лера заключить перемирие с  западными  державами,
для чего хочет в скором времени вступить в  переговоры  с  противником.  Это
известие  совершенно  ошеломило  меня.  В  моем  воображении   сразу   стали
вырисовываться  события,  которые  должны  были  повлиять   на   ослабленный
Восточный фронт и пагубно отразиться на всей судьбе Германии. Этот шаг Клюге
сразу привел бы к крушению нашей обороны как на западе, так и на востоке и к
безостановочному продвижению русских. До этого  момента  я  не  мог  себе  и
представить, что сражающийся с противником германский  генерал  \464\  может
против воли главы государства прийти к такому решению.  Я  не  мог  поверить
этому сообщению, поэтому спросил у своего собеседника, из  каких  источников
он узнал об этом. Генерал отказался ответить на этот вопрос.  Он  не  сказал
мне также и причин,  побудивших  его  сделать  такое  потрясающее  сообщение
именно мне, и для чего он это делал. На мой вопрос, будет ли задуманный  шаг
сделан в ближайшем будущем, он ответил отрицательно. Следовательно,  я  имел
время, необходимое для спокойного обдумывания этого странного сообщения. Так
как в ставке из-за непрерывных докладов и визитов у меня не было условий для
спокойного размышления,  я  решил  19  июля  поехать  с  целью  инспекции  в
Алленштайн (Ольштын), Тори (Торунь) и Хоэнзальца  (Иновроцлав)  и  во  время
поездки принять определенное решение. Доложи я  все  слышанное  Гитлеру,  не
зная  источника  сообщения,  я  бы  совершенно   несправедливо   навлек   на
фельдмаршала фон Клюге тяжелое необоснованное подозрение. Это привело  бы  к
плохим последствиям для господина фон Клюге, а также и для Западного фронта.
С другой стороны, если бы я скрыл это сообщение, а потом  оно  оказалось  бы
правильным, это также имело бы для меня тяжелые последствия.  Следовательно,
было очень трудно найти правильный выход из положения.
     19 июля в первой половине дня я инспектировал в  Алленштайне  (Ольштын)
противотанковые части. Меня неожиданно вызвали к телефону.  Начальник  моего
штаба генерал Томале просил меня приостановить на три дня приказ о  переводе
из Берлина в Восточную Пруссию бронетанковых учебных частей. Ему мол  звонил
генерал Ольбрихт, начальник управления общих дел сухопутных войск в Берлине,
и просил это сделать, так как завтра, т. е. 20 июля 1944  г.,  в  пригородах
Берлина состоятся маневры резервных и учебных частей под  кодовым  названием
"Валькирия"; эти маневры могут сорваться,  если  в  них  не  примут  участия
бронетанковые учебные части. Парольное слово "Валькирия" служило  \465\  для
маскировки маневров по отражению нападения воздушных десантов  противника  и
по локализации волнений внутри страны; мне, по крайней мере,  было  известно
только такое значение этого слова. Когда  Томале  успокоил  меня  последними
сообщениями с восточно-прусской границы и заверил, что можно  повременить  с
отправкой 2-3 дня, я дал, хотя и с большой  неохотой,  согласие  на  участие
учебных частей в этих маневрах.
     Во второй половине этого дня я инспектировал  резервные  части  в  Торн
(Торунь). 20 июля утром я поехал в Хоэнзальца (Иновроцлав), чтобы  осмотреть
находившиеся там противотанковые части. Вечер я провел дома в Дейпенгофе.  Я
вышел прогуляться в поле, но около 19 час. за  мной  приехал  мотоциклист  и
сказал, что меня вызывают к телефону. Дома я узнал, что  меня  вызывает  для
разговора по телефону главная ставка фюрера. Тут же мне сказали,  что  радио
передало сообщение о покушении на Гитлера. Только около полуночи я  связался
по телефону с генералом Томале; он коротко рассказал мне о покушении, назвал
имена заговорщиков и сообщил приказ Гитлера  о  том,  что  я  завтра  должен
явиться к фюреру и получить назначение в генеральный штаб вместо  Цейтцлера.
Специальный самолет должен  взять  меня  21  июля  в  8  час.  в  Хоэнзальца
(Иновроцлав) и доставить в Восточную Пруссию.
     Все прочие сообщения  печати  о  моей  деятельности  20  июля  1944  г.
являются просто выдумкой. Я не предполагал, что готовится  покушение,  ни  с
кем об этом не говорил, единственный телефонный разговор, который я  вел  20
июля, происходил в полночь с генералом Томале.
     Событие, которое привело к назначению меня в генеральный штаб, как  это
указывается в находящемся у меня, равносильном присяге,  заявлении  генерала
Томале, произошло следующим образом.
     20  июля  1944  г.  около  18  час.  подполковник  генерального   штаба
Вейценегер из  штаба  оперативного  \466\  руководства  вооруженными  силами
генерал-полковника Иодля позвонил по телефону генералу Томале и спросил  обо
мне. Томале указал место моего нахождения. После  этого  он  получил  приказ
немедленно прибыть в главную ставку  фюрера  и  доложить  о  своем  прибытии
Гитлеру. Томале прибыл туда около 19 час. Гитлер принял  его  в  присутствии
своего адъютанта полковника фон Белова; он сразу же спросил, где я  нахожусь
и здоров ли я. Томале ответил. Тогда Гитлер сказал, что он  решил  назначить
генерала  Буле  начальником  генерального  штаба,  однако  ввиду  того,  что
последний был ранен во время покушения  и  неизвестно,  сколько  времени  он
будет  находиться  на  излечении,  Гитлер   решил   вместо   Буле   поручить
генерал-полковнику Гудериану  ведение  дел  начальника  генерального  штаба.
Томале поручили позаботиться о том, чтобы завтра  утром  я  смог  прибыть  к
Гитлеру.
     Так  происходило  дело.  Стало  быть,  вначале  Гитлер  не  намеревался
назначать меня преемником Цейтцлера, с которым он не ладил  с  определенного
времени. Его выбор пал на меня лишь тогда,  когда  предусмотренный  кандидат
для этой мало почетной должности в связи с покушением на  Гитлера  выбыл  из
строя. Все выводы, сделанные в послевоенное время  противниками  Гитлера  из
факта  моего  назначения  на  должность   начальника   генерального   штаба,
несостоятельны. Они относятся или к области небылиц, или представляют  собой
злонамеренные клеветнические измышления. Собственно говоря, распространители
слухов могли бы и сами понять, что в июле 1944 г. совсем  незаманчивой  была
разработка операций на Восточном фронте;  а  ведь  именно  этим  должен  был
заниматься человек, занимающий такую высокую должность!
     Конечно, меня часто спрашивали, почему я вообще согласился занять такую
тяжелую  должность.  Ответ  прост:  потому  что  мне   приказали.   Описание
дальнейших событий покажет, что Восточный фронт находился на краю пропасти и
что речь шла  о  спасении  \467\  миллионов  немцев  -  как  солдат,  так  и
гражданского населения. Я бы стал в  своих  собственных  глазах  подлецом  и
трусом, если бы отказался от  попытки  спасти  войска  Восточного  фронта  и
родину - Восточную Германию. И то, что мне в конце концов все же не  удалось
этого сделать, останется до последних дней  моей  жизни  моим  несчастьем  и
горем. Едва ли кто-либо другой может почувствовать всю горечь  судьбы  нашей
Восточной Германии и ее невинных,  честных,  преданных  и  храбрых  людей  с
большей болью, чем я: ведь я сам пруссак!
     21 июля  1944  г.  я  прилетел  из  Хоэнзальца  (Иновроцлав)  в  Летцен
(Лучаны). По прибытии я имел короткую беседу с Томале, который рассказал мне
о ходе вчерашнего совещания у  Гитлера  и  о  покушении  на  него.  Затем  я
встретился с фельдмаршалом Кейтелем, генерал-полковником Иодлем и  генералом
Бургдорфом, преемником  тяжело  раненого  шеф-адъютанта  Гитлера  Шмундта  и
начальником управления личного состава сухопутных войск.  С  ними  мне  надо
было согласовать некоторые вопросы в связи с назначением меня  на  должность
начальника генерального штаба сухопутных войск. В первую очередь  обсуждался
вопрос  о  почти  полной  замене  офицерского  состава  генерального   штаба
сухопутных войск. Нужно было заменить прежних офицеров, так как некоторые из
них  были  ранены  во  время  покушения  на  Гитлера,  например,   начальник
оперативного отдела  генерал  Хойзингер  и  его  первый  помощник  полковник
Брандт, другие подозревались в сообщничестве с заговорщиками и были  поэтому
арестованы, третьих я  считал  по  их  прошлой  деятельности  неподходящими,
остальных же следовало заменить по той причине, что они  никогда  не  видели
фронта. Еще до начала совещания  я  получил  приказ  в  16  час.  явиться  в
служебное здание главного командования сухопутных войск для принятия дел.
     После окончания беседы с офицерами верховного командования  вооруженных
сил я направился примерно в середине дня на доклад к Гитлеру. Он  производил
\468\ впечатление очень изнуренного человека; одно ухо немного  кровоточило;
правая рука неподвижно  висела  на  перевязи.  Принимая  меня,  он  держался
спокойно. Гитлер поручил  мне  ведение  дел  начальника  генерального  штаба
сухопутных войск и заявил, что у него с определенных  пор  не  было  тесного
контакта с моим предшественником  Цейтцлером.  Цейтцлер,  продолжал  Гитлер,
пять раз отказывался от своей должности; таких  просьб  не  должно  быть  во
время войны; он, Гитлер, не может больше  предоставлять  таких  прав  видным
генералам, как не предоставляет их солдатам на фронте.  Генералы  не  должны
просить у него увольнения или отставки, если с  ними  ничего  особенного  не
произошло. Он запретил мне  подавать  прошение  об  отставке  независимо  от
предлога.
     Далее разговор перешел на мои личные пожелания. Была удовлетворена  моя
просьба об укомплектовании генерального штаба сухопутных войск  подобранными
мною офицерами. Разговор  коснулся  также  высших  командных  должностей  на
фронте. Я заметил,  что  новый  командующий  войсками  на  западе  не  имеет
достаточного опыта в управлении бронетанковыми соединениями и что поэтому  я
вынужден сделать предложение об использовании его на другой должности. Вдруг
Гитлеру пришло в голову: "Между прочим, он является соучастником  заговора!"
Все трое - Кейтель, Иодль и Бургдорф - заметили, что фельдмаршал  фон  Клюге
был "лучшим конем в конюшне" и что поэтому,  несмотря  на  то,  что  он  был
осведомлен  о  подготовке  заговора,  от  него  нельзя  отказываться.  Таким
образом, моя попытка незаметно  удалить  господина  фон  Клюге  с  Западного
фронта провалилась. Так как Гитлер был, очевидно, лучше  меня  осведомлен  о
позиции фельдмаршала фон  Клюге,  я  отказался  в  дальнейшем  предпринимать
какие-либо шаги в этом направлении.
     При  обсуждении  служебных  дел  Гитлер  сделал  несколько   замечаний,
касающихся  моей  личности.  Он  сообщил,  что  моей  жизни  может  угрожать
опасность и что поэтому он отдал распоряжение тайной полевой  \469\  полиции
об  охране  меня.  Полиция  основательно  проверила  также  мою  квартиру  и
автомашины, но ничего подозрительного не нашла. Впервые в  своей  солдатской
жизни я решил поручить  солдатам,  отобранным  из  выздоровевших  танкистов,
нести непосредственно охранение  моей  квартиры  и  служебного  помещения  в
штабе. Они честно несли свою  службу  вплоть  до  моей  отставки.  Время  от
времени производилась их замена.
     Затем  Гитлер,  зная   о   моей   болезни   сердца,   посоветовал   мне
проконсультироваться у его личного врача Мореля и делать  у  него  уколы.  Я
принял это предложение и, вскоре явился на консультацию, но по совету  моего
берлинского врача отказался от вливаний,  предложенных  господином  Морелем,
так как лечение Гитлера, проводимое Морелем, было безрезультатным.
     При  покушении  у  Гитлера  были  повреждены  правая  рука,  барабанная
перепонка и евстахиева труба правого  уха.  Он  очень  быстро  оправился  от
этого. Болезнь же его,  проявлявшаяся  в  непрерывном  нервном  подергивании
левой руки и левой ноги, что легко замечал каждый, кто с ним встречался,  не
имела никакого  отношения  к  покушению.  Психическая  травма  Гитлера  была
сильнее,  чем  полученное  ранение.  Свойственное  его   характеру   глубоко
укоренившееся недоверие к людям вообще, и к генеральному штабу и генералам в
частности, превратилось теперь в ненависть. В связи с его болезнью,  которая
незаметно приводит  к  переоценке  моральных  понятий  в  психике  человека,
грубость превратилась в жестокость, склонность к  блефу  -  в  лживость.  Он
часто говорил неправду, сам не замечая этого,  и  заранее  предполагал,  что
люди его обманывают. Он никому не верил. Беседы, которые и раньше с ним было
очень  трудно  вести,  стали  теперь  настоящей  мукой.   Он   часто   терял
самообладание и не давал себе отчета в своих выражениях. В узком кругу своих
людей он не встречал возражений с тех пор, как вежливый и  предупредительный
Шмундт был заменен неотесанным Бургдорфом. \470\
     После беседы с Гитлером я бегло осмотрел  так  называемую  "оперативную
комнату", т. е. место, где вчера было  совершено  покушение  на  Гитлера,  о
котором очень часто и много писали, и затем направился  в  служебное  здание
начальника генерального штаба сухопутных  войск  к  своему  рабочему  месту.
Помещение было пусто. Меня даже никто не встретил. Я обошел все  комнаты  и,
наконец, натолкнулся на спящего ефрейтора по фамилии Риль.  Я  послал  этого
бравого солдата разыскать кого-нибудь из офицеров. Вскоре он пришел вместе с
майором бароном Фрейтагом фон Лорингхофеном, которого  я  знал  как  офицера
танковых войск, служившего в 1941 г. моим офицером для поручений в  танковой
армии. Я назначил Фрейтага моим адъютантом. Затем я попытался  связаться  со
штабами групп армий, чтобы осведомиться об обстановке на фронтах. В кабинете
начальника генерального штаба находились три телефонных аппарата, назначение
которых мне не совсем было ясно. Я взял телефонную трубку. Ответил  какой-то
женский голос. Когда я  назвал  свое  имя,  девушка  вскрикнула  и  повесила
трубку.  Прошло  некоторое  время,  пока,  наконец,  мне  удалось  успокоить
связистку и установить нужную мне связь.
     Обстановка на фронте до 20 июля 1944 г. освещена  в  предыдущей  главе.
Она была потрясающей. Для того, чтобы исправить ее в какой-либо мере,  нужно
было  в  первую  очередь   сделать   генеральный   штаб   сухопутных   войск
работоспособным. Этот главный орган,  руководивший  Восточным  фронтом,  был
дезорганизован. Мой предшественник намеревался  перевести  генеральный  штаб
сухопутных войск в Майбахлагер у Цоссена под Берлином. Ряд отделов  был  уже
размещен  там:  генерал-квартирмейстер   со   своими   отделами,   начальник
военно-транспортной службы вооруженных сил и другие  важные  отделы.  Органы
связи в основном  уже  были  переведены.  Поэтому  из  Восточной  Пруссии  с
большими  трудностями  удавалось  поддерживать  связь  с  \471\  фронтом   и
заботиться о снабжении армии всем необходимым,  что  входило  в  обязанности
главного командования сухопутных войск. Первое, что я должен был  решить,  -
это определить место расположения главного  командования  сухопутных  войск.
Таким местом мною была выбрана Восточная Пруссия,  где  находился  Гитлер  и
верховное командование вооруженных сил. Отделы, переведенные в Цоссен, нужно
было немедленно вернуть.
     Следующим  мероприятием  по  восстановлению  надлежащего  порядка  было
укомплектование отделов штаба.  Я  пригласил  генерала  Венка,  который  был
начальником штаба у Шернера, на должность начальника оперативного  отдела  и
вскоре расширил его обязанности до  функций  начальника  штаба  оперативного
руководства сухопутными войсками, подчинив ему, кроме  оперативного  отдела,
еще организационный отдел и отдел по изучению иностранных  армий  Востока  с
тем, чтобы весь оперативный аппарат  находился  в  единых  руках.  Во  главе
оперативного отдела был  поставлен  полковник  фон  Бонин,  организационного
отдела - подполковник Вендланд. Разведывательный отдел  "Восток"  возглавлял
опытный офицер-разведчик полковник  Гелен.  Генерал-квартирмейстером  вместо
покончившего жизнь самоубийством  генерала  Вагнера  стал  полковник  Толпе.
Генерал-инспектором артиллерии при главном командовании сухопутных войск был
назначен генерал Берлин, бывший мой артиллерийский  советник  во  Франции  и
России, начальником службы связи вооруженных сил стал генерал  Праун  -  мой
старый начальник связи в кампаниях  1940-1941  гг.  Пока  эти  люди  ко  мне
прибыли, пока они втянулись в работу, прошло определенное время. Из  прежних
видных  офицеров  генерального  штаба  сухопутных  войск  остался  на  своей
должности лишь один начальник военно-транспортной службы вооруженных  сил  -
способный генерал Герке.
     В первые недели своей деятельности я приложил \472\ все  силы  к  тому,
чтобы весь штаб непрерывно работал. Для разрешения других насущных  вопросов
у меня не было времени. События, которые нам теперь могут  показаться  очень
важными, в то  время  меня  не  беспокоили,  так  как  в  суматохе  не  было
возможности обсудить дела, не относящиеся к фронту. Чтобы  спасти  положение
на фронте, все мои новые коллеги и я сам работали, не зная сна и отдыха.
     Каковы же были фактические последствия 20 июля?
     Человек, на жизнь которого покушались, был легко ранен. Его  физическое
состояние, которое и без того не было блестящим,  ухудшилось.  Его  душевное
равновесие было навсегда нарушено. Выступили наружу все злые  духи,  которые
жили в его душе. Его действия ничем не были обузданы.
     Для того, чтобы убийство Гитлера серьезно повлияло на правительственный
аппарат Германии,  необходимо  было  вместе  с  Гитлером  устранить  столпов
национал-социалистского режима. Но никто из них не был вместе с Гитлером  во
время покушения. Устранение Гиммлера, Геринга, Геббельса, Бормана -  назовем
самых главных - не предусматривалось. Заговорщики  не  пытались  создать  ни
малейшей гарантии для осуществления своих политических планов в случае, если
покушение удастся. Совершавший  покушение  граф  Штауфенберг  знал  об  этом
недостатке плана:  за  несколько  дней  до  покушения  в  Оберзальцберге  он
воздержался от выполнения своего намерения, заметив, что  в  зале  не  "было
Гиммлера и Геринга,  на  присутствие  которых  он  рассчитывал.  Неизвестно,
почему граф Штауфенберг, зная  об  отсутствии  необходимых  предпосылок  для
полного политического успеха его шага,  решил  действовать  20  июля.  Может
быть, его побудило к этому известие об имевшемся приказе арестовать  доктора
Герделера.
     Если бы покушение на Гитлера удалось, заговорщикам для  захвата  власти
необходимо было бы иметь некоторое количество войск. У них  же  не  было  ни
\473\ одной роты. Они даже не были в состоянии взять власть в Берлине,  куда
прилетел из Восточной Пруссии граф Штауфенберг, получивший  ложное  известие
об успехе совершенного им покушения. Офицеры и  солдаты  частей,  выделенных
для участия в маневрах "Валькирия", не имели никакого представления о планах
заговорщиков. Этим и объясняются последующие их действия. Мое распоряжение -
воздержаться от отправления из Берлина учебных частей  бронетанковых  войск,
отданное по совершенно другим соображениям, также не могло способствовать их
успеху, потому что заговорщики даже не отважились  посвятить  личный  состав
частей и их командиров в свои планы.
     Внешнеполитические предпосылки  успеха  заговора  также  отсутствовали.
Связи заговорщиков с видными политическими деятелями наших противников  были
слабыми. Ни один из  видных  политических  деятелей  лагеря  противников  не
предпринял никаких действий, направленных к поддержке заговорщиков. Едва  ли
будет ошибочным предположение, что перспективы германского государства  даже
в случае удачи покушения были бы не лучшими, чем  сегодня.  Наши  противники
думали не только об устранении Гитлера и нацизма.
     Первыми жертвами покушения  стали:  полковник  Брандт  из  оперативного
отдела генерального штаба  сухопутных  войск,  генерал  Кортен  -  начальник
генерального штаба  военно-воздушных  сил,  генерал  Шмундт  -  шеф-адъютант
Гитлера и стенографист Бергер.  Некоторые  работники  главного  командования
сухопутных