освежающим ветерком.
     Позванивая шпорами,  человек  миновал  несколько  домов и зашел в
первую попавшуюся открытую калитку.
     Во дворе стояла такая же тишина,  как и на улице. Человек постоял
несколько минут  в  нерешительности,  выжидая,  что  вот-вот  на  него
набросится с лаем собака, но этого не случилось. Он обогнул угол дома,
юркнул  в  настежь  открытую  дверь  и,  остановившись  перед  второй,
запертой, постучал.
     - Кто там? - раздался женский голос.
     - Милиция. Откройте!
     За дверью послышался шорох,  шепот,  глухие шаги, и наконец дверь
скрипнула.  Показалась пожилая заспанная женщина с лампой в руке.  Она
уступила было дорогу гостю, но тот предупредил:
     - Заходить не буду. Некогда. Как в кишлаке?
     - Что как?  - с недоумением  переспросила  женщина  и,  приподняв
лампу до уровня головы, всмотрелась в незнакомое лицо.
     - Тихо, спокойно?
     - Да... да... А что?
     - Ничего. Басмачи не заглядывали?
     - Что  вы...  что  вы...  Аллах  милует...  Да  и  чего  они сюда
заглядывать будут.  Мы ведь у города под боком.  По дороге  все  время
машины бегают.
     - И не слышно о них ничего?
     - Говорят разное, а где правда, трудно разобрать...
     - Это хорошо,  что не заглядывают,  а  заглянут  -  жалеть  после
будут. А где остановился обоз с ранеными аскерами?
     - У нас.
     - Я знаю,  что у вас.  Я спрашиваю,  где?  Ночью тут ноги сломать
можно.
     - А  вы  идите  по  этой  же улице и как увидите арбы,  вот там и
раненые. Их уложили в алухане.
     - Рахмат, спасибо! Попробую найти, - и человек ушел.
     Он вновь побрел по  пыли,  и  только  тонкий  перезвон  его  шпор
нарушал плотную ночную тишину.
     Дойдя до середины кишлака,  он увидел арбы с поднятыми оглоблями,
стоявшие вдоль дувала.
     Человек зашел во двор.
     В алухане  -  доме,  где  мужчины  кишлака  коротают  за  мирными
беседами   долгие   зимние   сумерки,   сейчас   расположили   раненых
особоотрядцев.  Их  было  одиннадцать  человек.  Они лежали на коврах,
одеялах, подушках, принесенных окрестными жителями.
     До кишлака  раненых  сопровождали  четыре  вооруженных бойца.  Не
исключалась возможность встречи с басмачами.  Теперь, когда эта угроза
миновала,  сопровождавшие  вернулись в отряд и с ранеными остался один
Умар Максумов, тоже легко раненный в левое предплечье.
     Человек вошел  в  дом,  приоткрыл  дверь  и заглянул в просторную
комнату, освещенную керосиновой лампой.
     Раненые стонали,  охали,  разговаривали  во  сне  и поругивались.
Молодой узбек с забинтованной  головой  сидел,  привалившись  к  стене
спиной, и курил. Он уставился на человека черными глазами и молчал.
     - Салям! - коротко приветствовал его вошедший.
     - Салям! - вяло и равнодушно ответил раненый.
     - Где начальник?
     - Рядом в комнате.
     - Рахмат! - и дверь закрылась.
     Человек оказался в темных сенях. Он чиркнул спичкой и осмотрелся.
Перед ним была узкая резная дверь,  ведущая в соседнее  помещение.  Он
погасил спичку и бесшумно потянул дверь на себя.
     В малюсенькой комнатушке с голыми,  обшарпанными  стенами  стояла
тишина.  На  окне  коптил  чирог - самодельный светильник.  У стены на
разостланной кошме, широко раскинув руки, спал чеканщик Умар Максумов.
Он  спал  впервые  за  восемь  дней:  то  некогда  было поспать,  а то
побаливала  рана.  Его  широкая  волосатая  грудь,  выпирающая  из-под
розовой сорочки, мерно вздымалась и опускалась.
     Возле него на  полу  лежали  кавалерийский  карабин  и  клинок  в
ножнах.  Ножны,  казалось,  чуть  излучали  золотистое  сияние,  по их
полотну струился голубой бирюзовый ручеек.
     Вошедший постоял  несколько  секунд  не двигаясь,  всматриваясь в
саблю.  Затем, тихо ступая, приблизился и, не производя никакого шума,
поднял клинок и надел на себя. Костяной дракон эфеса блеснул рубиновым
огоньком,  Медуза Горгона с перекрестья взглянула  пустым  взглядом  в
глаза пришельца. Он наклонился и поднял карабин.
     Человек постоял короткое мгновение,  сдерживая дыхание и не сводя
глаз с Максумова. Потом вытащил из-за голенища нож с толстой рукояткой
и длинным лезвием и взмахнул им.
     Убийца мгновенно обеими руками зажал рот своей жертве,  чтобы та,
не дай бог,  не вскрикнула.  Но этого и не требовалось.  Умар даже  не
застонал. Он лишь вздрогнул всем телом и замер.
     Человек стер пот со лба и дунул на чирог. Огонек погас.
     ...Кишлак по-прежнему  спал,  залитый  тишиной и мраком.  Человек
шагал по улице спокойно, а сердце его скакало галопом.
     Это был  Наруз  Ахмед.  Пять  суток  он  и  Бахрам,  переодетые в
милицейскую форму, носились по кишлакам в поисках особого отряда ОГПУ,
в составе которого был Умар Максумов, но напасть на след отряда им так
и не удалось.  И вот сегодня в сумерках  на  дороге,  обгоняя  обоз  с
ранеными,  Наруз  Ахмед  и  Бахрам  совершенно  случайно  услышали имя
резчика. Кто-то из раненых на задней арбе дважды назвал его.
     Этого было  достаточно.  Наруз  Ахмед  и  Бахрам  ускакали прочь.
Недалеко от кишлака они засели в кустах у арыка и стали выжидать обоз.
Когда  он  показался,  у  них  мелькнула  мысль  сейчас  же  совершить
нападение.  Но  вид  четырех  бойцов  с   винтовками   на   изготовку,
сопровождавших обоз, несколько охладил их пыл. Нет, лучше подождать. И
они дождались ночи...
     Теперь дело было совершено.
     Выбравшись на край кишлака,  Наруз Ахмед уже  не  мог  сдерживать
себя и побежал к карагачу.
     - Ну? - наклонившись в седле, приглушенно спросил Бахрам.
     - Готово...
     - Хоп!
     - Проклятый Умар заснул навсегда.  И сон его будет так же крепок,
как сон отца.
     Он вдел ногу в стремя, взялся за луку и вскочил в седло.
     - Так... - протянул Бахрам. - А клинок?
     - Вот! - и Наруз Ахмед похлопал рукой по ножнам.
     Бахрам шумно вздохнул и спросил:
     - Куда?
     - В Бухару. Там нас ждет садовник.
     Они тронули коней и скрылись в ночи.

        "8"

     - Ну,  а  потом?  - спросила Анзират,  опираясь на руку Саттара и
стараясь заглянуть ему в лицо.
     Задумавшийся Саттар будто очнулся и торопливо оказал:
     - Потом мы поедем в Ташкент... Учиться.
     - И я?
     - Что?  О чем ты?  Ну,  конечно.  Вместе, вместе поедем и учиться
будем...
     Анзират покачала головой:
     - Нет, ты думаешь не об этом, а о чем-то другом.
     Саттар попробовал рассмеяться, но у него это не получилось.
     - Чудачка ты...
     - Вовсе не чудачка,  - возразила Анзират.  - Ты сегодня  какой-то
странный, не такой, как всегда.
     - Странный? Нет, почему же... Я такой, как обычно.
     - Ой нет!  Я сразу заметила, как только ты вошел в дом. И тетушка
Саодат  заметила.  Она  шепнула  мне  на  ухо:  "У  Саттара   какие-то
неприятности. Разузнай!"
     Саттар промолчал.
     Они шли по улице, затянутой вечерним сумраком. Издалека слышались
голоса - это молодежь собиралась в  комсомольский  клуб.  Анзират  без
охоты  шла  сегодня  на  спектакль;  ей так редко удавалось видеться с
Саттаром.  Вот и сейчас он  занят,  думает  о  чем-то  постороннем,  и
Анзират должна весь вечер быть одна...
     Саттар смущенно молчал и печально поглядывал на девушку.  Анзират
спрашивает,  почему он невеселый,  странный.  Если бы она знала, какое
несчастье обрушилось на них.  Страшное несчастье... Сегодня под вечер,
всего  час-полтора  назад,  в  городскую  больницу  вместе  с ранеными
бойцами особого отряда привезли ее мертвого отца  -  Умара  Максумова.
Знал Саттар и о том, что смерть свою старый мастер нашел не в открытой
схватке с врагом, а от чьей-то предательской руки.
     У Анзират  нет  больше  отца...  А  отец у нее был замечательный.
Много  отыщется  в  Бухаре  людей,  которые  пойдут  проводить  его  в
последний путь.  Очень много.  Много найдется людей,  в судьбу которых
вмешался Умар.  Как его может забыть отец убитого доброотрядца Алиева,
которого  Умар спас от расправы белоказаков?  А Расулев?  Тот Расулев,
что работает сейчас директором школы.  А тогда,  в двадцать первом, он
умирал от тифа и голода. И спас его Умар. Спас не только его, но и его
сестру и мать.  Он выходил,  выкормил их. А Шарипов, Ниязов, Фатхулин,
Садыков  - его ученики,  которым он передал свое тонкое искусство!  Да
разве всех перечтешь?  Одного старый чеканщик спас от смерти,  другому
еще в эмирские времена помог бежать от страшного клоповника, третьему,
одурманенному и запуганному,  открыл глаза,  и тот ушел из басмаческой
банды  и  привел  с  собой товарищей.  И все они теперь честные люди и
хорошо живут.  Четвертому помог жениться.  А сам Саттар?  В  двадцатом
году Умар взял Саттара,  круглого сироту, к себе, воспитал его, обучил
ремеслу. А теперь Умара нет... Но как сказать об этом Анзират?
     А сказать надо. Смерть, о которой знает уже целый кишлак и добрая
сотня людей в городе,  не могла долго оставаться тайной. Но сказать ей
сейчас правду - нет, это было выше его сил.
     Анзират, шедшая рядом, что-то чувствовала, видела, что ее верному
Саттару не по себе.
     - Почему ты молчишь? - сжимая его кисть горячими руками, спросила
она.
     - Думаю, - ответил Саттар первое, что пришло в голову.
     - О чем?
     - Да все о том же...  Как мы поедем в Ташкент...  А  потом,  быть
может,  в  Москву...  Ведь когда-нибудь надо побывать в ней,  - солгал
Саттар, и от этого на душе стало еще горше.
     Анзират сердцем чуяла ложь.
     - Ты говоришь неправду,  - тихо сказала она и опустила голову.  -
Ты обманываешь меня. Ты хочешь, чтобы я обиделась и никуда не пошла?
     - Нет... Не надо... Я все расскажу тебе, но потом...
     - Когда?
     - Когда буду провожать домой.
     - Я  хочу,  чтобы  ты сказал сейчас.  Если ты любишь Анзират,  ты
должен сказать сейчас...
     - Нет...  Не сейчас...  Это долго,  и...  мне надо спешить. Ты же
знаешь,  что я отпросился всего на час...  Я приду к концу  спектакля,
провожу тебя домой и тогда все-все расскажу. Честное слово.
     - Комсомольское?
     - Комсомольское!
     - Может, я провинилась перед тобой?
     - Что  ты...  что ты!..  Никто здесь не провинился...  Тут совсем
особенное. Я даже не знаю, кто виноват.
     - Возможно, отец?
     - Что отец? - едва не вздрогнул Саттар и почувствовал стеснение в
груди.
     - Может быть, он виноват?
     - Он и подавно ни при чем, - с тоской выговорил Саттар.
     - Эй!  Саттар,  Анзират!  Идите сюда!  - раздался чей-то  веселый
голос. - Скоро начинаем...
     У входа в клуб толпились  девушки  и  юноши.  Кругом  раздавались
громкие голоса, веселый смех, шутки.
     - Иди,  - подтолкнул Саттар любимую. - Я приду минут за десять до
конца и буду ждать тебя здесь.
     - Ну, смотри! - погрозила пальцем Анзират. - Ты дал слово.
     - Да, да, да...
     Девушка побежала,  оглянулась на полпути,  несколько раз  махнула
рукой и затерялась в бурлящей толпе молодежи.
     Саттар повернулся и,  взволнованный, быстро зашагал в ту сторону,
где находились казармы дивизиона...
     Сдержу слово...  Легко сказать!  А как она воспримет эту страшную
весть?  Если  он,  мужчина,  узнав о смерти Умара,  забившись в манеж,
плакал навзрыд, то как же она?
     Бедная Анзират!  Бедная  тетушка  Саодат!  Не  ведают они,  какое
обрушилось на них горе.
     Саттар шел, не видя встречных, поглощенный своими мыслями.
     Недалеко от расположения части  его  вывели  из  раздумья  хорошо
знакомые  призывные  и  беспокойные звуки - дивизионный горнист трубил
тревогу:
     "Там... там... та-та, та-ты, там..."
     Саттар подхватил левой рукой клинок и бросился к казармам.
     У распахнутых ворот он врезался в бурный встречный людской поток:
поправляя на ходу шлемы,  застегивая гимнастерки,  подтягивая  поясные
ремни, к конюшням бежали бойцы и коноводы.
     "Там... та-там... та-ты, та-ты-там", - звенела труба.
     Через несколько  минут,  когда  дивизион  был  выстроен на плацу,
командир части сказал собравшимся командирам и политработникам:
     - Полчаса  назад  на  кишлак  Чучман  налетела басмаческая банда.
Убиты председатель кишлачного совета и колхоза,  секретарь партячейки,
двадцать  шесть  колхозников,  инженер  и  техник  водхоза.  Сообщение
передано по телефону. В банде насчитывается около полусотни всадников.
Можно   предположить,  что  основное  ядро  банды  составляет  группа,
приведенная с той стороны Ахмедбеком... Наш план таков...
     Еще через несколько минут в три стороны, звонко цокая подковами о
булыжную мостовую, мчались навстречу степной темноте красные конники.
     Среди них был и помощник командира взвода Саттар Халилов.

        "9"

     Спектакль затянулся допоздна.
     В половине первого двери клуба с шумом распахнулись, возбужденные
зрители   с  мокрыми  спинами  и  лицами,  обмениваясь  впечатлениями,
вывалили на улицу, в ароматную ночную прохладу, и быстро рассеялись по
темным улицам и переулкам.
     Анзират подошла к месту,  где ее  должен  был  поджидать  Саттар.
Странно,  его  не было...  Она прошлась вдоль фасада клуба,  повернула
обратно.  Саттар не появлялся.  В  чем  же  дело?  С  ним  никогда  не
случалось подобного. Быть может, его задержали в казарме?
     Анзират теребила косички и прислушивалась,  ловила ухом шорохи  и
звуки: может быть, раздадутся знакомые шаги...
     Над городом плыла темная и теплая ночь.  В садах  самозабвенно  и
упоительно заливались на все лады соловьи.  В воздухе мелькали летучие
мыши. В арыках тихо журчали холодные потоки чистой горной воды.
     Анзират подошла   к  арыку,  присела,  зачерпнула  несколько  раз
пригоршнями воду и освежила лицо.  И,  задумавшись над ласково  поющей
водой,  мысленно  разговаривала  с Саттаром.  Но Саттара нет.  Анзират
поднялась, смахнула с рук холодные капли и, опечаленная, пошла домой.
     Она шла медленно.  Беспокойные мысли одолевали ее.  Почему Саттар
был такой необычный и так странно вел  себя?  Говорил  об  их  будущей
жизни,  а  в  голосе  ни одной радостной нотки,  словно это будущее не
радовало, а печалило его...
     Но о чем он хотел рассказать?  Наверное, что-нибудь очень важное,
а может быть,  и ужасное, если сразу не решился. А что, если разлюбил?
От  этой  мысли  Анзират стало так страшно,  что она даже остановилась
посреди темной улицы.  Но нет, не может этого быть. Ведь глаза Саттара
были такими любящими, когда они прощались.
     Она перешла мост через головной арык.  На нее пахнуло прохладой и
сыростью.
     Позади, кажется,  там,  где рынок,  раздался  свист.  Анзират  не
обратила на него внимания: мало ли кому пришло в голову свистеть!
     Теперь она шла узкой улочкой,  сжатой  с  обеих  сторон  высокими
глухими дувалами.
     Позади опять послышались какие-то  звуки.  Похоже  было,  что  по
дощатому настилу провели лошадей.
     Анзират представила себе, как Саттар прибежит утром домой, и лицо
у  него  будет  смущенное,  виноватое...  А она сделает вид,  будто ей
некогда...
     Совсем рядом  раздался шорох.  Анзират вздрогнула и остановилась.
Может быть,  послышалось?  Чепуха какая-то...  И в ту же секунду через
дувал перевалились и спрыгнули на улицу,  чуть не сбив ее с ног, сразу
двое.
     Анзират не   успела  ни  разглядеть  их  лиц,  ни  крикнуть.  Они
бросились на нее,  заломили руки за спину  и  сунули  в  рот  какую-то
тряпку.  Один  обвязал  ее  веревкой,  другой  накинул  на лицо душную
паранджу.
     Потом послышался  конский топот.  Чьи-то сильные руки подняли ее,
перекинули через седло, и кони понеслись вскачь.

        "10"

     Пришло раскаленное сухое лето.  В полдень зной, казалось, обжигал
легкие.  Столбик ртути поднимался до сорока восьми градусов.  В городе
дышать было трудно,  и залитые горячим сиянием улицы будто вымерли. Но
в  казарме жизнь шла своим чередом.  Ежедневно,  вскакивая с постелей,
бойцы дивизиона строились и бежали на конюшни чистить лошадей, потом -
туалет,   утренняя   поверка,  физподготовка,  завтрак,  политзанятия,
изучение уставов стрелкового и конного дела, тактики и топографии.
     Сегодня день выдался особенно жаркий.  Солнце пекло немилосердно.
Саттар Халилов,  проводивший со  взводом  занятия  в  манеже,  услышал
сигнал   отбоя  с  особенной  радостью.  Отправив  бойцов  на  конюшню
расседлывать лошадей,  он выкурил папиросу и присел в тени.  Вчера  он
тоже  не ходил в столовую:  есть в такую жару не хотелось.  Его мучила
жажда, и, посидев немного, он направился к уличному киоску за воротами
- выпить кружку квасу.
     За последние четыре месяца Саттар заметно изменился.  И без  того
сухое  лицо  его,  покрытое  темным  загаром,  стало еще суше и как бы
замкнутее.  Щеки ввалились, глаза сделались больше, и под ними залегли
тени.  Весь  он  стал худее,  тоньше и будто выше.  Но удивительно!  -
ослабевшим он себя не чувствовал,  мышцы даже окрепли,  и  клинком  он
владел по-прежнему отлично, числясь в первой пятерке дивизиона.
     Когда Саттар дошел до ворот, его окликнул дневальный:
     - Товарищ   помкомвзвода!   Это   вам...   -  и  подал  небольшой
замусоленный конверт.
     - Мне? - удивился Саттар. На конверте не было никакой надписи.
     - Да, вам, - подтвердил дневальный. - Сказано было вручить в руки
самому Халилову.  Я еще нарочно пошутил: у нас, говорю, два Халиловых,
какому же из них? Мне ответили: тому, которого зовут Саттаром.
     - Хм... Интересно! А кто же передал?
     - Мужик узбек...
     - Какой он из себя?
     - Да обыкновенный, как и все. Не молод, в годах уже. Вот, правда,
глаза  его  мне не понравились.  Испуганные какие-то...  А в остальном
ничего особенного.
     Халилов пересек  широкую улицу и направился к киоску.  На ходу он
вертел конверт,  рассматривал его  со  всех  сторон  и  никак  не  мог
додуматься, от кого же письмо.
     Выпив кружку  теплого  и  очень  кислого  кваса,  он  прошел   до
маленького сквера, сел на деревянную изгородь, разорвал край конверта,
не спеша вынул из него помятый листок, сложенный вчетверо. Раскрыл - и
замер...  На  него  смотрели  знакомые очертания букв.  Этот почерк он
различил бы из тысячи других! Письмо было написано рукой Анзират...

     "О Саттар, свет очей моих! - писала Анзират. - Знай, что страшная
судьба, хуже смерти, постигла ту, которая любила тебя и для которой ты
был повелителем сердца и радостью жизни.  Ты должен был скоро  назвать
меня своей женой.  Но теперь это уже невозможно, теперь я жена чужого,
ненавистного человека.
     Я пишу  тайно,  за  мной  следят,  поэтому  кратко расскажу,  что
случилось в тот вечер, когда я так ждала тебя, а ты не пришел.
     Я долго ждала тебя,  беспокоилась и сердилась, а потом одна пошла
домой.  В  дороге  все  и  случилось.  За  головным  арыком  на   меня
набросились двое, скрутили мне руки, заткнули рот, закутали в паранджу
и увезли.  Мы ехали ночь,  день,  еще ночь и еще день. И меня привезли
туда, где я нахожусь сейчас. Кишлак называется Обисарым.
     Меня насильно  сделал  своей  женой  Наруз  Ахмед,  сын   басмача
Ахмедбека. Третьей женой по счету. И он сказал мне то, чего не решился
сказать ты:  он умертвил отца.  А потом выкрал и опозорил его дочь. Он
сказал мне:  "Ты родишь сына, и когда ему будет год, я на твоих глазах
отрублю ему голову.  Так же поступлю и  со  вторым.  А  тебя  брошу  в
клоповник, и ты там сгниешь заживо".
     За каждым моим шагом неусыпно следят его люди,  но  один  из  них
пожалел  меня  и  пообещал передать тебе это письмо.  Может быть,  это
подвох,  и письмо не дойдет до тебя?  Не знаю,  но  хочу  верить,  что
дойдет.
     Я люблю тебя по-прежнему.  Но как бы велика ни была эта любовь, я
знаю,  что уже недостойна быть твоей женой. Об этом я и не прошу тебя.
Прошу о другом:  найди этот кишлак.  Дом, в котором меня держат, самый
большой  и  окружен  тополями.  Найди  и вырви меня из этого страшного
места.  Я буду ждать тебя ровно месяц,  а если ты не придешь, я наложу
на себя руки. Так реш