и  крутой
лесенке, проделанной в стене. Когда мы дошли доверху,  то  оказались  на
площадке башни, футах в тридцати над той эспланадой, где я обычно  гуляю
днем, и в восьмидесяти или ста футах над рвом, который на большом протя-
жении окружает всю эту часть здания. Отвратительная старуха  велела  мне
минутку обождать и куда-то исчезла. Мои тревоги рассеялись, и я  испыты-
вала такое блаженство, впивая чистый воздух, любуясь великолепной луной,
глядя на открывавшийся с моего возвышения широкий вид, что  одиночество,
в котором меня оставили, более не пугало меня. Широкая поверхность дрем-
лющих вод, куда крепость отбрасывала свои неподвижные черные  тени,  де-
ревья - и земля, смутно видневшиеся в отдалении, необъятное  небо,  даже
летучие мыши, свободно летавшие во мраке, - о боже!  -  каким  огромным,
величавым казалось все это мне после двух месяцев созерцания голых  стен
или узкой полоски неба и редких звезд, видных из моей каморки! Однако  я
наслаждалась недолго. Шум чьихто шагов заставил меня обернуться,  и  все
мои страхи тотчас пробудились - я очутилась лицом к  лицу  с  господином
Мейером.
   - Синьора, - сказал он, - я в отчаянии, но должен вам  сообщить,  что
вы не сможете повидать узницу номер два - во всяком случае, не  сегодня.
Видимо, это весьма капризная особа. Вчера она выразила  горячее  желание
иметь собеседницу, а сейчас, когда я предложил ей ваше общество, она от-
ветила мне: "Узница номер три? Та, что поет по вечерам в своей башне? О,
мне хорошо знаком этот голос, можете не называть ее  имя.  Я  бесконечно
признательна вам за подругу, которую вы хотели мне дать. Да лучше я  ни-
когда не увижу ни одного человеческого  существа,  чем  взгляну  на  это
презренное создание. Она причина всех моих несчастий, и дай  бог,  чтобы
ей довелось поплатиться за них так же жестоко, как я поплатилась за свою
неосторожную дружбу". Таково, синьора, мнение о вас той  дамы.  Остается
узнать, заслуженно оно или нет, но это уж дело вашей совести, как приня-
то говорить. Меня это не касается, и я готов отвести вас в вашу  камеру,
когда вам заблагорассудится.
   - Немедленно, сударь, - ответила я, смертельно  уязвленная  тем,  что
меня обвинили в предательстве перед  подобным  негодяем,  и  чувствуя  в
сердце горькую обиду на ту из двух Амалий, которая проявила по отношению
ко мне такую несправедливость или же неблагодарность.
   - Я не тороплю вас, - возразил новоиспеченный плац-майор. -  По-види-
мому, вам доставляет удовольствие смотреть  на  луну.  Смотрите  сколько
угодно. Это не стоит денег и никому не причиняет вреда.
   Я имела  неосторожность  еще  на  минутку  воспользоваться  снисходи-
тельностью мошенника. Мне было так трудно оторваться от созерцания прек-
расного зрелища, которым, быть может, я любовалась в  последний  раз,  а
Мейер почему-то казался мне жалким лакеем, считавшим за честь  выполнять
мои приказания. Мое безразличие придало ему смелости, и он завязал  раз-
говор:
   - А знаете, синьора, - сказал он, - вы поете дьявольски хорошо. Тако-
го пения я не слышал даже в Италии, а я бывал там  в  лучших  театрах  и
слушал первоклассных артистов. Где вы выступали? Когда начали  путешест-
вовать? Много ли посетили стран?
   Я сделала вид, что не слышу его вопросов, но он не смутился.
   - А не случалось ли вам путешествовать пешком в мужском платье? - до-
бавил он.
   Я вздрогнула и поспешила ответить отрицательно.
   - Полно! - сказал он. - Вам не угодно сознаться, но я ничего не забы-
ваю, и в моей памяти всплыло одно забавное приключение. Вы тоже не могли
о нем забыть.
   - Не понимаю, сударь, о чем вы говорите, -  возразила  я,  отходя  от
амбразуры башни и собираясь спуститься вниз.
   - Одну минутку, одну минутку! - сказал Мейер. - Ваш  ключ  у  меня  в
кармане, и без меня вам все равно не попасть к себе. Позвольте  же  мне,
моя красавица, сказать вам несколько слов.
   - Ни одного слова, сударь. Я хочу вернуться в свою камеру и  сожалею,
что вышла оттуда.
   - Скажите пожалуйста! Хватит разыгрывать недотрогу! Будто  мне  неиз-
вестны ваши похождения! Неужели вы думали, что я был так прост и не  по-
нял, кто вы, когда вы разгуливали по Богемскому  Лесу  с  тем  смазливым
черноволосым юнцом? Меня не проведешь! Юнца я  хотел  увезти  для  армии
прусского короля, но девица была для него слишком хороша. Правда,  ходят
слухи, что вы приглянулись кое-кому и попали сюда именно за то, что  пы-
тались хвастаться этим... Что делать? Фортуна изменчива, с ней бесполез-
но бороться. Вы упали с большой высоты! Но я советую вам не  разыгрывать
из себя гордячку и довольствоваться тем, что само идет в руки.  Я  всего
лишь незаметный офицер крепости, но здесь я пользуюсь  большей  властью,
чем сам король, которого никто не знает и не  боится,  потому  что  свои
приказы он издает слишком высоко и слишком далеко, чтобы  ему  повинова-
лись. Теперь вам ясно, что я могу обойти инструкцию и смягчить  ваш  ре-
жим. Не  будьте  неблагодарной,  и  вы  убедитесь,  что  покровительство
плац-майора стоит в Шпандау не меньше, чем покровительство короля в Бер-
лине. Вы меня поняли? Не убегайте, не кричите, не делайте глупостей. Это
было бы совершенно бесполезно. Я буду говорить все, что мне  заблагорас-
судится, а вам все равно никто не поверит. Полно, я вовсе  не  хочу  вас
пугать. От природы я сострадателен и кроток.  Итак,  поразмыслите  хоро-
шенько, и когда я вас увижу в  следующий  раз,  не  забудьте,  что  ваша
судьба в моих руках: я могу бросить вас в каземат, а могу окружить разв-
лечениями и увеселениями, могу уморить голодом (и никто не потребует  от
меня никакого отчета), а могу устроить вам побег (и никто не  заподозрит
меня в этом). Повторяю, поразмыслите хорошенько, я не тороплю вас...
   И так как я молчала, ужасаясь тому, что  вынуждена  терпеть  подобные
унижения, этот отвратительный субъект добавил, думая, должно быть, что я
колеблюсь:
   - А впрочем, почему бы вам не сообщить мне свое  решение  тотчас  же?
Разве необходимы двадцать четыре часа, чтобы понять, что это  единствен-
ный разумный выход, и ответить на любовь человека  порядочного,  еще  не
старого? Я достаточно богат, чтобы поселить вас в другой стране и в  бо-
лее приятном замке, чем эта гнусная крепость.
   С этими словами подлый вербовщик подошел ко мне с неловким, но  в  то
же время наглым видом и, загородив мне дорогу, хотел было взять меня  за
руку. Твердо решившись скорее броситься в ров, чем  позволить  запятнать
себя малейшей его лаской, я отбежала к амбразуре. Но в это мгновение пе-
ред моими глазами возникла какая-то странная фигура,  и,  желая  отвлечь
внимание плац-майора от своей особы, я поспешила указать ему на нее. Ме-
ня это спасло, но, увы, едва не погубило  существо,  быть  может,  более
достойное!
   По высокой каменной ограде, идущей вдоль противоположного  края  рва,
напротив эспланады, с невероятной быстротой и ловкостью бежал или,  вер-
нее, мчался какой-то великан. Добежав до края ограды,  которая  с  обеих
сторон заканчивается башней, это привидение спрыгнуло  на  крышу  башни,
находившейся на одном уровне с балюстрадой, и, преодолев ее крутой склон
с легкостью кошки, словно растаяло в воздухе.
   - Это еще что такое? - вскричал плац-майор, забыв роль ухаживателя  и
возвращаясь к обязанностям тюремщика. - Сбежал какой-то узник! А часовой
заснул, черт бы его побрал! Часовой! - крикнул он  громовым  голосом.  -
Берегись! Тревога! Тревога!
   И, подбежав к той амбразуре, где висит набатный колокол, он стал бить
в него с силой, вполне достойной этого замечательного учителя адской му-
зыки. Никогда я не слышала ничего более зловещего,  нежели  этот  набат,
нарушивший своим резким и пронзительным звоном  торжественное  безмолвие
ночи. Это был дикий вопль грубости и насилия, потревоживший  гармоничес-
кий плеск волн и вздохи ветерка. В одну секунду вся тюрьма пришла в вол-
нение. Послышалось грозное щелканье заряжаемых ружей - часовые  целились
наудачу, готовые стрелять в первую попавшуюся мишень.  Эспланада  озари-
лась красным светом, сразу затмившим красивые голубоватые отблески луны.
Это господин Шварц зажег большой фонарь. Сигналы передавались  с  одного
вала на другой, а эхо жалобно вторило им. Вскоре в эту дьявольскую  сим-
фонию влился другой звук,  грозный  и  торжественный,  -  грохот  пушки.
Чьи-то тяжелые шаги отдавались на каменных плитах. Я ничего  не  видела,
но слышала все, и сердце мое сжималось от страха и волнения. Мейер  пос-
пешно отошел от меня, но я даже не  радовалась  своему  избавлению  -  я
горько упрекала себя за то, что невольно, не  понимая,  что  происходит,
указала ему на побег одного из несчастных узников. Застыв  от  ужаса,  я
ждала развязки происшествия, вздрагивая при каждом ружейном  выстреле  и
все время боясь, что услышу крик раненого беглеца, возвещающий о катаст-
рофе.
   Все это длилось больше часа, но, благодарение небу, пока  что  беглец
не был ни обнаружен, ни настигнут. Чтобы убедиться в этом, я  спустилась
на эспланаду и подошла к Шварцам. Супруги и сами были до  такой  степени
взволнованы и возбуждены, что даже не удивились, увидев  меня  вне  моей
камеры среди ночи. Быть может, впрочем, они были в сговоре с  Мейером  и
знали о моей вечерней прогулке. Обежав все камеры как безумный и убедив-
шись, что все доверенные ему узники на месте, Шварц немного  успокоился,
но и он и его жена не могли прийти в себя от горестного изумления, слов-
но спасение человека являлось в их глазах тяжким общественным  и  личным
бедствием, возмутительным посягательством на небесное правосудие. Другие
тюремщики и солдаты, с растерянным видом бегавшие взад и вперед, обмени-
вались между собой фразами, свидетельствовавшими о  таком  же  отчаянии,
даже об ужасе: очевидно, попытка к бегству была в их глазах самым  чудо-
вищным из преступлений. О милосердный боже! Какими отвратительными пока-
зались мне все эти наемники, так усердно исполняющие свое варварское ре-
месло - лишать себе подобных священного права на свободу! Но, как видно,
высшая справедливость решила наложить на моих двух тюремщиков  примерное
наказание. Госпожа Шварц, которая на минутку вошла зачем-то в свою  бер-
логу, внезапно выбежала оттуда с пронзительным криком.
   - Готлиб! Готлиб! - задыхаясь, вопила она. - Подождите! Не стреляйте,
не убивайте моего сына! Это он! Я уверена, что это он!
   Из отрывочных слов супругов Шварц я поняла, что Готлиб исчез - его не
оказалось в постели, не оказалось в комнате - и что, по-видимому, к нему
вернулась его старая привычка - бегать во сне по крышам. Готлиб был  лу-
натиком!
   Как только это известие распространилось в крепости, волнение  понем-
ногу улеглось. Каждый тюремщик успел к этому времени обойти свои  владе-
ния и убедиться, что все заключенные были на  местах.  Сторожа  спокойно
вернулись на посты. Офицеры были в восторге от такой  развязки,  солдаты
смеялись над своей тревогой, госпожа Шварц, вне себя от страха, осматри-
вала все углы, а ее муж с грустью вглядывался в ров, опасаясь,  не  упал
ли туда бедный Готлиб: ведь грохот пушечной и ружейной пальбы  мог  вне-
запно разбудить его во время его опасного путешествия. Пожалуй, это  был
самый подходящий момент для моего собственного побега: по-видимому,  все
двери были открыты, а тюремщики разбрелись кто куда. Однако я  не  стала
задерживаться на этой мысли, так как была всецело поглощена желанием ра-
зыскать бедного больного, выказавшего мне столько участия.
   Между тем господин Шварц, никогда не терявший голову до конца,  заме-
тил, что уже светает, и приказал мне вернуться в камеру, ибо то,  что  я
свободно бродила по крепости в неурочное время,  противоречило  инструк-
ции. Он проводил меня, чтобы запереть за мной дверь, но  первое,  что  я
увидела, войдя к себе, был Готлиб, преспокойно спавший  в  моем  кресле.
Должно быть, на его счастье, он прибежал сюда до разгара тревоги, или же
сон его был так крепок, а ноги так быстры и ловки, что ему  удалось  из-
бегнуть всех опасностей. Я посоветовала Шварцу не будить сына и  обещала
присмотреть за ним, пока его мать не узнает об этом радостном событии.
   Оставшись наедине с Готлибом, я ласково положила руку ему на плечо  и
начала шепотом расспрашивать его. Мне говорили, что лунатики  могут  об-
щаться с теми, к кому они привязаны, и совершенно внятно отвечать на  их
вопросы. Моя попытка увенчалась успехом.
   - Готлиб, - сказала я, - где ты был сегодня ночью?
   - Ночью? - удивился он. - Разве уже ночь? А мне показалось,  что  над
крышами сверкало солнце.
   - Значит, ты был на крышах?
   - Ну, конечно. Малиновка, этот добрый ангелочек, позвала  меня  через
окно, я улетел вместе с ней на небо, и мы были высоко, далеко, возле са-
мых звезд, почти там, где живут ангелы. Правда, когда  мы  улетали,  вам
повстречался Вельзевул. Он бегал по кровлям и парапетам,  чтобы  поймать
нас, но он-то не умеет летать! Бог приговорил его к длительному  наказа-
нию: он видит, как летают ангелы и птицы, но достать их не может.
   - А после этого полета в облаках ты все-таки снова спустился сюда?
   - Малиновка мне сказала: "Давай навестим мою сестру - она больна".  И
мы спустились к тебе, в твою каморку.
   - Значит, ты можешь входить ко мне, Готлиб?
   - Конечно. Я не раз приходил и сидел ночью возле тебя, когда ты боле-
ла. Малиновка похищает ключи изпод подушки моей матери, и как  Вельзевул
ни старается, ему не удается ее разбудить, раз ангел усыпил ее,  незримо
порхая над ее головой.
   - Кто же научил тебя так хорошо различать ангелов и демонов?
   - Мой учитель! - ответил лунатик с наивной,  детской  и  восторженной
улыбкой.
   - Кто же он - твой учитель? - спросила я.
   - Прежде всего бог, а потом... великий башмачник.
   - А как имя этого великого башмачника?
   - О, это высокое имя! Но, видишь ли, его нельзя называть. Моя мать не
знает его. Она не знает, что в каминной дыре у меня спрятаны две  книги.
Одну из них я не читаю, а другую прилежно изучаю уже  четыре  года.  Это
моя духовная пища, духовная жизнь, книга правды, спасение  и  свет  моей
души.
   - Кто же написал эту книгу?
   - Он, башмачник из Горлица, Якоб Беме.
   Тут нас прервал приход госпожи Шварц, и мне с большим трудом  удалось
помешать ей броси