ушал,   жадно   рассматривая  клинок,  а  потом  перевел  взгляд  на
верстачок.  На краю его я увидел лоскут грубой  бумаги  с  непонятными
знаками,  цифрами, человеческими черепами. Поэтому я предполагаю, что,
возможно,  бек заказал  Максумову  дополнить  рисунок  на  клинке  еще
какими-то  финтифлюшками.  Ахмедбек не явился за клинком.  Не до этого
было.  Он сбежал в Афганистан вместе с Саидом  Алимханом.  В  ту  ночь
эмират  пал  и  в  Бухару  пришла  советская власть.  Клинок остался у
Максумова, а остальное тебе известно.
     - Пожалуй,  да,  - согласился Шубников,  думая о чем-то своем.  -
Остальное мне известно. То, что ты рассказал, очень и очень интересно.
     - Это  что,  - сказал Халилов.  - Я звонил тебе не за тем,  чтобы
выложить эту старую историю. Главное не в этом...
     - Как не в этом? - спросил посерьезневший Шубников. - А в чем?
     - А вот послушай... Клинок, с той поры как попал в мой дом, висел
на  стене  в  моей комнате.  Правда,  теперь я припрятал его.  Надежно
припрятал.
     - Припрятал? - недоуменно переспросил Шубников. - Это зачем же?
     - Не без  причин.  Отсюда,  Леонид  Архипович,  начинается  новая
история.  Месяца  полтора  назад  в  мое  отсутствие  в  дом пожаловал
какой-то тип.  Его встретила жена.  Он  назвался  монтером  телефонной
станции,  проверил аппарат,  позвонил куда-то,  а перед уходом, как бы
невзначай,  спросил,  глядя на клинок:  "Не продается?"  Анзират  даже
рассердилась.  Тогда он сказал:  "Может быть, думаете, я много дать не
могу?  Так вы не беспокойтесь.  За ценой я не постою".  Жена  еще  раз
сказала, что клинок не продается. Монтер покачал головой и ушел.
     А совсем на днях  произошел  другой  эпизод.  Я  был  на  службе,
тетушка,  как всегда,  в поликлинике, а жена дома. Она полоскала белье
во дворе,  а  потом  спохватилась,  что  тетушки  слишком  долго  нет.
Обеспокоенная,  она  решила  позвонить  в поликлинику и узнать,  в чем
дело.  Когда она поднялась по ступенькам на веранду,  из дома выскочил
какой-то оборванец, налетел на нее и чуть не сбил с ног. В руке у него
был клинок.  Анзират не растерялась,  бросилась за вором в  калитку  и
стала  кричать.  Прохожие  схватили вора,  отвели в милицию,  а клинок
вернули нам.
     - Забавно! Ты был в милиции? Видел его?
     - Был и видел.  Парень  лет  семнадцати,  без  документов.  Сразу
распустил  нюни.  Родом  якобы  из-под Тамбова.  Рассказывает,  что на
вокзале утром этого же  дня  его  подцепил  какой-то  прилично  одетый
молодой  человек  и  уговорил  за вознаграждение в две тысячи целковых
стащить клинок.  Парень согласился.  Украденный клинок он  должен  был
передать  своему  заказчику  на  привокзальной площади,  возле будки с
газированной водой,  как только стемнеет. Милиция водила якобы вора на
место свидания, делала там засаду, но "заказчик" не явился.
     - Я думаю...  - заметил Шубников,  закуривая  новую  папиросу.  -
Почему же ты раньше не сказал мне ни слова?
     - Почему?  Визиту монтера я не придал особого значения,  а  когда
провалился  этот ворюга,  я сейчас же позвонил тебе.  Позвонил,  а мне
сказали, что ты в Бухару укатил. Так?
     - Верно.
     - Потом звонил еще,  ты уже вернулся из области,  но опять укатил
куда-то.
     - Тоже  верно,  -  согласился  Шубников.   -   Да...   Получается
занятно... Я никак не предполагал, что клинок вернулся в Узбекистан, а
в этом, кажется, и заключается вся суть.
     - Какая суть? - недоумевающе осведомился Халилов.
     Шубников немного смешался, пожал плечами и, покрякав, сказал:
     - Суть?..  Ну,  как тебе сказать?  Возможно,  я не так выразился.
Собственно, меня удивило это. Понимаешь?
     Халилов ничего  не  понимал.  Он  смотрел на подполковника широко
открытыми глазами.
     - Меня  удивило,  - попытался Шубников придать ясность словам,  -
что  клинок  продолжает  путешествовать.  Так,  видно,   ему   судьбой
предначертано.  Подумать только,  сколько сменил он хозяев:  эмир Саид
Алимхан,  Ахмедбек,  Умар Максумов,  Наруз Ахмед, какой-то иностранный
корреспондент,  потом  Садыков  и  наконец  ты.  Семь  человек.  Шутка
сказать...
     - А почему ты тоже заинтересовался клинком? - спросил Халилов.
     Шубников ответил  не  сразу.  Он  закурил,  подумал,   пристально
посмотрел на Халилова и проговорил:
     - Сейчас объясню.  Я тебя вызвал,  уж если говорить начистоту, не
по поводу клинка. Не в нем дело. Я хотел спросить тебя: помнишь ли ты,
каков был собой Наруз Ахмед?  Я его плохо себе представляю. Сможешь ли
ты описать мне его внешний облик?
     - А что?
     - Ну вот видишь.  Сразу "а что?" - рассмеялся Шубников.  - А если
без вопросов?
     Халилов смущенно улыбнулся:
     - Можно и без вопросов.
     - Вот так лучше.
     - Но я его, мерзавца, помню таким, каким он был в те годы.
     - Ничего, валяй!
     Халилов постарался обрисовать внешность Наруза  Ахмеда  и,  когда
сделал это, все же спросил:
     - Интересно, Леонид Архипович, а почему ты вдруг вспомнил об этом
проходимце?  Ведь  когда  я  подумаю о нем,  у меня на сердце нехорошо
делается. Ты же знаешь...
     - Почему вспомнил?  - Шубников пригладил волосы.  - Видишь, какая
история...  Этот Наруз Ахмед натворил в  Иране  каких-то  пакостей,  а
когда  его  взяли  за  холку,  он  заявил,  что  является  гражданином
Советского Союза и его нельзя, дескать, арестовывать. Понял?
     - При чем же здесь приметы? - спросил Халилов.
     - А как же?  Надо проверить, действительно ли это Наруз Ахмед или
другое лицо, подставное.
     - Хм... Интересно... - заметил Халилов. - Между прочим, когда мне
Садыков рассказал,  как к нему попал клинок,  мне знаешь что пришло на
ум?  Не является ли эта история психологически тонко и умно задуманной
комбинацией.
     - Какая история?
     - С обменом клинка на клыч.
     - Не понимаю, объясни.
     - Я   имею  в  виду  вот  что.  Допусти  на  секунду,  что  этому
корреспонденту позарез нужно было переправить клинок в Советский Союз.
Вот он и придумал этот обмен и всучил Садыкову клинок.
     - Не могу допустить такой мысли.
     - А почему?
     - Это равносильно тому,  что  бросить  клинок  на  дно  океана  и
успокоить себя,  что тот,  кому он нужен, извлечет его оттуда. Неужели
этот  корреспондент,  если  он  в  самом  деле  был  заинтересован   в
переброске клинка к нам, не мог придумать ничего более умного? Неужели
он не  мог  отыскать  гарантированной  оказии?  Откуда  он  мог  знать
Садыкова?  Как  он  мог  быть  уверен,  что  Садыков довезет клинок до
Советского Союза? А если бы Садыков поехал из Ирана в Афганистан или в
Турцию?  А если бы он вздумал продать клинок,  как свою собственность?
Тогда что бы делал корреспондент?
     - А почему ты думаешь,  что он не был уверен в том,  что из Ирана
Садыков поедет в Узбекистан, а не в другое место?
     - Шатко и маловероятно.  Если бы корреспондент не менял клинок на
клыч,  а попросил бы  Садыкова  быть  любезным  и  передать  клинок  в
Узбекистане  кому-либо  -  дело иное.  Такие случаи бывали.  А в твоей
трактовке  поступок  корреспондента  равнозначен  поведению  человека,
который  дал  в  долг  крупную  сумму денег первому встречному и забыл
спросить у него имя и место жительства.
     Халилов пожал плечами и промолчал.
     - Ну...  - Шубников встал.  - А  припрятав  клинок,  ты  поступил
правильно.  Спасибо,  что зашел.  Привет Анзират.  Что-то давненько не
видел я ее.
     - А ты заходи, - сказал Халилов, вставая и подавая руку приятелю.
     - Как-нибудь загляну. Джалил дома?
     - Нет. По горам лазает.
     - Пишет?
     - Не часто. Из Памира-то почта нерегулярно ходит.
     - Это верно...
     Шубников проводил Халилова до выхода и вернулся к себе.
     Приободренный, Халилов зашагал в военкомат.
     Он остался  верен  своему  давнему  решению.  Как  и  мечталось в
молодые годы,  он посвятил себя военной службе:  окончил кавалерийское
училище,    служил   в   кадровых   частях   округа,   окончил   курсы
усовершенствования в Новочеркасске, а всю войну провоевал в кавкорпусе
генерала Плиева.  Всего пришлось повидать:  и радости,  и горя. Бывало
так, что уж терял надежду увидеть вновь родной Узбекистан. Три тяжелых
ранения что-нибудь да значат.  Но эти ранения,  собственно,  и помогли
ему  вернуться  на  Родину.  В  строю  оставаться   было   тяжеловато,
демобилизоваться   раненько,   и   Халилов,  согласившись  работать  в
военкомате,  получил назначение в Среднюю Азию. Некоторое время служил
в родной Бухаре, а потом был переведен в Токанд.
     Анзират в то же памятное лето тридцать  первого  года  стала  его
женой.   Вместе  с  ней  к  Халилову  перебралась  и  тетушка  Саодат,
заменившая им обоим мать.
     Анзират, увлеченная  грандиозными  планами и новостройками первых
пятилеток,  поступила было  в  текстильный  институт,  но  с  техникой
почему-то у нее явно не ладилось.  После многих сомнений в собственных
силах,  слез и раздумий она пошла  в  педагогический  институт,  жадно
набросилась  на  учебу  и  окончила  институт  с отличием.  Теперь она
преподавала географию в десятилетке и нефтяном  техникуме  и  считала,
что учительство - это высшая и самая благородная профессия в мире.
     Халиловы растили   сына   Джалила   -   студента   Самаркандского
университета.  Уже второй год он жил вдали от родителей. Вот и сейчас,
хотя  наступило  время  летних  каникул,  Джалил  кочевал  с   группой
студентов-практикантов по Памиру. Побыл с недельку дома - и в горы...
     Саттар был сейчас в золотом расцвете сил. Время, горькое детство,
трудная  юность,  война  не  согнули  его  стан.  Выглядел  он,  как и
полагалось старому служаке, стройным, подтянутым. Но глаза с затаенной
усталостью,  полуприкрытые  слегка  припухшими веками,  черные волосы,
чуть тронутые сединой,  и две резкие морщины на бронзовом лбу говорили
о том, что добрая половина человеческого века уже прожита...
     Придя на службу,  Халилов позвонил домой. Там было все в порядке.
Он вынул бумаги из стола, разложил перед собой и приступил к работе.

        "10"

     Икрам-ходжа встретил  Наруза Ахмеда во дворе.  Впустив гостя,  он
запер калитку,  и они направились к  дому,  который  стоял  в  глубине
двора.
     На небе уже выступили звезды.
     С огромным  нетерпением ожидал Икрам-ходжа прихода Наруза Ахмеда.
Пароль - четки - говорил сам за себя:  гость от господина Керлинга.  В
этом  не может быть никаких сомнений.  Остается пока неясным,  кто он:
просто посыльный или же лицо доверенное.  И главное,  откуда гость?  С
той ли он стороны или здешний? Как он нашел Икрам-ходжу в Токанде? Кто
дал ему адрес сестры? Керлинг его не знал. Очень интересно.
     От страшного любопытства Икрам-ходжа ощущал зуд во всем теле. Ему
хотелось сейчас же забросать гостя вопросами,  но он понимал,  что это
неприлично.  Нельзя  нарушать  устоявшиеся  в  веках восточные обычаи.
Нельзя пороть горячку. Нельзя говорить сразу о деле.
     Дворик, где   очутился   Наруз   Ахмед,  был  полон  цветов.  Они
подступали к самым  стенам  дома,  росли  на  клумбочках  и  куртинах,
приветливо выстроились вдоль узенькой дорожки.
     - Да, у вас здесь шахская оранжерея! - восхищенно воскликнул он.
     - Цветы   -   украшение   добрых   душ,  -  скромно  ответствовал
Икрам-ходжа,  подводя гостя к супе под яблоней.  - Посиди  здесь,  сын
мой! Я пойду распоряжусь.
     - Если насчет угощения,  то  воздержитесь,  -  предупредил  Наруз
Ахмед. - Я не так давно обедал.
     Старик недовольно отмахнулся и внушительно произнес:
     - Не будем отступать от обычаев отцов. Ты - мой гость!
     Приложив округлым движением ладони к  сердцу,  он  заторопился  к
дому и скрылся в темном дверном проеме.
     Наруз Ахмед присел на супу,  застланную войлоком,  положил  возле
себя  сумку,  расстегнул  пыльный,  потный  пиджак.  Только  сейчас он
почувствовал усталость и неодолимое желание прилечь.  Прилечь, закрыть
глаза и забыться.  Весь день проведен на ногах - в нервном напряжении,
в  томительном  ожидании.  Слава  аллаху,  что  наконец  он  добрался,
нашел...
     Дом осветился изнутри.  За прозрачной марлей в окнах - защитой от
мух и мошкары - задвигались силуэты Икрама-ходжи и его сестры.
     Наруз Ахмед лег на спину, уставился глазами в крупнозвездное небо
и облегченно вздохнул.
     Дневной зной нежно вытесняла ночная прохлада.  Где-то в  соседнем
дворе  ворковала  горлинка.  Воздух  был  напоен благоуханием цветов и
слегка кружил голову.
     Наруз Ахмед на секунду прикрыл глаза, и ему сразу почудилось, что
он сидит-плывет в железном самолете.  Он быстро поднялся, встряхнулся.
Возле него стоял Икрам-ходжа.
     - Назови свое имя, сын мой, - попросил он.
     - Наруз Ахмед...
     - Наруз Ахмед... - повторил старик и провел по лицу рукой, что-то
припоминая. - Кто дал тебе четки?
     - Джарчи, - назвал Наруз кличку Керлинга.
     - Так я и думал. Давно?
     Наруз Ахмед сказал когда.
     Икрам-ходжа кивнул. Все ясно. Подробности можно выяснить потом.
     - Пойдем в дом, - пригласил он гостя.
     Наруз Ахмед   взял   сумку   и  разбитой  походкой  потащился  за
Икрамом-ходжой.
     В комнате,  обставленной по-восточному,  у низенького квадратного
стола,  застланного цветной скатертью,  хлопотала старая женщина.  Она
даже  не  взглянула  на  чужого  человека,  будто его и не было здесь.
Ловкими движениями она вынимала из медного таза с водой тяжелые  кисти
винограда и, стряхивая их, укладывала на большое серебряное блюдо.
     Выложив виноград, она молча удалилась.
     Наруз Ахмед проводил ее взглядом.
     - Моя сестра, - пояснил Икрам-ходжа. - Ты можешь чувствовать себя
здесь, как в родном доме.
     Едва заметная усмешка искривила губы Наруза Ахмеда.  Родной  дом!
Он забыл уже,  что такое родной дом. Забыл, что когда-то имел его и не
ценил. А теперь само слово "родной" звучит как-то раздражающе.
     Стол был уставлен едой, да такой, о которой за все эти годы Наруз
Ахмед мог разве только мечтать. Здесь были холодная баранина, отварной
цыпленок,  колбаса "казы",  свежий овечий сыр,  густые сладкие сливки,
пышные  белые  лепешки,  бархатистые  персики,  яблоки-скороспелки   с
красной  щечкой,  куски  ароматной дыни,  виноград с черными до синевы
ягодами, хорошо вызревшие, точно налитые воском груши.
     Сели за стол, подобрав под себя ноги.
     Икрам-ходжа поставил перед собой и гостем по пиале и налил в  них
что-то из фарфорового чайника.
     Наруз Ахмед взял свою пиалу с голубой каемочкой по  краю,  поднес
ко рту, понюхал и с усмешкой заметил:
     - В прежние времена кок-чай имел другой запах и цвет...
     Глаза хозяина   превратились  в  узенькие  щелочки,  пухлые  щеки
затряслись.
     - Такие  встречи  бывают  редко,  - благодушно проворковал он.  -
Аллах не разгневается, если мы разрешим себе выпить этот кок-чай.
     Оба выпили.  Наруз  Ахмед  крякнул.  Икрам-ходжа забился в мелком
кашле и замахал руками.
     Оросив трапезу  доброй  дюжиной  глотков крепкого "кок-чая",  они
запили ее настоящим зеленым чаем и, отяжелевшие, отвалились от стола.
     Для Икрама-ходжи еда являлась усладой жизни.  Он знал толк в этом
деле. Тот час, когда он насыщался, был самым блаженным для него. Поев,
он  поудобнее  и  помягче  усаживался,  полузакрыв  глаза,  и  думал о
чем-нибудь приятном,  не волнующем сердце.  Не отступил  он  от  своих
правил и сейчас.  Хозяин и гость расположились у стены на разостланных
на полу стеганых одеялах.  Старик предупредительно подложил  за  спину
гостя несколько подушек, обложился ими сам, сладко потянулся, зевнул и
полуприкрыл глаза.  Неплохо бы и вздремнуть,  но сегодня не до  этого.
Надо поговорить о деле.  Пока Икрам-ходжа соображал,  с чего бы начать
разговор,  Наруз Ахмед предупредил его.  Он достал из сумки  несколько
тугих пачек сторублевок, бросил их на колени старика и коротко сказал:
     - Вам. От Джарчи.
     Икрам-ходжа сгреб деньги и, не пересчитывая, сунул их под одеяло.
     - Почему прервалась связь? - тихо спросил Наруз Ахмед.
     Старик вздохнул и развел руками. Он в этом не виноват. Да и никто
не виноват. Просто не повезло. Его человек хранил радиостанцию в дупле
старой  вербы,  в  нескольких километрах от Бухары.  А весной во время
грозы в вербу ударила молния. Рация сгорела.
     Наруз Ахмед покачал головой: надо же такому случиться!
     - А Джарчи бог знает что передумал, - сказал он.
     Старик сокрушенно развел руками.
     Гость опять наклонился над сумкой и извлек коробку из-под  табака
"Золотое руно". Подняв крышку, он подал ее Икраму-ходже.
     Брови Икрама-ходжи удивленно поднялись.  Он взял в руки коробку и
с недоумением посмотрел на гостя.
     - Радиопередатчик.  Новейшей конструкции. Шедевр, - пояснил Наруз
Ахмед.  -  Джарчи  сказал,  что  радист  у  вас  -  смышленый  парень,
разберется в этой механике...
     "Значит, о  Гасанове  он  тоже  осведомлен,  - мелькнуло в голове
старика.  - Кажется,  он не просто посыльный. Керлинг, вероятно, и обо
мне рассказал ему все".
     Бережно держа рацию обеими руками,  тяжело отдуваясь, Икрам-ходжа
встал, вышел из комнаты и вернулся через несколько минут.
     - Я был в Бухаре,  - сообщил Наруз Ахмед.  - Познакомился с вашей
женой. Она мне объяснила, как вас найти.
     "Здорово! - подумал Икрам-ходжа.  - Человек  расторопный,  что  и
говорить".
     - А как с клинком? - как бы между прочим поинтересовался гость.
     - Из-за  этого  клинка  я и торчу здесь с самой весны.  И радиста
притащил с собой.
     Наруз Ахмед одобрительно кивнул и спросил:
     - Кстати,  что это за парень,  с которым  вы  обменялись  сегодня
несколькими словами на рынке?
     - Это радист Гасанов. А ты видел? - спохватился старик.
     Наруз Ахмед улыбнулся.
     - Если бы не видел, то не спрашивал бы.
     - И   заметно   было,   что  мы  разговаривали?  -  забеспокоился
Икрам-ходжа.
     - Для  меня  -  да.  Я  шел  за вами от самого дома и наблюдал за
каждым вашим движением. Но для других - не думаю.
     Икрам-ходжа сыто  рыгнул  и вздохнул.  Расторопный человек,  слов
нет. Керлинг знал, кого посылать.
     - Вы не сказали мне о клинке, - напомнил Наруз Ахмед.
     - Плохо...  Пока  плохо.  Я  сообщил,  что   вещь   находится   у
подполковника Халилова, но добраться до нее никак не удается.
     - Пытались?
     - Сейчас я все расскажу...
     Наруз Ахмед,    скрывая    волнение,    выслушал    Икрама-ходжу.
Рассказчиком  тот  был,  по  правде говоря,  неважным:  говорил нудно,
длинно,  повторялся.  И притом как-то странно: губы его при этом почти
не шевелились. Наруз Ахмед едва сдерживал раздражение.
     - С монтером неплохо придумано,  - заметил он,  когда Икрам-ходжа
наконец кончил рассказ. - А вот последний ход был слишком рискованным.
     - Без риска не обойтись... Разве ты не рисковал, пробираясь сюда?
     - Это другое дело.
     - Наша жизнь, сын мой, в руках аллаха...
     - Вор мог потащить за собой и вас.
     - Меня?  Ну уж нет. За каждого дурака я отвечать не намерен. Ни я
его, ни он меня в глаза не видели.
     - А Гасанов?
     - Что Гасанов?  Ему тоже бояться нечего.  Он видел вора один раз,
себя не называл,  назначил ему встречу,  а когда все провалилось, - не
явился.
     - А как вы узнали, что все провалилось?
     Икрам-ходжа объяснил:  Гасанов  наблюдал  за  домом  Халилова,  и
задержание вора произошло на его глазах.
     Наруз Ахмед  задумался.  Все это не так,  грубо,  похищать клинок
нельзя:  не надо привлекать к  клинку  ненужного  внимания.  Пусть  им
владеет  Халилов.  В  конце концов важен не клинок,  а надпись на нем.
Ведь в ней все дело.  А надпись тот же Гасанов  мог  бы  уже  списать.
Напрасно Керлинг умолчал об этом,  давая задание старику. Он опасался,
видимо,  что  старик  сам  воспользуется  тайной.  Но  это  совершенно
исключалось.  Надпись сама по себе еще не открывает тайны. Надо знать,
ка