ить мне срок.
     За несколько дней до вынесения приговора Луковка сказал, посмеиваясь:
     - Ты выглядишь как дурацкий хиппи.
     - Я  бы постригся  на твоем месте, -  посоветовал Добсон. - Судья  тебе
добавит три месяца за такие волосы.
     Они были правы.  Я как  раз должен был пойти к парикмахеру  в Вэйвдене,
когда меня внезапно арестовали. Во время вечернего часа  общения я  заполнил
заявление к начальнику тюрьмы,  и мистер Ричардс  на следующий  день сообщил
мне, что разрешение дано.
     -  Вы  сможете  быть  первым  клиентом  нашего  нового  парикмахера,  -
усмехнулся  он. -  Кларки,  поди  сюда, -  прокричал  он  на весь  отсек,  -
требуются твои услуги!
     Новый  парикмахер,  вооруженный  грабитель  с  Ямайки, только  накануне
поступивший в тюрьму как подследственный,  легкой походкой  вышел  из  своей
камеры,  подтягивая  на  ходу  брюки. Его мучил жестокий нервный тик,  из-за
которого его  пистолет неожиданно выстрелил, когда  он  им угрожал  людям  в
банке  на Саутхолл. К счастью,  пуля  никого не задела, но тем не менее  ему
грозил  длительный срок из-за  халатного обращения с оружием.  Он никогда  в
своей  жизни не занимался  стрижкой волос, но мистер  Ричардс  назначил  его
парикмахером отсека только потому, что  его имя совпало с именем знаменитого
лондонского парикмахера Ники Кларки.
     -  Вот  тебе  ножницы,  -  бодро  проревел  мистер  Ричардс,  передавая
маленький деревянный ящичек изумленному Кларки. - Бери один из тех стульев и
открывай свою мастерскую под лестницей.
     - Не  могли бы вы подровнять меня  немного?  -  спросил я  Кларки,  как
только стул был поставлен и вилка электрической машинки вставлена в розетку.
- Я завтра должен быть в суде, и мне объявят приговор.
     Кларки пробормотал  что-то мне в ответ  с непонятным ямайским акцентом,
проверил,   подключена   ли  машинка,   включил   ее,  подождал   мгновение,
прислушиваясь  к  загадочному  ее жужжанию.  Затем  пробормотал еще  что-то.
Думая,  что было  бы  невежливо  переспрашивать,  я  улыбнулся  ему, как  бы
подбадривая. Он  наклонился надо  мной  и начал осторожно  стричь  с  правой
стороны моей головы, как внезапно и очень больно поранил мое ухо.
     - Черт!  - проворчал Кларки, отступая  на шаг назад,  чтобы успокоиться
после  приступа  нервного  тика.  Наклонился  снова  и  попытался продолжить
стрижку, но тут у него снова начался тик. - Проклятие, - пробормотал Кларки,
стряхивая на пол огромный пучок волос. Хмурясь от напряжения, он разглядывал
правую сторону моей головы, затем левую, затем  опять правую  и снова  начал
стричь. В отсеке  не было  зеркала,  поэтому я не мог  следить  за тем,  как
продвигалась его работа.
     - Вы уверены, что знаете,  как это делать?  - спросил я вежливо. Кларки
проворчал что-то в ответ и продолжал свои  манипуляции.  Мне показалось, что
мой вопрос задел его, и поэтому я решил больше к нему не приставать. Судя по
все увеличивающейся  груде  волос  на полу, он быстро  освоил парикмахерское
искусство. Кларки закончил как раз, когда мистер Ричардс прокричал  знакомый
приказ:
     - Отсек один, ужин!
     Добсон и Луковка, как обычно,  встали  в  конец очереди, чтобы продлить
свое время вне камер.
     - Ба,  ты теперь  выглядишь как каторжник,  - засмеялся Луковка, увидев
мою новую стрижку.
     - Ты слабоумный клоп,  - добавил Добсон, -  судья  добавит тебе еще три
месяца, увидев тебя с такой прической!
     Я  проснулся чуть  позже 5 часов  утра 18  декабря,  побрился, помылся,
напомадил свою лысину, оделся и сел на кровать с книгой. Охранники прибыли в
7.30,  чтобы препроводить  меня в  Олд-Бейли.  По моей  официальной просьбе,
поданной во время вчерашней  ассоциации, мне купили костюм и хорошие ботинки
в  лавке при  приемной, чтобы было  во что переодеться. Мы выехали в 9 часов
утра и отправились по  знакомой дороге через восточный Лондон к Центральному
уголовному  суду. День был зловещий,  ветреный, облачный,  и  через тюремное
стекло  казалось, что  на улице  ночь. Мы пересекли Тауэр-бридж, машин  было
много, пожилой  человек  остановился на тротуаре и  уставился с безразличным
видом  на  окно нашего фургона. Возможно, это  был бывший зэк, сообразивший,
как ему повезло, что он на свободе.
     Скамья подсудимых в зале заседаний суда No 13 в Олд-Бейли была  странно
расположена -  высоко  над  самим  залом  суда,  как  будка  киномеханика  в
кинотеатре.  С  нее открывался  вид  на главного  судью Лондона, оглашающего
приговор,  сэра  Лоуренса  Вернея,  его  двух  помощников,  прокурора,  моих
адвокатов, различных судебных  клерков и стенографисток. Справа, на  галерее
для прессы, видны были знакомые лица. Высоко слева была галерея для публики,
тоже  вся заполненная, но странно,  что  я  заметил  там  двух  незнакомцев,
которые держали скрещенными два пальца за меня.
     Справа от них - еще одна  галерея, поменьше и не очень забитая  людьми.
Рэтклифф  и Петерс находились там, так  что это,  наверное, была галерея для
представителей  обвинения в деле. Рэтклифф и Петерс  вели себя прилично  при
наших предыдущих встречах, поэтому, мне казалось, что они вряд ли испытывали
удовлетворение  от  моей экзекуции.  Я  испугался, когда  оказался  в центре
внимания, и почувствовал себя еще более  несчастным, чем во время предыдущих
появлений  в  суде.  Когда  королевский  прокурор  сказал, что мои  действия
"сильно повредили национальной безопасности", я схватился за голову.
     Верней  разрешил  Гиббсу  провести временно закрытое  заседание,  чтобы
заслушать свидетеля-эксперта! Редд, бывший резидент в Москве (H/MOS)  встал,
чтобы проблеять, что мой проспект якобы  "поставил  под  угрозу жизнь многих
сотрудников". Дэвис хорошо выступил в мою защиту, указав, что в проспекте не
было  ничего важного, что он не покидал сейфа, что я признал себя "виновным"
и что я  сотрудничал с полицией, - все  эти факты заслуживают того, чтобы их
учли.  Спор продолжался 53 минуты, пока судья Верней не объявил  перерыв для
обсуждения приговора. Охранники снова нацепили мне наручники перед отправкой
меня в  подземную тюрьму, но  мне  пришлось  ждать в камере  всего несколько
минут до того, как дверь открылась и  они снова препроводили меня  на скамью
подсудимых.
     Верней начал с того, что описал мое преступление как "очень серьезное",
разбив тем  самым  мои надежды выйти на  свободу  к Рождеству. Он  принял во
внимание  и   мое  признание   виновности,  и  что  это  было   мое   первое
правонарушение, но не стал учитывать мое сотрудничество с полицией.
     - В связи с этим у меня нет другого выхода, кроме как приговорить вас к
двенадцати месяцам тюремного заключения, - мрачно объявил он.
     При моем хорошем поведении меня смогли  бы  выпустить 1  мая,  то  есть
всего  через  четыре с половиной месяца, но какой это был длительный  срок в
Белмарше.
     Дэвис и Уэдхэм спустились вниз ко мне в камеру.
     - У вас есть право подать апелляцию на решение суда, - объяснил Уэдхэм,
- и вам, возможно, дадут на несколько недель меньше.
     Но я отклонил  это предложение. Оба  адвоката и  так защищали  меня pro
bono (бескорыстно - лат.),  и просить  их  подавать  апелляцию  означало  бы
злоупотребить их щедростью. Рэтклифф и Петерс тоже хотели меня видеть, чтобы
я еще  помог  им в расшифровке моего файла, но я  отказался. Поскольку судья
Верней  не  принял  во  внимание мою  помощь им  в прошлом, не было никакого
смысла помогать им сейчас.
     На обратном  пути  в Белмарш  со  мной  в  фургоне  оказался  еще  один
заключенный. Все прояснилось, как только мы прибыли в отсек.
     -  Томлинсон, ты больше не числишься в книге, - объявил мистер Ричардс.
Начальник тюрьмы заменил мне  категорию  А на В: это  означало, что я  смогу
чаще  ходить  в  спортзал  и   меня  могут  посещать   не  только  ближайшие
родственники.
     На  Рождество  охрана тюрьмы  предприняла  попытку поднять настроение у
заключенных  нашего  отсека, на стол  Ричардса поставили маленькое  дерево и
украсили его.  Разрешили лишних полчаса полежать  и дали  горячий завтрак, а
затем мы  могли целый  день  общаться.  Нас ненадолго заперли лишь во  время
обеда,  на который нам  дали куриную  ножку, жареный картофель, брюссельскую
капусту, рождественский пудинг и настоящий деликатес в виде мороженого. А на
следующий день  нам  организовали  соревнование  в  пул,  которое,  конечно,
выиграл  Добсон,  а  затем  молодая  женщина-охранник, которую мы  раньше не
видели,  устроила игру в бинго с главным призом в виде телефонной карты на 5
фунтов, которую не без некоторого мошенничества выиграл Луковка.
     -  Мы должны отдать  им  должное, -  пробормотал Добсон,  когда Луковка
подскочил  к  хорошенькой охраннице за призом и  поцеловал ее в щеку.  - Они
отказались  от  своего выходного на Рождество,  которое могли провести дома,
ради нас, ублюдков.
     Добсон был прав  - охранники Белмарша отлично работали, и  не  только в
Рождество. Отношения между ними и заключенными были  довольно сердечными,  в
них   было  мало  от  конфронтационного  стиля  управления  -  "мы  и  они",
характерного  для  других  тюрем. Охранникам  было отнюдь не легко проводить
целые  дни   в  тесноте   с  возбужденной  разнородной  массой  подавленных,
психически неуравновешенных и буйных  преступников. Они часто слышали ругань
в свой адрес, на них даже  нагадали обозленные заключенные,  и они постоянно
рисковали  быть взятыми в заложники или даже убитыми. Опасности, которые  их
повседневно подстерегали, были намного большими, чем те, которым подвергался
разведчик-болтун Редд.  И после такого наполненного стрессами  дня охранники
шли домой и пытались жить на  свое скромное жалованье в самом дорогом в мире
городе.
     - Ты  ушам своим не  поверишь, Рич, -  возбужденно проговорил Добсон  в
канун Нового года. - У нас будет настоящая вечеринка!
     Несколько зэков раздобыли баранью ногу, и даже  прошел слух,  что будет
немного выпивки. Обычно в этот день заключенные били  тяжелыми предметами по
трубам  отопления,  дверям  камер и решеткам  на окнах. Я  подумал, что  это
бессмысленно.
     - Ты  не соблазнишь меня,  чтобы я присоединился к этой глупой затее, -
ответил я.  - Я укроюсь одеялом и буду лежать  на кровати. -  Я утешал  себя
мыслью,  что  хоть  раз проснусь  на следующее  утро после  Нового года  без
головной боли с похмелья.
     - Ну ты, мудрец, - пошутил Добсон, - ты будешь ступать вместе с нами.
     Первые  отдельные удары и крики начались около  23. 30, набирая силу, и
поэтому стало невозможно сосредоточиться на чтении.  Я только выключил свет,
как кто-то  ударил по трубе мусорным ведром,  и я  вскочил. Скоро еще кто-то
начал  стучать,  полночь  приближалась,  и  шум  превратился   в  какофонию,
поскольку каждый зэк старался дать выход накопившимся за  год разочарованиям
в  диких  выходках  -  стуках и  криках. Радостное  настроение было  слишком
заразительно. Я вылез из кровати, схватил свое мусорное  ведро и ударил им о
дверь,  потом  еще  и  еще и  стал  кричать вместе  со  всеми.  Единственным
преимуществом особо опасных преступников категории А было  их автоматические
расселение в  одиночных камерах в надежно охраняемых местах.  После того как
меня из  этой категории перевели  в  категорию менее  опасных  - В, дни моей
роскоши  в одиночке были  сочтены.  В  воскресенье в час утреннего  общения,
когда  нам выдавали чистое постельное белье  и безопасную  бритву, охранники
перераспределяли камеры. В первое воскресенье января Ричардс прокричал, сидя
за своей конторкой:
     - Томлинсон, забирай свои пожитки.
     Я  побросал  свои вещи в  мешок,  свернул  матрац, простыни, подушку  и
одеяло в узел и предстал перед его столом.
     - Вон туда, - показал  он на двухместную камеру рядом с его конторкой и
как всегда усмехнулся.
     - Ты ублюдок, - пробормотал я. Слова  не предназначались для его слуха,
но они выскочили из моих уст слишком громко.
     - Томлинсон, я отправлю тебя в карцер, если ты еще раз повторишь это, -
пригрозил он невсерьез. Мистер Ричардс держал камеру No 2 рядом с его столом
для особо беспокойных "шизиков" или потенциальных самоубийц, чтобы он мог за
ними присматривать. Два  "шизика" или самоубийцы не могли находиться в одной
камере,  поэтому их помещали с  тихим  зэком. Итак, меня выбрали нянькой для
психа из нашего отсека.
     - Ты получишь своего нового сокамерника завтра  днем, - хитро улыбнулся
мистер Ричардс.
     Бросив   пенопластовый   матрац   и    постельные   принадлежности   на
металлический каркас кровати,  я оглядел свою новую  камеру. Ее  только  что
освободил Паркер - толстый неряшливый наркоман, известный своими причудами с
оружием. До Белмарша он жил  с  матерью  в  доме в графстве Эссекс и собирал
оружие.  Однажды  он   перепил  пива  и  заснул  как  мертвый   на  кровати.
Мамаша-наркоманка обнаружила его, подумала,  что он умер,  и вызвала "скорую
помощь".  "Скорая" определила, что ее сын просто пьян,  но, найдя  ружье под
его кроватью, вызвала полицию, которая и арестовала Паркера. Его приговорили
к двум годам тюрьмы за Незаконное хранение оружия. Он был известен  тем, что
почти целыми днями лежал  на  кровати, курил, ел пирожные и редко выходил на
прогулки  во  двор. В  его камере стоял неприятный запах,  пол, очевидно, не
подметался неделями и даже навозные мухи улетели из туалета. В ту ночь, лежа
в кровати и прислушиваясь  к реву  бури за стенами тюрьмы,  я молился, чтобы
мой будущий сокамерник-"шизик" был хотя бы чистым.
     Помимо приобретения  сокамерника,  категория В разрешила мне  работать,
что давало возможность бывать  больше времени  вне  камеры. Работа  повышала
также  мое  дневное  тюремное  довольствие с  1,26  фунта  до  1,76 фунта. В
результате  я  мог  купить   дополнительно  фрукты,   продукты  и  туалетные
принадлежности  в тюремной  лавочке. К  моему  удивлению,  меня  приписали к
компьютерному  классу, несмотря  на  характер  моего  правонарушения.  Майк,
терпеливый  и добрый инструктор,  быстро понял,  что я  уже умею  работать с
персональным компьютером,  и  разрешил  мне  делать все,  что я  хочу,  а не
выполнять учебный  курс. После того  как я вернулся с занятий в компьютерном
классе,  задвижка на дверном окошке хлопнула и  узкие глаза мистера Ричардса
обежали всю камеру. Затем послышался звон тяжелых замков в двери.
     -  Томлинсон, вот твой  новый сокамерник, - объявил  он  с  дьявольской
усмешкой, распахнув дверь. Я отложил карманную компьютерную игру в шахматы и
встал,  чтобы  поздороваться  с  моим новым  компаньоном. Вонь  известила  о
появлении  Стонли,  прежде чем я  его увидел. Как  только  Стонли  ступил  в
камеру,  мистер  Ричардс инстинктивно  отшатнулся назад  к свежему  воздуху,
захлопнув дверь.
     Стонли  прошел  к  свободной  кровати,  положил  на  нее  свои  вещи, а
пластиковую  кружку  и  столовый прибор  в  тумбу и начал сердито ходить  по
кругу, схватив себя за бороду. Он, казалось, не замечал моего присутствия. Я
наблюдал за  ним несколько минут в молчании, пока мне не  стало ясно, что он
так и будет ходить без перерыва.
     - Эй, Стонли, - сказал я вежливо, - ты не мог бы сделать перерыв?
     Стонли  остановился,  удивленно  посмотрел  на меня, как  будто  я  был
говорящим цветочным горшком.
     -  Сядь, посиди, - предложил  я. Стонли выполнил мою просьбу, присел на
край кровати и, держась за бороду, сердито уставился в окно.
     -  Я. - Ричард,  а  как тебя зовут?  Стонли  даже  не  посмотрел в  мою
сторону, но после небольшой паузы бросил:
     - Стонли.
     -  Нет, я  спрашиваю твое первое имя. Стонли отвернулся от окна, бросил
на меня сердитый взгляд и ответил:
     - Не знаю.
     Я повторил вопрос, но ответ был тот же, только более сердитый. Он сидел
не  двигаясь  на  краю кровати, но вонь все равно доходила  до меня. Дверное
окошко хлопнуло,  и хитрые глаза Луковки,  недавно  назначенного уборщиком в
отсеке, показались в окне:
     -  Все в  порядке,  Рич? - засмеялся он,  гримасничая,  как  Стонли.  Я
погрозил ему пальцем,  он, хихикая, захлопнул окошко.  Сумею ли  я сохранить
здравый ум, всецело зависело от того, найду ли я способ отделаться от своего
соседа Стонли, хотя мои возможности  были очень ограниченными. Они не снимут
меня  с крючка так легко, потому что  никто  не мог бы  находиться  в  одной
камере  с  таким соседом. Охранники  точно угадали, что не в моем  характере
было  затевать драку,  то есть выбрать тактику, к которой прибегли бы другие
заключенные.
     Во время вечернего  часа общения  я попробовал  прямо попросить мистера
Ричардса.
     -  Стонли  должен  находиться  в  больнице,  а  не  в  тюрьме.  Вы меня
превратите  в  психа,  если я  с  ним  останусь,  - сказал я. Мистер Ричардс
рассмеялся:
     -  Ты никуда  не  денешься,  Томлинсон.  Приказ  врача.  Стонли  должен
находиться в двухместной камере, чтобы научиться общаться с другими зэками.
     - Ну,  если так, пожалуйста, скажите,  чтобы он выстирал  свою одежду и
вымылся в душе.
     Мистер Ричардс приказал Стонли принять душ и сдать свое грязное белье в
стирку несчастному турку-прачке.
     Вернувшись  обратно  после  часа  общения,  я   обнаружил,  что  Стонли
неаккуратно пользовался унитазом. Он никогда не  стал  бы чистить  туалет, а
так как другого  выхода не было, я вычистил его сам. Пока я  этим занимался,
он  сидел на краю кровати,  сердито глядел в  окно и теребил бороду.  Я знал
случаи, когда психи нападали на спящих сокамерников, поэтому  боялся заснуть
раньше его и продолжал играть  в шахматы. Стонли быстро сходил в туалет, лег
в кровать, накрылся одеялом с головой и занялся мастурбацией.
     После беспокойной ночи меня утром осенило:
     - Стонли, ты куришь? - спросил я, как только он проснулся.
     - Не знаю, - ответил он сердито.
     - Ты должен знать.
     - Не  знаю! -  прокричал он. Как  только нас  отперли,  я схватил  свою
телефонную карту, использованную только наполовину, два  "Твикса", тюбик  со
сладким кремом и бросился к камере Луковки, где он пил чай с Добсоном.
     - Привет, Рич. Как псих? - спросил он.
     - Заткнись,  ублюдок, -  ответил я с улыбкой.  - Луковка,  у  тебя есть
табак?
     - Что случилось, Рич? - усмехнулся Добсон. -  Ты начинаешь курить? Что,
так уж плохи дела?
     Я  выложил  на  кровать  Луковки телефонную карту, "Твиксы",  тюбик  со
сладким кремом.
     - Я отдам тебе все это за унцию табака.
     Глаза Луковки  загорелись  от удовольствия при таких щедрых условиях. Я
поспешил уйти с кисетом и с остатками табака "Голден Вирджиния" и газетой.
     Когда мы вернулись в камеру после завтрака, я  спросил Стонли, не хотел
бы  он  закурить.  Он  смотрел  на меня  подозрительно  какое-то  мгновение.
Возможно, впервые кто-то предложил ему что-то в  тюрьме. Я подтолкнул к нему
кисет и газету.
     - Это тебе, я не курю.
     Он рассматривал все это подозрительно несколько секунд  - так бездомный
кот  смотрит на лакомый кусок, предложенный незнакомцем,  - затем набросился
на  мои  дары,  умело  свернул самокрутку  и зажег  ее.  Как  только  камера
наполнилась  дымом,  я  встал  и  нажал  кнопку,  чтобы  вызвать  охранника.
Предполагалось звонить  только  в  случае  чрезвычайных  обстоятельств,  и я
рисковал  быть  наказанным. Мистер Ричардс  явился через несколько  минут  и
спросил через дверное окошко:
     - Томлинсон, что тебе надо?
     - Мистер Ричардс, вы не сказали мне, что Стонли заядлый курильщик.
     Мистер Ричардс посмотрел на меня в недоумении.
     - Ну и что? - сказал он.
     -  Тюремные правила, пункт 12,  - пояснил я. - Некурящий заключенный не
может быть помещен с курильщиком против его воли.
     - Томлинсон, я  до тебя еще доберусь, - проговорил Ричардс раздраженно.
Но он понял, что проиграл. Большинство зэков не  знали этого, но мне помогло
то, что я внимательно изучил книгу тюремных правил.
     -  Хорошо,  забирай  свои  вещи