мел горячими речами на собраниях и  заседаниях.  С  ним
считались и его боялись. Он был на виду. Он был в передних рядах.
     Да и время было такое,  что стоять в сторонке и работать с ленцой
считалось неудобным.
     На землях  советской  Средней  Азии  образовались   три   союзные
республики:  Узбекская,  Туркменская  и Таджикская.  Невиданно росли и
ширились посевные площади под белое золото - хлопок.  Советский Союз в
самое короткое время должен был покончить с зависимостью от зарубежных
королей хлопка;  в стране строились  огромные  текстильные  фабрики  и
комбинаты.  И  люди  трех  солнечных республик были захвачены большими
планами, горячей работой, великими надеждами.
     Труженики-дехкане спорили,   думали,   примерялись  и  объединяли
хозяйства   в   коллективные   артели.   Чайрикеры   -    безземельные
крестьяне-издольщики  -  получали  самые  лучшие земли.  Мелиораторы и
ирригаторы обводняли древнюю сухую землю,  проводили  каналы,  орошали
пустыни,  поднимая миллионы кубометров нетронутой земли.  Водхозовские
разведчики закладывали и бурили скважины в пустыне.  Геологи рылись  в
земных  недрах.  Дорожники  перекидывали  мосты  через  дикие  ущелья,
покрывали асфальтом сотни километров дорог.
     На карте возникали новые названия,  бывшие кишлаки превращались в
города.  На жгучем песке степей пестрели  сотни  парусиновых  палаток,
войлочных  кибиток,  глиняных  мазанок,  дощатых  времянок  и бараков.
Тысячи энтузиастов стекались сюда, в знойную Азию, на помощь братьям -
узбекам,  таджикам,  туркменам.  Тут  можно было встретить человека из
любого уголка страны:  с берегов Балтики и Черного  моря,  из  суровой
Сибири  и  ласковой Украины,  из городов Подмосковья и Закавказья.  По
дорогам пылили неуклюжие  грузовики,  по  пустынным  тропам,  заунывно
побрякивая колокольцами,  тянулись длинные караваны верблюдов. И везде
на самом видном месте, подобно полковому знамени, красовались почетные
доски,  разделенные  на две части:  красную и черную.  Да,  время было
горячее,  и человек,  который вздумал бы отсидеться в сторонке,  сразу
бросился бы в глаза...
     Через полчаса Наруз Ахмед достиг дома,  через час, сменив обычную
одежду  на  халат  и прихватив полевую сумку с бумагами,  отправился в
путь.  А ровно через двое суток он въехал на усталом коне через  узкую
калитку во двор, закрытый со всех сторон высоким глиняным дувалом.
     Возле калитки,  по  обе  стороны  дорожки,   росли   два   старых
развесистых  ореховых  дерева.  Дорожку  окаймлял  ровно подстриженный
вечнозеленый  кустарник.  Чуть  поодаль,  справа,  возвышался  каштан,
опоясанный круглой деревянной скамьей с отлогой спинкой. Посреди двора
пестрела ранними цветами круглая клумба.  А по  левую  руку,  прильнув
вплотную  к  дувалу,  стоял длинный приземистый дом с плоской земляной
крышей.  На крыше ярко цвели фонарики желтых тюльпанов.  Четыре окошка
дома  смотрели  во  фруктовый  сад,  который  пенился  сейчас в бурном
белоснежном цветении.
     Никто - ни в центре республики,  ни в городе,  ни в районе - даже
не подозревал,  кому фактически принадлежит эта усадьба  в  небольшом,
удаленном от жилых мест, затерявшемся в горах кишлаке.
     По исполкомовским   документам   она   считалась   собственностью
дехканина-середняка.  Но  подлинным  ее  владельцем  был сын эмирского
придворного Ахмедбека молодой Наруз Ахмед.  Тут жили его мать,  вторая
жена  (первая  была  в городе) и юридический "хозяин" усадьбы со своей
женой.  Он  совмещал  в  своем  лице  обязанности   домоуправителя   и
садовника,  являясь  в  то же время самым преданным и верным человеком
Наруза Ахмеда.
     Едва Наруз  Ахмед успел спешиться,  как бог весть откуда выскочил
садовник,  подбежал к нему,  рассыпался в приветствиях,  приложился  к
халату  хозяина  и,  подхватив  коня  под  уздцы,  застыл  в  ожидании
распоряжений.
     Наруз Ахмед  снял с себя халат,  стряхнул с него пыль и бросил на
седло.
     - Кто-нибудь спрашивал меня? - спросил он садовника.
     Тот отрицательно закачал головой.
     - Расседлай коня и приходи сюда, - приказал Наруз Ахмед.
     Размяв скованные долгой ездой ноги,  он прошел к каштану и уселся
на  скамью.  Откинувшись  на  спинку,  Наруз Ахмед стал сосредоточенно
смотреть в изжелта-серое высокое небо,  где по  воображаемой  спирали,
отыскивая добычу, парил стервятник.
     Наруз походил  на  уменьшенную,  "мелкомасштабную"  копию  своего
отца.  У него было такое же узкое,  удлиненное лицо, такие же тонкие с
изломом губы,  такой же нос с хрящеватой горбинкой и косо  прорезанные
навыкате глаза. Только все это помельче, похудее, поуже.
     Когда садовник  вернулся  и  встал  перед  хозяином,  между  ними
произошел короткий разговор:
     - Сколько подготовлено? - спросил Наруз Ахмед.
     - Девять.
     - Так мало?
     Садовник объяснил,  что в кишлаке остается не больше,  и то самые
одряхлевшие, а лучшие забраны на стройку канала.
     Наруз нахмурился. Объяснение, видимо, не удовлетворяло его.
     - А где эти девять?
     - В долине.
     Некоторое время он что-то обдумывал,  постукивая концом плети  по
пыльным голенищам, потом сухо произнес:
     - Подготовь двух к вечеру.  Я пойду к  себе,  отдохну.  Если  кто
будет спрашивать меня,  проведи в мою комнату,  но так, чтобы никто не
видел.
     - Все будет сделано, хозяин, - заверил садовник.
     Наруз Ахмед прошел в дом,  повидался с  матерью  и  женой,  долго
управлялся  с  большим блюдом горячего жирного плова,  выпил несколько
пиал светлого зеленого чая и улегся спать.
     Когда на дворе стемнело,  кто-то тронул Наруза за плечо.  Он спал
чутко и тотчас вскочил.  Перед ним,  покрытый с головы до  ног  пылью,
стоял  рослый,  обросший густой рыжей щетиной человек в длинном теплом
халате, за ситцевым кушаком которого торчала рукоятка плетки.
     Наруз Ахмед  пристально  всмотрелся в лицо гостя,  черты которого
напоминали ему кого-то, и вдруг радостно воскликнул:
     - Бахрам-ака?!
     - Я,  я...  А ты уже совсем мужчина.  Джигит! Смотри, что сделали
одиннадцать лет. И вылитый отец!..
     - Ну,  говори,  рассказывай,  -  торопил   обрадованный   хозяин,
поспешно одеваясь.
     - Расскажу все в дороге. Собирайся!
     - А есть не хочешь? Может, поедим?
     - Хочу, но время не ждет. Перехватим на ходу.
     Не прошло и десяти минут, как два всадника выехали из безмолвного
кишлака и стали медленно подниматься в гору по  извилистой  каменистой
тропе.

        "2"

     - Нет! - тряхнул головой юноша и облизал разбитые в кровь губы. -
Нет и нет! - повторил он.
     Парень стоял связанный по рукам и ногам. Его поддерживали с обеих
сторон два дюжих басмача. На сатиновой косоворотке юноши с разодранным
воротом алел кимовский значок.
     Перед ним,  шагах  в  трех,  на   округлом   камне-валуне   сидел
широкоплечий чернобородый и горбоносый курбашиЪ57Ъ0. Он холодно смотрел на
пленника, полуприкрыв тяжелые веки.
     Дело происходило  ранним  утром  в  узком  и  глубоком  безводном
ущелье.  Лучи  поднявшегося  солнца  сюда  еще  не  проникли.   Вокруг
возвышались  дикие  скалистые  нагромождения,  грозные  и молчаливые в
своем окаменелом раздумье.
     - Глупец!  -  с усмешкой бросил курбаши.  - Тебе неведомо,  какая
новая судьба ждет тебя и твой народ. Ты подобен слепцу. Ты видишь лишь
то, что у тебя под носом.
     Комсомолец угрюмо молчал, сплевывая кровь.
     - Скоро на эту землю, - продолжал курбаши, топнув мягким сапогом,
- придет священная армия воинов,  старых, истинных хозяев. Они изгонят
с  нашей земли всех вероотступников,  уничтожат всех большевиков.  Они
сурово накажут тех,  кто поддался на безбожную агитацию коммунистов  и
записался   в   колхозы.   Они   восстановят  священную  власть  эмира
бухарского. И горе тому, кто не захочет встать под зеленое знамя армии
ислама. Ты слышал о таком воине, как Ибрагимбек?
     Комсомолец усмехнулся и ответил:
     - Как же не слышать!  Все зовут его Ибрагимом-локайцем, бандитом,
конокрадом.  Какой он воин!  А ты слышал такие  имена,  как  Кизилхан,
Кур-Ширмат, Мадаминбек, Азизхан, Ашимбай-Керим, Аман-Палван?
     Да, эти имена были знакомы курбаши.  Больше того,  почти всех  он
знал и видел.  Это были такие же,  как и он, главари басмаческих шаек.
Но курбаши предпочел дипломатично промолчать.
     - Молчишь? - повысил голос комсомолец. - Они, как и ты, говорили:
"Всех изгоним,  всех уничтожим,  всех накажем".  А что стало  с  ними?
Забыл?  Я  тебе  напомню:  их  поганые  кости,  обглоданные  шакалами,
разбросаны в песках. То же ждет и твоего Ибрагима. То же ждет и тебя.
     Глаза курбаши  почти  совсем  закрылись.  Стоявшие  за его спиной
басмачи глухо зароптали.  Один из них,  худой и высокий, шагнул было к
юноше  с  тяжелой  камчой  в руке,  но,  остановленный жестом курбаши,
попятился назад.
     - Глупец!  -  еще  раз повторил курбаши.  - Ничтожный ты человек.
Упрямство обойдется тебе дорого.  Ты говоришь чужим языком, мальчишка,
а я требую, чтобы ты заговорил своим.
     - Я говорил языком человека,  а  не  эмирского  раба,  -  отрезал
юноша.
     - Я обещаю тебе сохранить жизнь.  Ты еще молод. У тебя есть отец,
мать и,  наверное,  любимая. Что из того, что ты загубишь свою жизнь и
опечалишь их? Кому от этого польза?
     - Я  все  время  думаю  о  пользе  для  них  и  для  всех честных
мусульман, поэтому не трать лишних слов...
     - Подумай!  - предупредил курбаши.  - Я требую от тебя немногого.
Скажи,  что  было  написано  в  той  бумажке,  которую   ты   вез   на
погранзаставу и проглотил?
     Юноша молчал.
     - Думай быстрее! - напомнил курбаши.
     - Мне спешить некуда.  Это  тебе  следует  торопиться.  Вот  наши
нагрянут...
     - У тебя длинный язык,  - прервал его курбаши.  - Смотри,  я могу
его укоротить.
     Юноша усмехнулся и сказал:
     - Наши языков не режут,  а вот голову тебе отхватят,  как бешеной
собаке.
     Басмачи загудели,  стали плеваться и с нетерпением поглядывали на
своего главаря. Неужели он и это стерпит?
     - Верблюжий ублюдок,  - процедил сквозь зубы курбаши и поднялся с
камня.  Сжимая в руке плеть,  он сделал шаг вперед,  но в это время  к
нему подбежал мирзаЪ58Ъ0 банды Хаким и, не переводя дыхания, доложил:
     - Едут... Двое едут... Бахрам и другой... молодой.
     Курбаши оглянулся.  Из  горловины  ущелья,  приближаясь  к лагерю
басмачей, скакали два всадника. Один из них был Бахрам, другой - Наруз
Ахмед.
     - Да,  это он, - тихо, только для себя, промолвил старый курбаши,
и   на   короткое   мгновение  что-то  человеческое  и  давно  забытое
шевельнулось в его груди. - Он... он...
     Всадники спешились  и,  оживленно переговариваясь,  направились к
курбаши.  Не доходя шагов десяти,  Наруз Ахмед вдруг  остановился.  Он
пристально  взглянул на басмаческого главаря,  как-то сгорбился,  и из
уст его сорвался крик:
     - Отец! Отец!
     Он стремительно подбежал к курбаши и бросился  в  его  простертые
руки.  Старый курбаши Ахмедбек (а это был он) обнял сына, похлопал его
по спине, отступил на шаг назад, окинул пытливым взглядом и сказал:
     - Палван!Ъ59
     Наруз отвел в сторону лицо  с  внезапно  увлажнившимися  глазами.
Нет,  не  напрасно  он  день и ночь думал об отце.  Не напрасно втайне
гордился тем, что в его жилах течет кровь такого человека! Не напрасно
верил  в  возвращение  отца.  И  вот  отец  стоит перед ним,  такой же
крепкий,  сильный,  без единой сединки в бороде.  И глаза его,  как  и
тогда, одиннадцать лет назад, смотрят открыто, смело, по орлиному. Так
вот почему помалкивал хитрый Бахрам и не говорил о том,  кто ждет их в
ущелье. Подарок! Да какой еще подарок!
     Под шушуканье и одобрительные возгласы басмачей отец и сын отошли
в сторонку и уселись на камнях.
     Несколько мгновений они молчали, удивленно и радостно разглядывая
один  другого.  Первым  начал  разговор  Ахмедбек.  Он  стал  подробно
расспрашивать сына,  где и как живет он,  в чем  состоит  его  работа,
поинтересовался семейными делами Наруза и,  наконец,  спросил, жива ли
мать.
     Подошел Бахрам, опустился на землю, попросил закурить.
     - Бек,  - сказал он,  затягиваясь  дымом.  -  Твой  человек  ждет
приказа.
     Курбаши повернул голову. Невдалеке стоял высокий и тонкий, словно
жердь,  басмач,  прозванный  в  банде  насмешливым именем Узун-кулок -
"Длинное ухо", - и нетерпеливо топтался на месте.
     Ахмедбек прервал беседу и приказал человеку подойти.
     Тот торопливо подбежал, скользнул быстрым взглядом по лицу Наруза
Ахмеда и обратился к курбаши:
     - Как велишь, господин, поступить с верблюжьим ублюдком?
     Ахмедбек блеснул глазами и тотчас опустил веки.
     - Я должен знать, что было написано на той бумажке, которая лежит
в  его желудке.  Вытащи ее,  - спокойно произнес он,  будто речь шла о
том, что бумажку следовало вытащить из кармана или тюбетейки.
     - Все  будет  исполнено,  господин,  - басмач почтительно склонил
голову, приложил руку к груди и удалился.
     Прерванная беседа возобновилась.
     Ахмедбек поинтересовался,  был ли  предупрежден  кем-либо  сын  о
необходимости подготовить лошадей.
     - Да,  был. В кишлаке Обисарым девять молодых объезженных лошадей
отдыхают на выпасе в долине.
     - Воробей на завтрак льву... - заметил курбаши.
     Наруз объяснил,  что в ближайшее время нет никаких надежд достать
коней, так как все они взяты на строительство канала.
     Вдруг страшный,   нечеловеческий   вопль  огласил  ущелье.  Наруз
вздрогнул.
     - Что это? - с опаской спросил он, смотря в сторону лагеря.
     - Ничего особенного,  - успокоил его отец.  -  Узун-кулок  делает
операцию. Он у меня хирург.
     Только сейчас Наруз Ахмед понял смысл приказа курбаши.  Невдалеке
несколько  человек,  навалившись  на  пленного,  дико  визжа и изрыгая
проклятия,  прижимали к земле его  голову,  руки  и  ноги.  Узун-кулок
действовал  огромным  ножом.  А человек продолжал кричать так страшно,
что у Наруза ослабли ноги и лоб покрылся испариной.
     - Ты  помнишь  чеканщика Максумова?  - спросил между тем отец.  -
Умара Максумова?
     - Что?   -   переспросил  Наруз  Ахмед,  ошеломленный  невиданным
зрелищем.  Ему  хотелось  заткнуть  пальцами  уши,  чтобы  не  слышать
предсмертного крика, проникающего в душу, мозг и сердце.
     Ахмедбек терпеливо повторил свой вопрос.
     - Помню...  как  же...  -  рассеянно ответил Наруз Ахмед и скосил
глаза в сторону крика.
     - Где он? - полюбопытствовал Ахмедбек.
     - Все там же, в городе... Я встретил его как-то... Примерно месяц
назад.  Постарел...  седой  весь...  а  бороду  сбрил...  -  Он  вновь
посмотрел туда. Басмачи, тесно обступив что-то, хохотали.
     Пленный уже не кричал.  Он умолк навсегда и лежал недвижимо. Стоя
над ним на коленях, Узун-кулок спокойно орудовал своим ножом.
     - Чеканщика  Умара  надо  отыскать живого или мертвого,  - твердо
продолжал Ахмедбек, - Он присвоил мой клинок.
     - Клинок?
     - Да!  Клинок, который пожаловал мне эмир Саид Алимхан. Ты должен
помнить этот клинок. Он висел на ковре в большой комнате.
     - Помню,  - сказал Наруз Ахмед,  и  в  памяти  его  действительно
всплыли  из  далекого  детства  и  просторная,  прохладная комната,  и
большой багровый ковер на стене,  а на нем  -  сабля  с  позолоченными
ножнами,  сверкающая солнечными зайчиками.  - А ты знаешь,  кто сейчас
живет в нашем доме? - спросил он.
     Ахмедбек сделал  неопределенный  жест  рукой.  Нет,  это  его  не
интересовало.
     - Ты должен найти Умара и взять клинок.  Отобрать, чего бы это ни
стоило!  А потом передашь мне. В этом клинке кроется большая тайна. Ее
знают  лишь  два  человека:  я и Ахун-ата,  твой первый учитель.  И ты
узнаешь эту тайну, как только придет Ибрагимбек.
     - А почему он медлит? - поинтересовался Наруз Ахмед.
     Брови курбаши  недовольно  сдвинулись.  Его  начинало  раздражать
легкомыслие   сына.   Ему   говорят  о  клинке,  а  он  спрашивает  об
Ибрагимбеке!
     - Ты понял, что я сказал? - строго спросил курбаши.
     - Конечно,  понял,  отец!  Клинок я добуду.  Добуду и спрячу.  Но
почему ты не хочешь сказать, когда придет Ибрагимбек?
     - Ибрагимбек ждет моего сигнала,  а время еще  не  подошло.  Надо
поднять людей.  Сотни,  тысячи,  десятки тысяч людей.  Надо отыскать и
обеспечить надежные переправы.  У Ибрагима армия. И создана она не для
того,   чтобы   погибнуть  при  переходе  границы.  Ибрагимбек  должен
переправиться со своими воинами  без  боя,  внезапно.  А  это  не  так
просто.  Со  мной  пошли  сто двадцать джигитов,  а уцелели семьдесят.
Пятьдесят легли под пулями аскеровЪ510Ъ0 с пограничной заставы...
     Ахмедбек умолк.  К нему вприпрыжку приближался Узун-кулок. На его
лисьей физиономии, поросшей редкой, точно пух, растительностью, играла
довольная улыбка. С вымазанных костлявых рук капельками стекала кровь.
Подойдя вплотную к курбаши,  он  молча  протянул  левую  руку,  разжал
пальцы,  и на узкой ладони его оказался небольшой,  облепленный слизью
комочек бумаги.
     Ахмедбек всмотрелся в него, сощурил глаза и сказал сыну:
     - Разверни и прочти.
     Что-то вроде судороги пробежало по телу Наруза Ахмеда.  Преодолев
чувство гадливости,  он осторожно, кончиками двух пальцев снял комочек
с ладони басмача,  положил его на гладкий камень и, взяв в другую руку
маленькую гальку, разгладил бумажку. На ней были написаны десять строк
по-русски мелким, убористым и разборчивым почерком. Но некоторые буквы
разбухли, расползлись, а последняя фраза слилась в сплошное пятно.
     Наруз Ахмед прочел:
     "Одна партия  бандитов,  около  сорока  человек,  оторвалась   от
преследования и ушла в пески. Вторая - примерно десятка три - скрылась
в горах.  Завтра в распоряжение вашей  заставы  подойдут  два  отряда.
Отряд  ОГПУ,  усиленный  краснопалочниками..."  -  Наруз  Ахмед умолк.
Напрягая зрение,  он  всматривался  в  окончание  записки,  но  ничего
разобрать не мог. - Дальше непонятно, - сказал он.
     Ахмедбек нахмурился.  Два отряда. Это не шутка. У них пулеметы, а
чего доброго,  и пушки.  Да и бьются они, по совести говоря, лучше его
джигитов.  Если стреляют,  так без промаха, если рубят, то наповал. Он
при переправе потерял пятьдесят голов,  а пограничники - самое большее
полдюжины. Надо предупредить Ибрагимбека.
     - Ступай, - сказал курбаши палачу.
     Когда тот удалился,  Ахмедбек вынул из-за пазухи  новую,  еще  не
утратившую  запаха  типографской  краски карту и расстелил ее на земле
между собой и сыном.
     - Смотри сюда, - проговорил курбаши, тыча в какую-то точку черным
пальцем.  - Видишь этот мазар?Ъ511Ъ0  Сюда пригонишь  своих  лошадей.  Там
таятся два десятка джигитов. Их проворонили аскеры в зеленых фуражках,
А вот у этого колодца ты можешь найти моих людей.  Они укажут,  где я.
Это  на  всякий  случай.  А та партия,  о которой идет речь в записке,
направилась в пески.  На днях я соединюсь с ней.  Понял?  - И  свернув
карту, он водворил ее на прежнее место.
     Наруз Ахмед кивнул.
     - Скоро придет сюда отряд курбаши Мавлана. Он побольше моего...
     Наруз вторично кивнул.
     - Теперь поезжай,  сын мой, и ищи клинок. Бахрам поможет тебе. Он
надежный человек. Прощай!

        "3"

     Наруз Ахмед постучал в калитку на окраине старой части Бухары.  В
ответ послышался сиплый сердитый лай.  Через секунду собака, задыхаясь
от ярости,  уже царапалась в калитку и металась  вдоль  дувала.  Наруз
попытался  заглянуть во двор,  но дувал был намного выше его роста,  а
вырезанная в нем калитка не имела щелей.
     Стучать вторично не пришлось.
     - Хан!  На место!  - раздался звонкий  женский  голос,  и  собака
умолкла.
     "Хан... Надо же придумать,  - возмутился Наруз Ахмед.  -  Издевка
какая-то. Ну ничего, она дорого обойдется выдумщикам".
     Щелкнула задвижка,  и в проеме  калитки  показалась  девушка.  По
груди и плеч