он проложил пять  тросточек  на  северо-восток  и  поставил
вешку.  Потом  от  нее он отмерил еще семь - на юг,  затем на север и,
наконец,  четыре на запад. Все! Хватит! Теперь надо копать. Он воткнул
в  песок  тросточку,  сбросил  с плеч рюкзак и вынул из него небольшую
саперную лопату с короткой деревянной  рукоятью.  Затем  очертил  круг
диаметром в метр, опустился на колени и начал копать.
     Верхний слой песка,  наносный,  не слежавшийся,  подавался легко.
Далее песок становился плотным,  копать было труднее. Но все же работа
быстро подвигалась вперед.
     Взволнованный и  потный  Наруз  Ахмед  отбрасывал  песок  во  все
стороны,  все больше углубляясь в почву и  расширяя  края  ямы.  Когда
глубина ее достигла полуметра,  на ладонях Наруза вздулись волдыри. Но
что такое волдыри в сравнении с тем,  что лежит на дне ямы?  Ерунда, о
которой даже не стоит думать.
     Но вот что-то глухо  звякнуло.  Наруз  Ахмед  отложил  лопатку  в
сторону,  лег плашмя и с замирающим сердцем стал по-собачьи разгребать
песок руками.
     Когда он  вытащил  из  ямы  первый череп,  то едва не закричал от
радости.  Он готов был расцеловать пожелтевшую кость, вскочил на ноги,
обхватил  череп  руками и,  испуская дикие вопли,  принялся выделывать
ногами невообразимые фигуры. Успокоившись, Наруз вновь улегся на песок
и  энергично  заработал  руками.  За первым черепом последовал второй,
третий,  четвертый и,  наконец,  последний,  пятый,  как и указано  на
клинке.  Теперь на песке уже лежала пирамидка черепов.  Все правильно!
Никакой ошибки! Сейчас он доберется.
     Наруз Ахмед яростно вгрызался в песок,  рвал, рыхлил его пальцами
и пригоршнями выбрасывал наружу.  Сердце ходило ходуном  от  восторга,
усталости,  возбуждения.  Надо бы сделать передышку,  но он уже не мог
остановиться.  Пот катился по лицу,  заливал глаза,  спина взмокла,  и
рубаха  прилипла  к  телу.  Если  бы сейчас затрещали пулеметы и стали
рваться снаряды,  он все равно не прекратил  бы  рыть.  Наконец  палец
правой  руки скользнул по чему-то твердому.  Наруз Ахмед всем корпусом
сунулся в яму.  Руки его заработали еще быстрее.  И вот они ухватились
за что-то.  Напрягая остатки убывающих сил,  Наруз вытащил здоровенный
глиняный кувшин. В него можно было вместить не меньше двух ведер воды.
Синие  жилы  вздулись  на  его  лбу  и мышцах рук,  когда он приподнял
кувшин,  чтобы оттащить в  сторону.  Обессиленный,  он  упал  рядом  с
кувшином.
     Вот он,  клад!  Вот оно,  богатство!  Вот оно,  наследство  отца!
Теперь - все.
     Когда Наруз Ахмед отдышался,  он сунул руку в горловину  кувшина.
Пальцы наткнулись на плотный, как камень, песок. Тогда, напрягшись, он
перевернул тяжелый кувшин вверх дном,  чтобы вытряхнуть содержимое. Но
песок,  видимо,  так  спрессовался,  что  закупорил  горловину,  точно
притертой пробкой.  Видя,  что из этой затеи ничего не  выйдет,  Наруз
схватил лопатку и с силой ударил по кувшину. Лопатка отлетела от него,
как молот от наковальни. Наруз нехорошо выругался, постоял в раздумье,
тяжело  дыша,  затем  схватил  кувшин в охапку и потащил к рельсу.  Уж
против стали никакая глина не устоит!
     И кувшин не устоял.  Ударившись о конец рельса,  он развалился на
куски.  Развалился, и из него высыпался песок. Да, песок. Обыкновенный
песок пустыни,  который на сотни километров простирался вокруг. Кругом
пустыня...  Везде этот проклятый песок...  И во рту он хрустит, к телу
прилип. В тяжелой, налитой голове - тоже будто песок...
     Наруз Ахмед стоял,  тупо уставившись на обломки кувшина. В глазах
его мелькали желтые точки, будто колючие песчинки.
     Постояв, он медленно опустился на  колени  и  трясущимися  руками
стал перебирать каждый слежавшийся комочек.  Песок бежал между пальцев
бесконечным ручейком,  и казалось,  нет  конца  этой  быстро  текущей,
тающей в пальцах струйке.
     В эти  минуты  Наруз  Ахмед  еще  неспособен  был  охватить  умом
случившееся.  Мозг  его  будто выключился,  и оставалось лишь странное
ощущение,  что вместе с вытекающим сквозь пальцы песком уходят из тела
мысли,  силы, жизнь. Это отупение длилось недолго. Внезапно он вскочил
на дрожащие ноги.  Больше он не мог сдерживать себя.  Он рванул  ворот
рубахи  и  разразился  страшными  проклятиями.  Он  проклял  аллаха  и
Магомета,  пророка его, проклял того, кто опередил его, проклял самого
себя и тот день,  когда родился. Этот обезумевший человек повалился на
песок и стал кататься по нему,  и лишь когда на  востоке  заалел  край
неба, Наруз Ахмед пришел в себя и поднялся. Опустошенный, разбитый, он
взял свой рюкзак и ковыляющей походкой поплелся к железной дороге.

        "24"

     "Москвич" катился на средней скорости по узкой полоске щебенчатой
дороги. Освещенная лучами фар дорога походила сейчас на широкий арык и
убегала в темную даль.
     Получив от  Икрама-ходжи  изрядную  сумму  за операцию по изъятию
клинка,  Гасанов возвращался в Бухару.  Настроен,  он был отлично. Все
обошлось гладко, лучше, чем он ожидал, а сумма, полученная от старика,
намного превышала  обычную  оплату.  Гасанов  спокойно  вел  машину  и
мурлыкал себе под нос что-то веселое. Вдруг дорога впереди посветлела:
Гасанов догадался,  что его нагоняла машина.  Водитель этой машины  то
включал, то выключал свет - и циферблаты на приборном щитке "Москвича"
то вспыхивали,  то гасли.  Скоро раздались два коротких гудка. Гасанов
определил  по  сигналу,  что  его  нагоняет "Победа" и просит уступить
дорогу.
     Пусть обгонит! Гасанову некуда спешить. Он сбавил газ и свернул к
обочине.  "Победа" шурша пролетела мимо,  подняв густые клубы пыли,  и
вскоре два красных огонька ее стоп-сигналов исчезли.
     Гасанов продолжал ехать полегоньку,  пока  не  улеглась  пыль,  а
потом набрал прежнюю скорость.
     Впереди замаячили два огонька:  это задний свет той же  "Победы".
Чего  же  она тянется,  как арба,  и никак не оторвется от "Москвича"?
Гасанов  ослабил  нажим  ноги  на  педаль  акселератора,  но   огоньки
почему-то не удалялись, а приближались. Неужели "Победа" застряла?
     По сторонам замелькали деревья шелковиц с шарообразными  кронами,
и  в  полосе  света  фар  мелькнули  перила  моста  через арык.  Потом
обрисовался весь мост и стоящая на нем автомашина.  Это "Победа".  Она
застопорила.  Гасанов  посигналил  и  увидел  шофера чужой машины.  Он
возился у откинутого капота.
     "Этого еще  не  хватало!  -  с досадой подумал Гасанов и метрах в
пятнадцати от моста остановил свой "Москвич".  - Надо сходить  узнать,
что с ними приключилось".
     В это время задние дверцы  "Победы"  распахнулись,  и  из  машины
вышли двое военных. Быстрыми шагами они направились к "Москвичу".
     Гасанов смотрел на них,  точно завороженный,  и почти  не  дышал.
Военные подошли к "Москвичу" с обеих сторон.  Тот,  что слева,  открыл
дверцу и низким голосом приказал:
     - Подвиньтесь!
     Гасанов безропотно  выполнил  команду  и  уступил   свое   место.
Неизвестный  сел  за  баранку,  а  его  товарищ расположился на заднем
сиденье.
     Гасанов не  рискнул ни протестовать,  ни даже спросить,  с кем он
имеет дело и чем можно  объяснить  такую  бесцеремонность  со  стороны
офицеров.
     Захлопнулись дверцы,  и  заурчал  включенный   мотор.   "Москвич"
тронулся  вперед,  у  самого  моста  развернулся  и  покатил обратно в
Токанд.  За ним  последовала  "Победа".  Теперь  она  уже  не  просила
уступить дорогу,  а покорно пробивалась через облако пыли,  вздымаемое
"Москвичом".
     У Гасанова  хватило  все  же  сообразительности  понять и должным
образом оценить происшедшее. Немного погодя он оправился от столбняка,
в  который  было  впал  вначале,  поерзал на месте и уселся поудобнее.
Нужно  было  раскинуть  мозгами.  Интересно,  что  они  знают.  И  что
послужило  причиной?  Неужели  завалился старый Икрам?  Быть не может!
Такого волка голыми руками не возьмешь.  Нет, тут что-то другое. А что
же?  Спекулятивные  махинации?  Но  причем  здесь  эти  фуражки?  Они,
насколько  ему  известно,  никакого  отношения  к  милиции  не  имеют.
Странно.  Очень странно...  Плохо и то, что он не знает, сколько в его
кармане денег.  Дурак! Даже не пересчитал. Впрочем, деньги ерунда. Под
сиденьем  хранится  радиостанция  и закодированная,  не переданная еще
радиограмма.  Вот это совсем серьезно.  Но теряться не следует.  Может
быть, еще не все шансы потеряны...
     Чтобы вернуть утраченную храбрость  и  укрепить  ослабевший  дух,
Гасанов  попробовал  даже  просвистать  тот  самый  веселый  мотивчик,
который привязался к нему с утра.
     Его спутник слева повернул голову и низким голосом бросил:
     - Не нервничайте!
     Гасанов угодливо улыбнулся и умолк.

     Икрам-ходжа лежал  на  пухлом  ворохе  одеял  и  подушек в первой
комнате.  Все-таки на полу привычнее и куда  лучше,  чем  на  кровати.
Рядом стоял низенький столик, а на нем - фарфоровый чайник.
     Старик ворочался с боку на бок,  вздыхал. Ему не спалось. Мысль о
тайнике того крупного разведчика,  о котором говорил Наруз,  не давала
ему покоя и отгоняла прочь сон.  Почему Наруз Ахмед не привлек  его  к
поискам тайника? Вдруг там кроме бумаг хранится кое-что и еще? Тайники
бывают разные.  Разведчики - тоже.  Надо  полагать,  что  этот  важный
господин не зевал на земле Туркестана и не забывал своих интересов...
     Старику казалось,  что его несправедливо обошли,  и от  этого  на
сердце накипала горькая обида.  В самом деле:  где же правда?  Не будь
его, да разве Наруз Ахмед добрался бы до тайнописи на клинке? Никогда.
И где бы он нашел такого артиста, как Гасанов?
     Часы на стене хрипло  пробили  два  раза.  Икрам-ходжа  вздохнул.
Сутки канули в вечность.  Уже прошло два часа новых суток.  И с каждым
часом все укорачивается  жизненный  путь  старого  Икрама,  все  ближе
подвигается он к могиле.  Очень обидно! Но аллах велик, мудр, всемогущ
и знает,  что делает.  Авось он забудет об Икраме и продлит его дни на
этом свете, ну хоть бы годков на десять.
     Икрам-ходжа приподнялся на локте, протянул жирную обнаженную руку
к  столику  и  нащупал  на  нем  чайник.  Он поднес его ко рту,  отпил
несколько глотков, поморщился и сплюнул. Крепко!
     Теперь надо  уснуть.  К черту и тайник,  и Наруза Ахмеда.  Старик
улегся поудобнее,  плотно смежил веки и решил уснуть. Но шаги во дворе
заставили его встрепенуться.  Неужто вернулся Наруз? Но кто же больше?
Из посторонних ключ от калитки имеет только он,  и то лишь  по  случаю
выезда.  Икрам-ходжа разбросал подушки и сел.  Шаги и сдержанный говор
слышались уже в сенях.  С кем же мог пожаловать этот бешеный Наруз?  И
не сошел ли он с ума, ведя в дом чужого?
     В дверь постучали.
     - Входите, открыто! - сказал Икрам, не зная, что и подумать.
     Дверь скрипнула,  щелкнул выключатель,  и свет залил  комнату.  У
порога стояли капитан, лейтенант и штатский из махалли.
     - Икрам Ашералиев? - осведомился капитан.
     - Да, я. А что?
     - Ничего особенного... Рады познакомиться. Одевайтесь!
     Икрам-ходжа быстро заморгал набрякшими веками и голосом невинного
младенца заговорил:
     - Зачем   вы  нарушаете  покой  старого  человека?  Зачем  я  вам
понадобился?  Моя душа уже разговаривает с аллахом. Я не живу, а тлею.
Уже близок мой конец!
     Капитан пристально всмотрелся в лоснящуюся физиономию  Икрама  и,
не найдя в ней никаких намеков на близкий конец, сказал:
     - Головешки обычно тлеют очень долго,  а  иногда  дают  и  огонь.
Быстро одевайтесь! - а лейтенанту приказал: - Начинайте обыск!

        "25"

     Поезд, четко  пощелкивая  на  стыках рельсов,  мчался по песчаной
степи, окутанной предутренним сумраком.
     Наруз Ахмед сидел на боковой скамье жесткого вагона,  освещенного
тусклой  лампочкой.  Глаза  его  были  закрыты.  Он  не  спал   и   не
бодрствовал; в голове царила пустота. Все, что мог сделать смертный, -
кажется,  сделано.  Воля Наруза Ахмеда, как изжившая свой век пружина,
начала сдавать.  Единственно,  о чем он думал сейчас,  это о том,  как
выбраться с этой  ненавистной  земли  на  ту  сторону.  Размышляя  под
перестук вагонных колес, он вспомнил о втором задании Керлинга, еще не
выполненном,  и ему стало не по себе.  А  что,  если  шеф  не  захочет
выслать   самолет   и   потребует  завершения  дела?  Как  тогда?  Это
равносильно смерти.  Наруз Ахмед уже выбит из строя:  не осталось  сил
действовать. Бежать, бежать отсюда!
     Паровоз дал протяжный гудок.
     Наруз Ахмед   вздрогнул,   приоткрыл   веки   и  поймал  на  себе
внимательный взгляд человека, сидевшего напротив.
     Откуда он  взялся,  этот  пассажир?  Когда  Наруз  Ахмед садился,
никого здесь не было. Как же он не заметил его появления?
     Наруз сделал вид,  что вновь задремал, но сквозь чуть приоткрытые
щелочки век стал разглядывать нового пассажира. Молодой парень, видно,
небольшой служащий. И почему он не спит?
     Вагон качнуло на стрелках.  Наруз Ахмед  нервно  открыл  глаза  и
глянул в окно.  Начинает светать.  До Токанда еще далеко...  Он поднял
руки,  чтобы провести ими по лицу,  согнать усталость,  и обмер:  руки
были в песке и глине. Да что руки! Измазаны были рукава пиджака, брюки
на коленках,  сапоги.  Непростительный промах!  Как он мог не заметить
такого?
     - Я вас где-то видел и не могу вспомнить где,  -  произнес  вдруг
человек, сидевший напротив. - Мне очень знакомо ваше лицо.
     Этих слов было более чем достаточно, чтобы окончательно ввергнуть
Наруза Ахмеда в панику.
     Он через силу улыбнулся и с трудом выдавил из себя:
     - Не знаю... Вы мне не кажетесь знакомым...
     С этой минуты чувство страха заморозило его сердце  и  мозг.  Чем
дальше мчался поезд вперед, тем глубже овладевал им страх, все сильнее
подчиняя себе  каждую  жилку,  каждый  нерв.  Страх  вызывал  тошноту,
гнусную слабость в ногах, путал мысли...
     За окном пробежали станционные строения с чахлыми  огнями.  Поезд
замедлил  ход.  Видимо,  остановка.  Опасаясь,  что сосед снова начнет
задавать ему скользкие вопросы, Наруз Ахмед сам обратился к нему:
     - Вы не будете выходить?
     - Нет, нет... - быстро ответил тот.
     - Приглядите  за моим рюкзаком,  - попросил Наруз Ахмед,  встал и
пошел по вагону.
     Поезд скрипнул тормозными колодками, дернулся, лязгнул буферами и
встал.
     Наруз Ахмед задержался в тамбуре,  кое-как почистил пиджак, брюки
и вышел на безлюдный перрон. Он спросил, как долго будет стоять поезд,
и заспанный проводник ответил, что минут пять.
     Наруз Ахмед вышел  из  вагона  с  умыслом:  во-первых,  он  хотел
проверить,  не последует ли за ним подозрительный сосед, и, во-вторых,
надо было размяться и согнать оцепенение. Он за ночь не сомкнул глаз и
если,  садясь  в  вагон,  мечтал поспать,  то после вопроса соседа уже
боялся задремать хоть на минуту.  Если за ним ведется  слежка  -  надо
быть начеку!
     Наруз зашагал вдоль вагона,  мельком взглянул на свое окно, и ему
показалось,   что  за  стеклом  промелькнуло  лицо  попутчика.  Именно
промелькнуло,  потому что,  когда Наруз шел обратно, в окне уже никого
не  было.  Но зато он заметил другое:  возле ступенек соседнего вагона
стоял  молодой  человек  в  брюках  галифе  и  косоворотке   навыпуск,
перехваченной армейским поясом.  Парень стоял,  широко расставив ноги,
дымил папиросой и в упор смотрел на  Наруза  Ахмеда.  На  правом  боку
парня из-под рубашки, кажется, что-то подозрительно топорщилось.
     Наруз прошел до конца состава,  повернул обратно,  а  парень  все
стоял и смотрел в его сторону.
     Кондуктор дал свисток.  Наруз  Ахмед  побежал  к  своему  вагону,
вскочил на ступеньки и,  наклонившись, посмотрел вдоль состава: парень
тоже стоял на ступеньках соседнего вагона.
     Нарузу Ахмеду  стало  не  по  себе.  Он  вбежал в вагон и зашел в
уборную.  Мутное и волнистое зеркало,  точно вода,  подернутая  рябью,
отразило осунувшееся,  с ввалившимися глазами лицо. Он умылся, вытерся
носовым платком и вернулся на свое место.  Сосед, привалившись в угол,
спал. Наруз поглядел на него исподлобья и решил: "Притворяется..."
     Поезд тронулся.
     Миновали полустанок,  разъезд.  Наруз  Ахмед  по-прежнему сидел у
окна и,  казалось,  наблюдал,  как медленно свет еще невидимого солнца
просветляет небо.  Когда поезд подошел к какой-то захолустной станции,
Наруз еще раз решил проверить,  нет ли  за  ним  слежки,  а  заодно  и
перекусить.
     Он вышел  на  перрон.  Молодой  человек  в   косоворотке   лениво
потягивался  у  вагона и будто поджидал.  Наруз быстро юркнул в здание
низенького темного вокзала и прошел к  буфету.  Стоя  у  прилавка,  он
проглотил два черствых бутерброда, выпил бутылку какой-то рыжей мутной
жидкости.  Когда он уже расплачивался с заспанной и хмурой буфетчицей,
к буфетной стойке подошел парень в косоворотке и потребовал винегрет.
     Все ясно!  Следят!  И сосед по вагону, и этот, в косоворотке. Оба
следят.  Надо  что-то  предпринять.  Нельзя  тянуть за собой "хвост" в
Токанд.  Пусть  даже  все  эти  подозрения  беспочвенны  -  все  равно
рисковать нельзя.  Надо действовать быстро. Надо немедленно уходить от
этих проклятых парней.  Можно отстать от поезда. Если не сейчас, то на
следующей остановке. Придется снова проскочить в буфет, сесть за стол,
заказать себе что-либо,  а поезд  пусть  уходит.  Интересно,  что  они
предпримут?
     Способность к действию и злая  решительность  снова  вернулись  к
Нарузу Ахмеду.
     Расправив плечи, твердой походкой он вернулся в вагон.
     Сосед спал,  на  этот раз,  кажется,  по-настоящему.  Рот его был
открыт, и храп был так безмятежен, что все подозрения отпали.
     Наруз Ахмед уселся.  Поезд дробно пересчитал выходные станционные
стрелки и начал набирать скорость.
     Разгоралось утро. За окном тянулась холмистая местность, поросшая
саксаулом.  Быстро мелькали телеграфные  столбы.  Провода  то  уходили
вверх, то ныряли вниз.
     Показалось небольшое овальное озерцо в зеленой камышовой  оправе.
Рядом пасся табун лошадей.
     Горизонт удалялся,  видимость  ширилась.  Вдали   густой   каймой
обозначались  тугаи,  а  за  ними  блеснуло  зеркало реки.  Вагон чуть
клонился на крутых закруглениях,  и тогда в  окно  можно  было  видеть
паровоз.
     Поезд шел под уклон.  Промелькнул переезд с  будкой  и  опущенным
шлагбаумом.  За шлагбаумом терпеливо стоял верблюд,  на спине которого
сидела женщина.
     Наруз Ахмед  закурил  и  стал  соображать:  оставить  ли рюкзак в
вагоне или захватить с собой?  Лучше оставить.  В нем нет ничего,  что
могло бы навести на след его или Икрама-ходжи.
     Сосед, как и остальные пассажиры, продолжал сладко спать.
     В окно  блеснули лучи взошедшего солнца.  Звонко загудел паровоз,
будто приветствуя новый день.
     Мелькнул семафор.  Колеса вагона простучали на стрелках.  Проплыл
элеватор,  ушли назад  каменные  пакгаузы  с  крупными  надписями  "За
курение - штраф". Осталась позади водокачка.
     Побрякивая буферами,  поезд затормозил.  Станция!  Подозрительный
сосед  даже  не шелохнулся.  Наруз спокойно,  неторопливо направился к
выходу.
     Проводник предупредил его:
     - Осторожнее! На первый путь принимают проходной...
     Справа, отсекая станцию,  действительно приближался поезд.  Наруз
Ахмед сошел на перрон и хотел было перескочить через первый  путь,  но
не  рискнул  и  решил  переждать;  товарный  состав с крытыми вагонами
проходил станцию без остановки.  И тут Наруза  Ахмеда  осенила  смелая
мысль.  Он  посмотрел  на  задний вагон:  парня в косоворотке не было.
Наруз быстро пошел вперед,  против хода товарного поезда,  ища глазами
первую тормозную площадку.  Когда она показалась, он повернул обратно,
побежал рядом с вагоном и,  нацелившись,  ловко  вскочил  на  подножку
площадки, ухватившись руками за поручни.
     Станция осталась позади. Усевшись на верхнюю ступеньку площадки и
свесив ноги вниз, Наруз посматри