луночи, снова разобрали по  приказу  командира
20-й мотодивизии и навели для этой же дивизии другой мост, ниже по  течению.
Переправа танковых дивизий должна была проходить на паромах.  Это  приводило
меня в отчаяние. Офицер-сапер не довел до командира дивизии мой  приказ.  Он
действовал в полной уверенности, что командир дивизии знаком с ним. Пришлось
до самого вечера строить другой мост для танков.
     В  этот  же  день  20-я   мотодивизия   генерала   Викторина   завязала
ожесточенные бои у Замбрув. Основные силы дивизии двигались к р. Зап. Буг по
направлению к Hyp. Впереди них я направил учебный разведывательный батальон,
который без боя достиг реки. 10-я танковая дивизия продвинулась до Браньска,
во время своего продвижения она несколько раз вступала в бой.
     Вечером я последовал за этой дивизией и ночевал  в  горящем  населенном
пункте Вые. Мазовецк. Штаб моего корпуса, который вечером переправился через
\108 - Схема 2\ \109\ Нарев и следовал за мной, не смог  к  ночи  достигнуть
моего места расположения и остановился в одной  горящей  деревушке  севернее
Вые. Мазовецк, так что мы были вынуждены ночевать врозь  -  очень  неудобное
положение для отдачи  приказов  и  распоряжений.  Слишком  рано  я  приказал
переменить место расположения штаба, лучше бы  в  этот  вечер  я  остался  в
Визня.
     Первая половина дня 11 сентября прошла в нетерпеливом ожидании прибытия
штаба корпуса. Польские части, которые намеревались отступить  от  Ломжи  на
юго-восток, оседлали шоссе  южнее  Замбрув,  по  которому  20-я  мотодивизия
совершала наступательный марш, поставив тем  самым  эту  дивизию  в  тяжелое
положение. Командир дивизии решил вернуть части, продвинувшиеся  уже  вперед
по направлению к Бугу, чтобы окружить и уничтожить  противника.  Я  повернул
части 10-й танковой дивизии на противника. Между тем в 3-й танковой дивизии,
продвигавшейся слева от 10-й дивизии, распространился слух, что мне  у  Выс.
Мазовецк угрожает опасность попасть  в  окружение  к  полякам,  поэтому  3-й
мотоциклетный батальон повернул  на  Вые.  Мазовецк,  чтобы  выручить  меня.
Солдаты очень обрадовались, увидев меня стоящим на шоссе в  этом  населенном
пункте. Проявление чувства взаимной выручки мотоциклистов произвело на  меня
приятное впечатление.
     Штаб корпуса провел ночь в населенном пункте Вые. Мазовецк.
     12 сентября 20-й мотодивизии вместе с частями  10-й  танковой  дивизии,
поспешно  прибывшими  для  поддержки  пехоты,  удалось  окружить  поляков  у
Андрееве, 10-я танковая дивизия достигла населенного  пункта  Вые.  Литовски
(Высокое), 3-я  танковая  дивизия  -  Бельска.  Сам  я  прибыл  в  Бельск  с
передовыми дозорами разведывательных батальонов и получил  там  донесения  с
самыми свежими данными о противнике.  Во  второй  половине  дня  я  встретил
своего сына Курта.
     Командный пункт был перемещен в  Бельск.  2-я  \110\  мотодивизия  была
выведена из резерва группы армий и снова передана в наше  распоряжение.  Она
получила приказ, двигаясь через Ломжу и Бельск, присоединиться к корпусу.  В
приказе говорилось: "Командиру дивизии двигаться впереди". Но когда утром 13
сентября генерал Бадер, выполняя приказ, выехал вперед, взяв  с  собой  лишь
радиостанцию, между Браньском и Вольском он натолкнулся на  польские  части,
пытавшиеся выйти из окружения у Андрееве. Бадер вынужден  был  провести  под
огнем противника несколько неприятных часов, пока мы не узнали  по  сигналам
его радиста, действовавшего довольно умело, об опасном положении генерала  и
не освободили его. Этот случай был также хорошим уроком  ведения  войны  для
бронетанковых войск.
     В этот же день поляки прекратили  сопротивление  у  Андрееве.  Командир
18-й польской дивизии попал в плен. 3-я танковая дивизия  достигла  Каменец.
Велась разведка сил Бреста. Был отдан приказ на наступление на эту крепость.
Ночь мы провели в Бельске.
     Нам стало известно, что польские части вышли к  знаменитой  Беловежской
пуще. Но я хотел уклониться от боев в лесу, так как они отвлекли бы  нас  от
выполнения главной задачи достигнуть  Бреста  и  сковали  бы  крупные  силы.
Поэтому я удовлетворился тем, что организовал наблюдение за лесным массивом.
     14   сентября   части   10-й   танковой   дивизии    -    подразделения
разведывательного батальона и 8-го танкового полка - вышли  к  линии  фортов
Бреста. Я быстро начал марш  на  Брест  всем  корпусом,  чтобы  использовать
внезапность  для  достижения  успеха.  Ночь  мы  провели  в  Вые.   Литовски
(Высокое).
     15 сентября кольцо вокруг Бреста  было  замкнуто  на  восточном  берегу
Буга. Попытка взять эту цитадель  внезапным  нападением  танков  провалилась
лишь потому, что поляки поставили  во  входных  воротах  старый  танк  Рено,
который и помешал нашим танкам ворваться в город. Командный пункт корпуса  к
ночи переехал \111\ в Каменец. 20-я мотодивизия и 10-я танковая  дивизия  16
сентября начали совместное наступление на цитадель.  Штурмом  взяли  гребень
вала, но атака захлебнулась, так как пехотный полк 10-й танковой дивизии  не
выполнил приказа наступать  непосредственно  за  огневым  валом  артиллерии.
Когда полк, в передовые подразделения которого я  тотчас  же  направился,  с
опозданием и уже без приказа вновь предпринял атаку, он понес, к  сожалению,
тяжелые потери, не достигнув успеха. Мой  адъютант  подполковник  Браубах  в
этих боях  был  тяжело  ранен  и  умер  через  несколько  дней.  Он  пытался
прекратить огонь, который вели наступавшие сзади части  по  своим  передовым
подразделениям, но был сражен польским снайпером, укрывавшимся в  100  м  за
гребнем вала. Это была очень чувствительная потеря.
     3-я танковая  дивизия  продвигалась  восточное  Бреста  на  Влодаву,  а
следовавшая за ней 2-я мотодивизия - на восток, к Кобрину.
     Командный  пункт  корпуса  оставался  в  Каменец.  Утром  17   сентября
гигантская цитадель была взята 76-м  пехотным  полком  полковника  Голлника,
переправившимся ночью на западный берег Буга как раз  в  тот  момент,  когда
польский гарнизон пытался прорваться из Бреста на запад  по  неповрежденному
мосту через Буг. Это был конец кампании. Штаб  корпуса  перешел  в  Брест  и
разместился в Войводшафте. Здесь мы узнали, что русские с востока  совершают
наступательный марш.
     Польский поход явился боевым крещением для моих танковых соединений.  Я
пришел к убеждению, что они полностью себя оправдали, а  затраченные  на  их
создание усилия окупились. Мы стояли на  Буге  фронтом  на  запад  в  полной
готовности встретить остатки  польской  армии.  Тыл  корпуса  охранялся  2-й
мотодивизией, которой пришлось вести тяжелые бои под  Кобрином.  Мы  ожидали
каждую минуту установления непосредственной связи с танковыми частями, \112\
подходившими с юга. Наши передовые разведывательные  подразделения  достигли
Любомль.
     Между тем штаб 4-й  армии  генерал-полковника  фон  Клюге  переместился
ближе к  нам,  и  мы  снова  вошли  в  его  подчинение.  Крепостная  бригада
"Лет-цен",  которая  так  храбро  сражалась  на   Нареве,   несколько   дней
обеспечивала наш левый фланг,  а  затем  была  также  подчинена  4-й  армии.
Командующий 4-й армией приказал 19-му армейскому корпусу продвигаться  одной
дивизией на юг, другой на восток к Кобрину, третьей  -  на  северо-восток  к
Белостоку. Осуществление этого решения привело бы к  разделению  корпуса  на
отдельные части, и всякое управление  им  стало  бы  невозможным.  Появление
русских избавило нас от необходимости выполнять этот приказ.
     В качестве вестника приближения русских прибыл молодой  русский  офицер
на бронеавтомобиле, сообщивший нам о подходе их танковой бригады.  Затем  мы
получили  известие  о  демаркационной  линии,  установленной   министерством
иностранных дел, которая, проходя по Бугу, оставляла  за  русскими  крепость
Брест;
     такое  решение  министерства  мы   считали   невыгодным.   Затем   было
установлено, что район восточное демаркационной линии должен  быть  оставлен
нами к 22 сентября. Этот срок был настолько коротким, что мы даже  не  могли
эвакуировать наших раненых и подобрать поврежденные  танки.  По-видимому,  к
переговорам об установлении демаркационной линии  и  о  прекращении  военных
действий вообще не был привлечен ни один военный.
     В связи с оставлением  Бреста  следует  вспомнить  еще  одну  небольшую
сцену.  Епископ  Данцига  (Гданьска)  О'Роурк  вместе  с   примасом   Польши
кардиналом Глондом покинули Варшаву и направились на восток. Когда  оба  эти
духовных лица  прибыли  в  Брест,  то,  к  своему  большому  удивлению,  они
натолкнулись там на немцев. Кардинал повернул  на  юго-восток  и  скрылся  в
Румынии. Епископ данцигский выбрал путь на \113\ северо-восток и попал прямо
в наши руки. Он попросил разрешения побеседовать со мной, на  что  я  охотно
согласился. Беседа состоялась в Бресте. Так как он не знал,  где  ему  может
быть обеспечена безопасность, и  ни  в  коем  случае  не  хотел,  чтобы  его
передали  русским,  я  посоветовал  ему  присоединиться  к  одной  из   моих
транспортных  колонн,  которые  подвозили  продовольствие  и  боеприпасы  из
Кенигсберга  (Калининграда).  Оттуда  он  легко   смог   бы   добраться   до
эрмландского  епископа  и  встать  под  его  защиту.  Епископ   принял   это
предложение и вместе со своей свитой спокойно выехал из военной зоны.  Позже
в любезном письме, подчеркнув традиционное рыцарство  немецкого  офицерского
корпуса, он благодарил меня за оказанную ему помощь.
     В день передачи  Бреста  русским  в  город  прибыл  комбриг  Кривошеий,
танкист,  владевший  французским  языком;  поэтому  я  смог  легко   с   ним
объясниться.   Все   вопросы,   оставшиеся   неразрешенными   в   положениях
министерства  иностранных  дел,  были  удовлетворительно  для  обеих  сторон
разрешены  непосредственно  с  русскими.  Мы  смогли  забрать   все,   кроме
захваченных У поляков запасов,  которые  оставались  русским,  поскольку  их
невозможно было эвакуировать за столь  короткое  время.  Наше  пребывание  в
Бресте закончилось прощальным парадом  и  церемонией  с  обменом  флагами  в
присутствии комбрига Кривошеина[16] . \114\
     Прежде чем оставить крепость, которая  стоила  нам  столько  крови,  мы
проводили 21 сентября  моего  адъютанта  подполковника  Браубаха  на  вечный
покой. Я тяжело переживал потерю  этого  храброго  офицера  и  старательного
сослуживца. Рана, которую он получил, сама по себе и не была бы смертельной,
но наступивший затем сепсис  поразил  сердце,  что  привело  к  смертельному
исходу.
     Вечером 22 сентября мы прибыли в Замбрув. 3-я танковая дивизия была уже
впереди; она направлялась в Восточную Пруссию. Другие дивизии  следовали  за
ней. Корпус как боевая единица больше не существовал.
     23 сентября мы остановились в Галлингене,  в  прекрасном  имении  графа
Бото-Венда из Эйленбурга. Сам граф был в действующей армии, поэтому мы  были
приняты его любезной супругой и  прелестной  дочерью.  У  них  мы  отдохнули
несколько дней; отдых после стремительного похода хорошо подкрепил нас.
     Мой сын Курт хорошо перенес эту кампанию. От моего второго сына  Гейнца
я не имел никаких известий, так как вообще за всю кампанию ни  одна  полевая
почта не успевала  за  войсками.  Это  был  большой  недостаток.  Теперь  мы
надеялись на скорое возвращение на родину к прежним местам дислокации, чтобы
быстро привести войска снова в боевую готовность.
     В то время мы также надеялись,  что  быстрая  победа  в  Польше  окажет
определенное политическое воздействие и западные державы удастся склонить  к
\115\ разумному миру. Мы полагали, что  Гитлер  в  противном  случае  быстро
решится начать наступление на запад.  К  сожалению,  обе  надежды  оказались
иллюзорными. Началось то время, которое Черчилль назвал "странной войной".
     Воспользовавшись свободным временем,  я  посетил  своих  родственников,
проживавших в Восточной Пруссии. Среди них я встретил племянника из Западной
Пруссии,  который  вынужден  был  стать   польским   солдатом,   а   теперь,
освобожденный из плена, хотел служить своему собственному народу.
     9 октября штаб корпуса был переведен в Берлин.  По  пути  в  столицу  я
снова повидался со своими родственниками  в  Западной  Пруссии,  пережившими
тяжелые дни наподобие Бромбергского кровавого  воскресенья.  Нанес  я  визит
также и своему родному городу Кульму (Хелмно), нашел  там  дома,  в  которых
жили мои родители и бабушка. Это было, пожалуй, последнее свидание с родными
местами.
     Вернувшись в Берлин, я вскоре испытал  радость:  мой  старший  сын  был
награжден железным крестом I и II класса. Он принимал участие в тяжелых боях
в Варшаве.
     Я не могу закончить описание польской кампании,  не  упомянув  о  своем
штабе, который во главе с начальником  штаба  полковником  Нерингом  работал
блестяще. Благодаря своей хорошей выучке и отличной  технике  составления  и
отдачи приказов и распоряжений штаб во многом способствовал успехам корпуса.

       Между двумя кампаниями

     27 октября я был  вызван  в  имперскую  канцелярию.  Там  собралось  24
офицера, награжденных рыцарским железным крестом. Я испытал  удовлетворение,
столь рано получая этот орден, и видел в этом прежде  всего  признание  моей
борьбы за создание современных \116\ бронетанковых войск.  Несомненно,  этот
род войск решающим образом способствовал тому, что  кампания  закончилась  в
такое короткое время и с такими незначительными потерями. Во время завтрака,
устроенного после вручения орденов, я сидел с правой стороны  от  Гитлера  и
вел с ним оживленную беседу о  развитии  бронетанковых  войск  и  об  уроках
прошедшей кампании. Наконец, он спросил вне всякой связи с  тем,  о  чем  мы
беседовали: "Я хотел бы знать, как воспринял народ и армия пакт с  Советской
Россией?" На этот вопрос я смог лишь ответить, что мы,  солдаты,  облегченно
вздохнули, когда в конце августа до нас дошло известие о  заключении  пакта.
Благодаря этому пакту  мы  почувствовали,  что  тыл  наш  свободен,  и  были
счастливы, что удалось избавиться от опасности ведения войны на два  фронта,
что в прошлой мировой войне вывело нас из строя  на  продолжительное  время.
Гитлер посмотрел на меня с большим удивлением, и  я  почувствовал,  что  мой
ответ не удовлетворил его. Однако он ничего не ответил и перешел  на  другую
тему. Только  много  позже  я  узнал,  насколько  глубоко  Гитлер  ненавидел
Советскую Россию. Он, вероятно, ожидал, что я  выражу  удивление  по  поводу
заключения этого пакта, связавшего его со Сталиным.
     Непродолжительный  отдых  в  собственном  доме  был  омрачен  печальным
событием. 4 ноября в моем  доме  в  Берлине  умерла  моя  дорогая  теща.  Мы
похоронили ее в Госларе рядом с тестем. Новый приказ заставил меня  оставить
дом.
     В середине ноября  мой  штаб  был  переведен  в  Дюссельдорф,  а  затем
внезапно в Кобленц. Там я поступил в распоряжение командующего группой армий
"А" генерал-полковника фон Рундштедта.
     С  целью  улучшить  политическую  подготовку  офицерского  корпуса,   в
особенности генералитета, в Берлине был прочитан цикл лекций, причем  наряду
с другими лекторами выступали также Геббельс, Геринг и, наконец,  23  ноября
сам Гитлер. \117\
     Слушателями были главным образом генералы и адмиралы, но присутствовали
также преподаватели и офицеры-воспитатели военных  школ  до  обер-лейтенанта
включительно.
     В лекциях трех названных лиц повторялась примерно одна и та  же  мысль:
"Генералы   военно-воздушных   сил,   действующие    под    целеустремленным
руководством партайгеноссе Геринга, - абсолютно надежные люди в политическом
отношений; также и адмиралы надежно воспитываются в духе  указаний  Гитлера;
однако к генералам сухопутных войск у партии нет полного доверия".
     После успехов в только что закончившейся польской кампании этот тяжелый
упрек всем нам был непонятен. По возвращении в Кобленц я посетил  начальника
штаба группы армий, хорошо  знакомого  мне  генерала  фон  Манштейна,  чтобы
поговорить с ним о мерах, которые надлежит принять.  Манштейн  разделял  мое
мнение, что генералитет не может мириться с упомянутыми  высказываниями.  Он
беседовал  уже  со  своим  командующим,  но  тот  не  был  склонен  что-либо
предпринимать. Он посоветовал мне еще раз поговорить с Рундштедтом, что я  и
сделал немедленно. Генерал-полковник фон Рундштедт был уже информирован  обо
всем; он согласился лишь посетить главнокомандующего  сухопутными  силами  и
сообщить ему о создавшихся среди нас мнениях. Я возразил  ему,  сказав,  что
упреки   в   первую   очередь    преднамеренно    направлены    по    адресу
главнокомандующего сухопутными силами и что он лично слышал их; дело состоит
как раз в том, чтобы подойти к Гитлеру  с  другой  стороны  и  рассеять  эти
необоснованные подозрения.  Генерал  фон  Рундштедт  не  проявил  готовности
предпринять дальнейшие шаги. \118\
     В последующие дни я посетил некоторых старых генералов, чтобы  побудить
их к действиям,  но  все  это  было  тщетно.  Последним  в  этом  кругу  был
генерал-полковник фон Рейхенау, преданность которого Гитлеру и  партии  всем
была известна. Однако, к моему удивлению, Рейхенау заявил, что его отношения
с Гитлером ни в коей мере нельзя назвать хорошими,  что,  наоборот,  у  него
были с ним очень острые разногласия. По этой причине его обращение к Гитлеру
не имеет никакого смысла.  Но  он  считал  совершенно  необходимым  сообщить
Гитлеру о настроении генералитета и потому предложил мне взять эту задачу на
себя. Я сказал, что я являюсь одним из самых молодых  генералов,  командиров
корпусов, и поэтому едва ли могу взять на себя полномочия выступить от имени
столь многих старых генералов. Он высказал мнение, что это, может быть,  как
раз и хорошо.  Незамедлительно  он  назначил  меня  на  доклад  в  имперскую
канцелярию, и на другой день мне было приказано прибыть в Берлин к  Гитлеру.
Из этой беседы я вынес впечатления, заслуживающие упоминания.
     Я находился с Гитлером с глазу на глаз. Он слушал меня,  не  перебивая,
почти двадцать минут. Я рассказал ему о тех трех лекциях, прослушанных  мной
в Берлине, в которых выражался один и тот же упрек  по  адресу  генералитета
сухопутных войск, и затем продолжал:
     "Все генералы, с которыми  мне  после  этого  приходилось  встречаться,
выражали  свое  удивление  и  неудовлетворенность  тем,  что   видные   лица
имперского правительства питают к ним такое  явное  недоверие,  хотя  они  в
только что закончившейся польской кампании в полную силу своих возможностей,
не жалея своей жизни, сражались за Германию и победоносно закончили поход  в
течение неполных трех недель. Я считаю, что допустить трещину такого размера
внутри верховного командования  перед  лицом  предстоящей  тяжелой  войны  с
западными державами - значит обречь наступление на провал. Вы,  может  быть,
будете удивляться, что \119\ к вам пришел и говорит об этом  один  из  самых
молодых генералов из числа командиров корпусов. Я просил  сделать  этот  шаг
многих старых генералов, но ни один из них не изъявил готовности. После того
как вы выслушали меня, вы не сможете говорить впоследствии: "Я выразил  свое
недоверие к генералам сухопутных войск, а они смирились с этим. Ни  один  из
них не протестовал против этого". Вот поэтому я  и  пришел  сегодня  к  вам,
чтобы  заявить  протест  против  высказываний,  которые  мы  восприняли  как
несправедливые и оскорбительные.  Если  вы  питаете  недоверие  к  отдельным
генералам (а речь может идти только об отдельных генералах), тогда вы должны
отстранить их. Предстоящая война  будет  продолжаться  долго.  Мы  не  можем
терпеть такого раскола в  верховном  командовании,  необходимо  восстановить
доверие, пока война не достигла критической стадии, как это имело  место  во
время первой мировой войны  в  1916  г.,  пока  Гинденбург  и  Людендорф  не
возгл