том,  который  командовал  армией,
действовавшей справа от нас. Он также во всем согласился со мной. Во  всяком
случае, я не одинок в своих взглядах,  хотя,  увы,  это  не  имеет  никакого
значения, так как никто ими не интересовался...
     Мне самому никак не верилось, что в течение двух  месяцев  можно  будет
так сильно ухудшить обстановку, которая  была  почти  блестящей...  Если  бы
своевременно было принято решение о прекращении наступления и о переходе  на
зимний период к обороне на  выгодном  и  заранее  оборудованном  рубеже,  то
ничего опасного не случилось бы. Теперь же на долгие месяцы наступила полная
неопределенность... Я  меньше  всего  думаю  о  себе;  гораздо  больше  меня
интересует судьба всей Германии, за которую я очень опасаюсь".
     9 декабря противник, развивая успех в районе Ливны, где действовала 2-я
немецкая армия, окружил части 95-й пехотной дивизии. В полосе действий  моей
армии 47-й танковый корпус отходил на юго-запад;
     24-й танковый корпус отбивал атаки русских,  предпринимавшиеся  ими  из
Тулы.
     10  декабря  я  в  письменной  форме   доложил   о   нашей   обстановке
шеф-адъютанту  Гитлера  Шмундту  и  начальнику  управления  личного  состава
главного командования сухопутных войск Кейтелю-младшему с тем, чтобы они там
не питали в дальнейшем никаких иллюзий. В тот же день я  писал  своей  жене:
"Надо надеяться, что эти мои письма вовремя  дойдут  до  адресата,  ибо  при
установлении полной ясности и при твердом желании положение еще  может  быть
исправлено. У нас недооценили \355\ силы противника, размеры его  территории
и суровость климата, и за это  приходится  теперь  расплачиваться...  Хорошо
еще,  что  я  5  декабря  самостоятельно  принял   решение   о   прекращении
наступления, ибо в противном случае катастрофа была бы неминуемой".
     10 декабря была отмечена выгрузка русских войск в  районе  Касторной  и
Ельца. В полосе действий 2-й армии противник  расширил  прорыв  и  перерезал
дорогу Ливны-Чернова. 10-я мотодивизия моей армии вела оборонительные бои  в
Епифани. 53-й армейский и 24-й танковый корпуса  достигли  рубежа  рек  Дон,
Шат, Упа.
     Между 296-й и 31-й пехотными дивизиями образовалась опасная брешь.
     11 декабря корпуса нашего соседа справа продолжали отходить  на  запад.
Над Ефремовом нависла угроза, и 12 декабря он был сдан.
     Для  того,  чтобы  закрыть  брешь,  образовавшуюся  на   фронте   43-го
армейского корпуса, 4-й армии было приказано направить туда  137-ю  пехотную
дивизию. Однако требовалось некоторое время для того,  чтобы  дивизия  могла
подойти к этому участку ввиду  значительного  расстояния  и  плохой  погоды.
Поэтому в течение 12 декабря мы вынуждены были направить все  свои  наличные
подвижные силы на помощь попавшему в беду соседу справа.
     13 декабря 2-я армия продолжала отход.  При  этих  обстоятельствах  2-я
танковая армия не была в состоянии удержаться  на  рубеже  Сталиногорск,  р.
Шат, р. Упа, тем более, что 112-я пехотная дивизия не имела  достаточно  сил
для того, чтобы оказать дальнейшее  сопротивление  и  задержать  наступление
свежих сил противника. Войска вынуждены были отходить  за  линию  р.  Плава.
Действовавшие левее нас 4-я армия и прежде всего 4-я и 3-я  танковые  группы
также не могли удержать свои позиции.
     14 декабря я прибыл в  Рославль,  где  встретился  с  главнокомандующим
сухопутными войсками фельдмаршалом  фон  Браухичем.  Фельдмаршал  фон  Клюге
также \356\ присутствовал при этом. Для того, чтобы попасть в Рославль,  мне
пришлось в течение 22 час ехать на автомашине при снежной вьюге. Я  подробно
обрисовал главнокомандующему сухопутными войсками положение  своих  войск  и
просил его разрешить моей армии отойти на рубеж р. Зуша и Ока, где во  время
октябрьских боев находилась наша передовая линия, которая  вследствие  этого
была до некоторой степени оборудована. Главнокомандующий дал мне на это свое
согласие. Был поднят также вопрос и о том, каким образом можно будет закрыть
40-километровый разрыв, образовавшийся между 24-м танковым и 43-м  армейским
корпусами. Для этой цели 4-я армия должна была  передать  в  подчинение  2-й
танковой армии 137-ю пехотную дивизию. Однако  фельдмаршал  фон  Клюге  пока
направил только четыре батальона этой дивизии  под  командованием  командира
дивизии. Я считал это совершенно недостаточным и  просил,  чтобы  оставшаяся
половина дивизии была бы также немедленно направлена в мое распоряжение.  Во
время боев  этой  дивизии  за  устранение  разрыва  погиб  отважный  генерал
Бергман.  Образовавшаяся  опасная  брешь  между  корпусами  так  и  не  была
ликвидирована.
     В результате совещания в Рославле  последовал  следующий  приказ:  "2-я
армия переходит в подчинение командующего  2-й  танковой  армии.  Обе  армии
должны удержать рубеж перед Курском, Орлом, Плавск,  Алексин,  а  в  крайнем
случае по р. Ока". Я был убежден, что главнокомандующий доложит  Гитлеру  об
этом  своем  распоряжении,  однако   дальнейшие   события   поколебали   эту
уверенность.
     В этот день глубокий прорыв, предпринятый  русскими  13  декабря  через
Ливны в направлении на Орел, оказал свое действие - была окружена и частично
уничтожена  45-я  пехотная   дивизия.   Гололедица   затрудняла   все   виды
передвижения. Потери от обморожения были больше,  чем  от  огня  противника.
Пришлось отвести 47-й танковый корпус, так как  его  сосед  справа  -  \357\
293-я пехотная дивизия 2-й армий - отступил от Ефремова.
     16 декабря по моей настоятельной просьбе  на  аэродром  в  Орле  прибыл
находившийся поблизости Шмундт, с  которым  я  имел  получасовую  беседу.  Я
обрисовал ему серьезность обстановки и просил доложить  об  этом  фюреру.  Я
надеялся, что в течение ночи Гитлер вызовет  меня  к  телефону,  чтобы  дать
ответ на мои предложения, которые я передал со Шмундтом. Во время  беседы  я
узнал о предстоящем изменении в главном командовании сухопутных  войск  -  о
смене фельдмаршала фон Браухича. В ту же ночь я писал: "Ночь  я  провел  без
сна, ломая голову над тем, что я еще мог  бы  предпринять  для  того,  чтобы
помочь моим солдатам, которые оставались совершенно беспомощными в  условиях
этой безумной зимы. Трудно  даже  себе  представить  их  ужасное  положение.
Работники верховного командования, которые ни разу не были на фронте,  не  в
состоянии представить себе истинного положения войск. Они все время передают
по телеграфу одни лишь невыполнимые приказы и отказываются удовлетворить все
наши просьбы и выполнить наши предложения".
     В ту  же  ночь  Гитлер  вызвал  меня  по  телефону,  потребовал  стойко
держаться  и,  запретив  нам  отходить,  пообещал  перебросить  по   воздуху
пополнение, если не ошибаюсь,  в  500  человек!  Телефонные  вызовы  Гитлера
повторялись  затем  неоднократно,  но  слышимость  была  очень  плохая.  Что
касается отхода, то он уже начал осуществляться в соответствии с  беседой  в
Рославле с фельдмаршалом фон Браухичем, и  было  совершенно  невозможно  его
остановить.
     17 декабря я побывал у командиров 24-го и 47-го  танковых  корпусов,  а
также у командира 53-го армейского корпуса с тем, чтобы еще раз ознакомиться
с положением  войск  и  переговорить  с  командирами  корпусов  относительно
обстановки. Все три генерала считали, что наши  наличные  силы  недостаточны
для того, чтобы организовать стойкую оборону восточное Оки. \358\
     Отсюда следовало, что нам необходимо сохранить боеспособность войск  до
подхода свежих сил, когда можно  будет  создать  прочную  оборону.  Генералы
доложили,  что  войска  начинают  сомневаться  в   способностях   верховного
командования, которое отдало свой последний приказ о наступлении, оценив при
этом возможности противника совершенно неправильно.  "Если  бы  мы  обладали
своей прежней маневренностью и  боеспособностью,  выполнение  этого  приказа
ничего бы не стоило. Гололедица затрудняла все  наши  передвижения.  Русские
хорошо снаряжены и хорошо подготовлены к зиме, а у нас ничего нет".
     2-я армия опасалась, что противник предпримет  в  этот  день  прорыв  в
направлении на Новосиль.
     Учитывая всю сложившуюся обстановку, и с согласия  командования  группы
армий  решил  вылететь  в  главную  ставку  фюрера  и  лично  доложить   ему
обстановку, так как все мои доклады, как письменные, так и по  телефону,  не
привели к каким-либо результатам. Беседа была назначена  на  20  декабря.  К
этому времени фельдмаршал фон Бок подал рапорт о болезни  и  его  сменил  на
посту командующего группой армий "Центр" фельдмаршал фон Клюге.
     18 декабря  2-й  армии  было  приказано  оборонять  рубеж  Тим,  Ливны,
Верховье и через несколько дней, примкнув  к  правому  флангу  2-й  танковой
армии, отойти на рубеж Б. Река  Зуша,  р.  Зуша.  2-й  танковой  армии  было
приказано отойти на рубеж Могилки, Верх. Плавы, Сороченка, Чукина, Козмино.
     43-й армейский корпус был передан в подчинение 4-й армии.
     19 декабря 47-й танковый корпус и 53-й армейский корпус заняли  оборону
по р. Плава. Я решил отвести 47-й танковый корпус  на  линию  Озерки  (район
северозападнее Подосиновки), а 24-й танковый корпус сосредоточить в качестве
резерва армии в районе Орла с тем, чтобы дать ему небольшой отдых,  а  затем
использовать в качестве оперативного подвижного резерва. \359\
     4-я армия была атакована противником на своем левом  фланге  и  местами
отброшена назад.

       Моя первая отставка

     "Монах, монах, как труден твой путь!" Эти слова, в применении  к  нашей
обстановке, мне все чаще и чаще приходилось слышать  от  своих  сослуживцев,
когда я сообщил им о своем решении отправиться к Гитлеру. Мне и самому  было
ясно, как нелегко будет добиться, чтобы  Гитлер  принял  мою  точку  зрения.
Однако в то время я  все  еще  верил,  что  наше  верховное  командование  в
состоянии здраво оценить обстановку, если об этом будет  доложено  фронтовым
генералом. Эта уверенность сохранялась у меня  на  всем  пути,  когда  я  на
самолете летел от фронтовой линии, проходившей  севернее  Орла,  до  далекой
Восточной Пруссии, где  находилась  благоустроенная  и  хорошо  отапливаемая
верховная ставка фюрера.
     20 декабря в 15 час.  30  мин.  я  высадился  на  аэродроме  Растенбург
(Растемборк), после чего имел пятичасовую беседу с Гитлером, прерванную лишь
дважды, каждый раз на полчаса; один раз - на ужин, а второй - для  просмотра
еженедельной кинохроники, которую Гитлер всегда сам просматривал.
     В 18 часов я был принят  Гитлером  в  присутствии  Кейтеля,  Шмундта  и
нескольких других офицеров. Ни начальник генерального штаба,  ни  какой-либо
другой   представитель   главного   командования   сухопутных    войск    не
присутствовали  во  время  моего  доклада   главнокомандующему   сухопутными
войсками,  каковым  Гитлер  назначил  себя  после  смещения  с  этого  поста
фельдмаршала Браухича. Как и 23 августа 1941 г., я предстал  в  единственном
числе перед верхушкой верховного командования вооруженных сил. Когда  Гитлер
поздоровался со мной, я впервые заметил его отчужденный и враждебный взгляд,
который он устремил на меня, \360\ свидетельствовавший о  том,  что  он  уже
имеет  предубеждение  против  меня.  Тусклое  освещение  небольшой   комнаты
усиливало неприятное впечатление.
     Доклад начался с моего изложения оперативной обстановки  в  районе  2-й
танковой армии и 2-й полевой армии. Затем я доложил свое  намерение  отвести
войска обеих армий от рубежа к рубежу до линии рек Зуша, Ока, о чем я еще 14
декабря докладывал в Рославле  фельдмаршалу  фон  Браухичу  и  на  что  было
получено его согласие. Я был убежден, что об этом было в свое время доложено
Гитлеру. Как велико было мое удивление, когда Гитлер,  вспылив,  воскликнул:
"Нет, это я запрещаю!" Я доложил ему, что отход  уже  начат  и  что  впереди
указанной линии вдоль рек Зуша и Ока отсутствуют какие-либо рубежи,  которые
были бы  пригодны  для  организации  длительной  обороны.  Если  он  считает
необходимым сохранить войска и перейти на зиму к обороне, то другого  выбора
у нас быть не может.
     Гитлер: "В таком случае вам придется зарыться в землю и защищать каждый
квадратный метр территории!"
     Я: "Зарыться в землю мы уже  не  можем,  так  как  земля  промерзла  на
глубину в 1-1,5 м, и мы со своим  жалким  шанцевым  инструментом  ничего  не
сможем сделать".
     Гитлер: "Тогда вам придется своими тяжелыми полевыми гаубицами  создать
воронки и оборудовать их как оборонительные позиции. Мы уже так поступали во
Фландрии во время первой мировой войны".
     Я: "В период первой мировой войны каждая наша дивизия, действовавшая во
Фландрии,  занимала  фронт  шириной  в  4-6  км  и  располагала  двумя-тремя
дивизионами  тяжелых  полевых   гаубиц   и   довольно   большим   комплектом
боеприпасов. Мои же дивизии вынуждены каждая оборонять фронт шириной в 20-40
км, а на каждую дивизию у меня осталось не более четырех  тяжелых  гаубиц  с
боекомплектом в 50 выстрелов на каждое орудие. Если я использую свои гаубицы
для \361\ того, чтобы сделать воронки, то с помощью каждого орудия  я  смогу
только создать 50 мелких воронок,  величиной  в  таз  для  умывания,  вокруг
которых образуются черные пятна,  но  это  ни  в  коем  случае  не  составит
оборонительной позиции! Во Фландрии никогда не было такого холода,  с  каким
мы столкнулись здесь. Кроме того, боеприпасы мне необходимы для того,  чтобы
отразить атаки русских. Мы не в состоянии вбить в землю  шесты,  необходимые
для  прокладки  телефонных  линий,  и  для  этого   вынуждены   использовать
взрывчатые вещества. Где  же  нам  взять  необходимое  количество  подрывных
средств для создания оборонительной полосы такого большого масштаба?"
     Однако Гитлер продолжал  настаивать  на  выполнении  своего  приказа  -
прекратить отход и остановиться там, где мы находились в тот момент.
     Я: "В таком случае мы вынуждены будем перейти к обороне  на  невыгодных
для нас позициях, как это было на Западном фронте в  период  первой  мировой
войны. Нам, как и тогда,  придется  вести  сражения  за  счет  использования
техники и иметь исключительно большие потери, не имея  возможности  добиться
успехов. Придерживаясь такой тактики, мы уже в течение этой  зимы  вынуждены
будем пожертвовать лучшей  частью  нашего  офицерского  и  унтер-офицерского
корпуса, а также личным составом, пригодным для его пополнения,  причем  все
эти жертвы будут напрасными и сверх того невосполнимыми".
     Гитлер: "Вы  полагаете,  что  гренадеры  Фридриха  Великого  умирали  с
большой охотой? Они тоже  хотели  жить,  тем  не  менее  король  был  вправе
требовать от каждого немецкого солдата его жизни. Я также считаю себя вправе
требовать от каждого немецкого солдата, чтобы он жертвовал своей жизнью".
     Я: "Каждый  немецкий  солдат  знает,  что  во  время  войны  он  обязан
жертвовать своей жизнью  для  своей  родины,  и  наши  солдаты  на  практике
доказали, что они к этому готовы. Однако такие жертвы нужно требовать  \362\
от солдат лишь тогда, когда  это  оправдывается  необходимостью.  Полученные
мною указания неизбежно приведут к таким потерям,  которые  никак  не  могут
быть оправданы требованиями обстановки. Лишь на предлагаемом мной рубеже рек
Зуша, Ока войска найдут оборудованные еще осенью позиции,  где  можно  найти
защиту от зимнего холода. Я прошу обратить внимание на тот факт, что большую
часть наших потерь мы несем не от противника, а в результате исключительного
холода  и  что  потери  от  обморожения  вдвое  превышают  потери  от   огня
противника. Тот, кто сам побывал в госпиталях, где  находятся  обмороженные,
отлично знает, что это означает".
     Гитлер: "Мне известно, что  вы  болеете  за  дело  и  часто  бываете  в
войсках. Я признаю это достоинство за вами. Однако вы стоите слишком  близко
к происходящим событиям. Вы очень сильно переживаете страдания своих солдат.
Вы слишком жалеете их. Вы должны быть от них  подальше.  Поверьте  мне,  что
издали лучше видно".
     Я: "Я, безусловно, считаю своей обязанностью уменьшить страдания  своих
солдат, насколько это в моих силах. Однако это трудно  сделать  в  условиях,
когда личный состав до сих пор еще не  обеспечен  зимним  обмундированием  и
большая часть пехотинцев носит хлопчатобумажные брюки. Сапог, белья, рукавиц
и  подшлемников  или  совершенно  нет,  или  же  они  имеются  в   ничтожном
количестве".
     Гитлер вспылил: "Это неправда. Генерал-квартирмейстер сообщил мне,  что
зимнее обмундирование отправлено".
     Я: "Конечно, обмундирование отправлено, но оно до нас еще не  дошло.  Я
проследил  его  путь.  Обмундирование  находится  в   настоящее   время   на
железнодорожной станции в Варшаве и  уже  в  продолжение  нескольких  недель
никуда не отправляется  из-за  отсутствия  паровозов  и  наличия  пробок  на
железных дорогах. Наши требования в сентябре и  октябре  были  категорически
\363\ отклонены, а теперь уже слишком поздно что-либо сделать".
     Вызвали  генерал-квартирмейстера,  который  вынужден  был   подтвердить
верность моих утверждений. Результатом этой беседы явилась  кампания  зимней
помощи по сбору теплых вещей, начатая Геббельсом к рождеству 1941 г.  Однако
в течение зимы 1941/42 г. солдаты ничего из этих вещей не получили.
     Затем мы перешли к  обсуждению  вопросов,  касающихся  боевого  состава
войск армии и состояния продовольственного снабжения. Ввиду больших потерь в
автотранспорте, которые мы понесли в период распутицы, а также из-за больших
морозов  ни  в  войсках,  ни  в  специальных   транспортных   подразделениях
недоставало необходимого автотранспорта для подвоза предметов снабжения.  Не
получая никакого пополнения взамен выбывшего из строя автотранспорта, войска
вынуждены были  использовать  местные  транспортные  средства,  а  именно  -
крестьянские телеги и сани, имевшие незначительную  вместимость.  Для  того,
чтобы  заменить  недостающие  грузовые  машины,  требовалось  очень  большое
количество  местных  транспортных  средств  и  многочисленный  обслуживающий
персонал. Гитлер  требовал  резкого  сокращения  частей  снабжения  и  тылов
войсковых частей, которые, по его мнению,  слишком  разбухли,  с  тем  чтобы
освободить личный состав для фронта. В той мере, насколько  это  не  вредило
делу  снабжения,  такое  сокращение,  конечно,  уже  было   сделано.   Более
значительных  результатов  можно  было  добиться  путем   улучшения   других
транспортных средств,  особенно  железнодорожного  транспорта.  Однако  было
трудно убедить Гитлера в этой несложной истине.
     Далее  мы  перешли  к  вопросу  об  условиях  расквартирования   войск.
Несколько недель тому назад в  Берлине  была  открыта  выставка,  отражавшая
мероприятия главного командования сухопутных войск по  обеспечению  войск  в
условиях зимы. Фельдмаршал фон Браухич не поленился лично  показать  Гитлеру
эту \364\ выставку. Выставка была изумительно красива, и ее даже  показывали
в кинохронике. Но, к сожалению, войска не имели ни одной  из  этих  красивых
вещей. Из-за непрекращающейся маневренной войны невозможно  было  что-нибудь
построить, а страна давала нам очень мало. Поэтому условия размещения  наших
войск были исключительно плохими.  Об  этом  Гитлер  также  не  имел  ясного
представления. Когда  мы  беседовали  на  эту  тему,  присутствовал  министр
вооружения доктор Тодт, человек умный  и  здравомыслящий.  Под  впечатлением
моего рассказа об обстановке на фронте Тодт подарил мне  две  окопные  печи,
которые  он  намеревался  показать  Гитлеру,  а  затем  в  качестве  моделей
отправить в войска, которые должны были производить  такие  печи,  используя
для этого  местные  средства.  Его  подарок  явился,  пожалуй,  единственным
положительным результатом этой длительной беседы.
     Во время ужина я  сидел  рядом  с  Гитлером  и,  воспользовавшись  этим
обстоятельством, рассказал ему некоторые подробности относитель