азами гостя. Он учтиво
поклонился хозяйке и приветствовал ее:
     - Салям алейкум! Мир, покой и благословение твоему дому!
     - Алейкум салям, - ответила Анзират. - Что вам надо, уважаемый?
     Старик нахмурился и с неудовольствием в голосе проговорил:
     - Не   особенно   приветливо   ты,  женщина,  встречаешь  старого
человека, да еще знакомого.
     "Где же  я видела его?  - старалась припомнить Анзират.  - Глаза,
голос кого-то напоминают".
     - Чем же неприветливо? - удивилась она. - Вы ко мне?
     Брови старика  сдвинулись  над  переносицей,  в  глазах   блеснул
огонек.   Какой  позор!  Он,  старый  Икрам-ходжа,  стоит  перед  этой
грешницей, а она даже не предложит войти в дом и сесть!
     - Мои  седины  заслуживают  большего  гостеприимства,  - медленно
произнес он,  сдерживая раздражение.  - Владыка  жизни  запрещает  нам
попирать обычаи наших предков. Я не привык, чтобы меня так встречали.
     "Он прав.  Я,  кажется,  отучилась от вежливости", - спохватилась
Анзират и сказала:
     - Заходите в дом, уважаемый эта. Прошу...
     Она пропустила  старика в столовую и прошла вслед за ним.  Гость,
видимо утомленный  ходьбой,  тяжело  дышал  и  отдувался.  Он  оглядел
просторную комнату,  потыкал своим посохом в ворсистый ковер на полу и
заметил:
     - Летом ковры надо на солнышке просушивать, иначе в них заведется
моль.
     Анзират хотела рассердиться, но сдержала себя и сказала:
     - У каждой вещи есть свой хозяин.
     - Да,  конечно,  - согласился Икрам-ходжа.  - Хозяин лучше знает,
что и когда надо делать, но долг старого человека - подсказать.
     - Благодарю, - кивнула Анзират, по-прежнему силясь вспомнить, где
же она видела этого человека.
     Икрам-ходжа важной   походкой  прошелся  по  комнате,  подошел  к
дивану, отдуваясь, уселся и поставил посох между ног.
     Анзират напомнила:
     - Я вас слушаю, почтенный.
     Но старик  не торопился.  Поспешность - не в его правилах.  Кроме
того,  он отлично знал,  что муж Анзират  только  что  покинул  дом  и
вернется не скоро.  Плотно сомкнув дрожащие веки, он беззвучно шевелил
своими толстыми губами. Он отдыхал.
     - Моя жизнь на исходе,  - наконец произнес он после долгой паузы.
- Меня уже не обольщают земные радости,  я свое прожил и  готовлюсь  к
переходу  в  лучший мир.  Скоро аллах,  - он воздел руки к потолку,  -
призовет меня к себе.  Но у меня есть сын,  взрослый сын,  о котором я
обязан  побеспокоиться.  За  него  я и пришел похлопотать.  На днях он
приедет в Токанд.
     И тут Анзират вдруг озарило:  она вспомнила, кто этот старик. Она
вспомнила годы войны,  Бухару,  госпиталь.  Да это же Икрам Ашералиев,
бывший заведующий госпитальным складом. Сколько она - сестра-хозяйка -
цапалась с ним из-за мыла для стирки белья,  из-за посуды, занавесок и
прочего. Конечно, это он, зловредный и скупой старикашка. Но почему он
оказался в Токанде? И что ему нужно? О каком сыне он толкует?
     - Я вас не поняла, - сказала Анзират. - О чьем сыне вы говорите?
     - О моем, красавица, о моем, - ответил Икрам-ходжа, и его толстые
щеки растянулись в улыбке.
     - Хм...  - удивилась Анзират.  - Насколько мне известно, у Икрама
Ашералиева не было сына.
     - Значит, узнала старого знакомого?
     - Как видите...
     - Вот и хорошо. А вначале не узнала?
     - Вначале нет, - призналась Анзират.
     - А я теперь уже нигде не работаю. Ушел на покой. Стар стал.
     - Но выглядите вы неплохо.
     - Спасибо,  красавица,  за  хорошие  слова.  Такие  слова   нужны
старикам, как канифоль для смычка.
     Анзират весело  улыбнулась  и,  полагая,  что  старик   над   ней
подшучивает, спросила:
     - И давно у вас родился сын?  В  ваши  годы  стать  отцом  -  это
редкость. Вот что значит хорошее здоровье...
     И тут Икрам-ходжа сделал промах.  Не сделав еще  хода,  он  решил
вытянуть  козырную  карту.  Пусть  не  зубоскалит.  Он  прищурил глаз,
пощипал свою бороденку и медленно произнес:
     - Ты права,  ты права... Всевышний обидел старого Икрама и не дал
ему сына.  Но ведь твоего мужа аллах тоже обидел. У Саттара тоже нет и
не было сына.
     Анзират побледнела и ощутила холодок в груди.  Она смешалась,  не
веря  собственным  ушам.  Некоторое  время  молча  смотрела на старика
широко открытыми глазами, а затем тихо спросила:
     - Что вы сказали?
     Старый Икрам  наблюдал  за  каждым  ее  движением.   Как   он   и
рассчитывал, его удар дал большой эффект, Анзират побледнела.
     - Ты хорошо  слышала,  женщина,  что  я  сказал,  -  ответил  он,
уверенный в том,  что дело сделано.  - Эту тайну хранишь не ты одна. Я
стар.  Очень стар.  Но аллах не отнял  у  меня  памяти,  время  ее  не
погасило.
     - И что же вы намерены делать с этой вашей тайной?  -  с  вызовом
спросила Анзират, оправившись от неожиданности.
     "О бесстыдная грешница!  Свою тайну она называет моей!" - подумал
Икрам-ходжа и ответил хозяйке:
     - И холодная зола иногда дает огонь. Мне ничего не стоит обронить
семена раздора в этом счастливом доме, и они быстро дадут свои всходы.
Но я никому не хочу делать зла. И тебе не хочу... Я...
     Тут Анзират неожиданно поднялась.
     - Если бы не ваш возраст и не седины, почтенный, то я бы сказала,
как называют таких людей, как вы...
     - Не горячись,  женщина!  Не надо.  Я понимаю,  что причинил тебе
боль. Но она и не так уж велика. Зачем же нам ссориться?
     Анзират указала рукой на дверь.
     - Уходите отсюда, почтенный, и поскорее, - потребовала она.
     Икрам-ходжа опешил.  Вот  это  бесстыдство!  Значит,  он   свалял
дурака!  Козырь оказался битым? Не с этого надо было начинать. Неужели
вся затея пошла прахом?
     - Ты даже не хочешь выслушать моей просьбы?  - спросил он елейным
голосом, продолжая сидеть.
     - Не хочу! - отрезала Анзират.
     Ярость ослепила разум гостя. Он встал. Щеки его дрожали.
     Еле сдерживая себя, чтобы не разразиться проклятием, он сказал:
     - Хорошо... Я пойду... Но будь я проклят именем Магомета, если не
сделаю  все,  чтобы открыть глаза твоему мужу и твоему сыну.  Мои уста
могут молчать,  но могут и говорить.  И судить меня за  это  никто  не
будет.  А ведь пришел я к тебе не за тем,  чтобы ссориться. Я пришел к
тебе с просьбой...
     - Уходите!  -  Анзират  вновь  указала  на  дверь.  -  Немедленно
уходите... Или я сейчас же крикну своих.
     Гримаса бешенства исказила толстое лицо старика.  Подобного с ним
никогда не случалось!  Его еще никто не выпроваживал таким образом. Он
выпятил   живот,   вскинул  голову  и  медленно,  стараясь  не  терять
достоинства, зашагал к двери. У порога он обернулся, стукнул посохом о
пол и бросил:
     - Да покинет этот дом покой!  - А про себя зашептал:  "Презренная
грешница!  Да будет проклято семя твое до седьмого колена! Пусть кость
застрянет в горле твоем!"
     Хлопнула дверь. И только теперь Анзират почувствовала, что близка
к обмороку. Она постояла, не шевелясь, сжав рукой горло, потом сделала
шаг,  другой и,  совершенно обессиленная,  упала на диван и забилась в
рыданиях.
     Как он  смел,  негодяй,  напоминать  ей  об  этом!  Перед кем она
виновата?  В чем ее вина?  Быть может,  в том,  что  она  вскормила  и
вырастила  сына,  отцом  которого был бандит,  басмач,  ненавистный ей
человек?  Но как она,  мать,  должна была поступить?  Задушить  своего
собственного  ребенка?  Или,  быть  может,  она повинна в том,  что не
сказала Джалилу, кто его настоящий отец? Но нужно ли было говорить ему
об  этом?  Разве Джалил виноват?  А она?  Разве она хотела стать женой
врага,  убийцы ее отца? Разве ее спрашивали об этом? Что же это такое?
За  что  такая  обида?  Ведь  она всю жизнь тайно несла свое горе и не
могла избыть его!  И вот старик заговорил об этом... Зачем? Неужели он
хочет разбить жизнь сына?  Как много еще на свете злых людей!  Неужели
этот подлый человек подумал,  что она могла скрыть от  мужа,  любимого
Саттара,  свой позор, свое несчастье. Да, он так думает и ошибается. В
неведении только Джалил.  Только он один не знает,  кто его  настоящий
отец. Им он считает Саттара.
     Анзират долго не могла успокоиться.  Лишь наплакавшись вволю, она
пришла в себя.
     Правильно ли поступила она,  выгнав старика из дому?  Безусловно,
правильно.  Только  так  поступила  бы  на  ее месте любая порядочная,
уважающая себя женщина.
     Анзират встала,  привела  себя  в порядок и вышла в сад.  Тетушка
Саодат сидела у стола под абрикосовым  деревом  и  перебирала  стручки
созревшего гороха.
     - Где же Людмила Николаевна? - спросила Анзират.
     - За мороженым командировалась.  А толстяк ушел? Видать, приходил
похлопотать о сыне, который из двоек не вылезает?
     "Тетушка права. Именно о сыне", - подумала Анзират и сказала:
     - О ком же больше им хлопотать!
     - А ты отваживай их,  доченька, от дома. Пусть в техникум идут, к
директору.  А если сама не можешь,  поручи мне.  Я знаю,  как  с  ними
разговаривать.  Помнишь,  как  я прошлой осенью выпроводила того,  что
барана привел?
     Анзират кивнула и через силу улыбнулась.
     - Он думал,  что если даст тебе барана,  - продолжала тетушка,  -
так сын его от этого поумнеет и пятерки будет хватать. Я знаю их...
     Анзират подошла к старой женщине сзади и начала гладить ее  седую
голову. Тетушке она ничего не скажет. Зачем тревожить старое сердце...
И Саттару не скажет.  А в ушах ее еще звучали слова гостя: "Да покинет
этот дом покой!"

     Вечером этого  же  дня  на  имя  подполковника Шубникова поступил
очередной рапорт старшего лейтенанта Сивко. В нем говорилось:
     "Вчера в   отсутствие   подполковника   в  дом  Халиловых  пришел
неизвестный человек и пробыл  в  доме  минут  пятнадцать  -  двадцать.
Выяснить личность неизвестного не удалось. Или случайно, или предвидя,
что за ним могут следить,  неизвестный,  пройдя  несколько  кварталов,
вошел в узбекскую баню.  Впоследствии выяснилось,  что он вошел в одни
двери бани,  а вышел через другие.
     Его приметы,  рост выше среднего, возраст - не менее шестидесяти.
Очень толст.  Одет в цветной зеленый халат,  на голове чалма,  в  руке
суковатая палка. Походка медленная, грузная, важная".

        "15"

     Вернувшись домой,  Халилов  сразу  заметил  какую-то  перемену  в
настроении  жены  и  тетушки.  Обе  вели  себя  не  так,  как  обычно:
переглядывались, вздыхали, шептались. По всем признакам Халилов понял,
что и жена и тетушка чем-то обеспокоены.
     Подполковник переоделся, взял свежие газеты и прошел в сад, решив
за  обеденным  столом  расспросить  женщин  о  причине  их   странного
поведения.
     Расположившись на скамье,  он развернул газету  и  вдруг  услышал
громкий  мужской  смех,  Халилов  невольно  повернул  голову  и сквозь
прозрачную тюлевую занавеску в окне жилицы увидел мужчину.
     У Людмилы Николаевны был гость! Это новость!
     Халилов счел неудобным наблюдать и углубился в  газету,  но  слух
его машинально ловил разговор, доносившийся из комнаты.
     "Кто этот человек?" - думал  Халилов,  стараясь  в  то  же  время
уловить смысл передовой статьи газеты.
     - Саттар! - раздался голос Анзират. - Обедать!
     Халилов оставил газеты на скамье и поднялся...
     Людмила Николаевна к обеду не явилась.
     Кивнув головой в сторону ее комнаты, Халилов спросил жену:
     - Кто?
     Анзират тихо сказала?
     - Поговорим после.
     Обед прошел в молчании.
     Подполковник уже   догадывался,   что,   видно,   гость   Людмилы
Николаевны и явился причиной плохого настроения жены и тетушки.
     После обеда Анзират  увела  мужа  в  дальний  уголок  веранды  и,
волнуясь и спеша, стала рассказывать:
     - Утром  я  пригласила  Людмилу  Николаевну  сходить  со  мной  в
пошивочное ателье.  Она отказалась,  пожаловалась на головную боль.  Я
отправилась одна, а когда вернулась, увидела, что на диване в столовой
сидит  рядом с Людой какой-то смазливый,  с усиками,  молодой человек.
Они весело и увлеченно беседовали,  и по виду Людмилы Николаевны никак
нельзя  было  сказать,  что она плохо себя чувствует.  Правда,  увидев
меня,  она  вначале  смутилась,  но  быстро   оправилась,   встала   и
представила своего гостя.  Этот тип,  какой-то Ирмат Гасанов, отпустил
по моему адресу сладкий комплимент и сказал,  будто уже встречал  меня
когда-то.  Я  решила  держать  себя  сдержанно  и  особого интереса не
проявила.  Людмила Николаевна надулась и увела своего  гостя  к  себе.
Только  через  час я услышала,  как он ушел.  Людмила Николаевна сразу
выбежала ко мне в сад, обняла и расцеловала, стала извиняться, что без
моего   ведома   привела  в  наши  комнаты  постороннего  человека,  и
рассказала историю знакомства  с  ним.  История  эта  кажется  мне  не
очень-то правдивой.
     - Ну, ну, - торопил жену Халилов. - Что же это за история?
     В общем, со слов Людмилы Николаевны, дело выглядело так.
     Прошлой ночью  она  возвращалась  домой  поздно  одна:  была   на
последнем  сеансе в кино,  а потом ужинала со своими физкультурниками.
Пройдя немного,  она услышала позади чьи-то шаги и обернулась.  За нею
шли двое.  Один крикнул:  "Девушка, не торопитесь!" Людмила Николаевна
прибавила шагу.  До выхода на нашу улицу ей оставалось  два  квартала,
когда  тот  же  голос крикнул:  "Стой!  Ты что,  не понимаешь русского
языка?" Люда вбежала на первое попавшееся крыльцо и остановилась перед
чьими-то запертыми дверьми, не зная, что делать. Преследователи, между
прочим прилично одетые,  подбежали к  крыльцу,  погрозили  здоровенным
ножом и потребовали часы и сумку. Но Люда будто бы не оробела и повела
себя геройски,  как в романе.  Когда один из грабителей кинулся к ней,
она  ударила  его  ногой  в живот.  В это время второй подскочил к ней
сзади,  зажал ей рот и стал срывать часы.  Вот  в  эту-то  критическую
минуту из-за угла неожиданно появился герой-спаситель,  тот, кто сидит
сейчас в ее комнате. Он по-богатырски схватил одного парня за шиворот,
встряхнул  его  - и через секунду тот барахтался уже в арыке.  Второй,
бросив Людмилу Николаевну,  попытался защищаться, но получил увесистый
удар  в  челюсть  и  растянулся  на  тротуаре.  После такого урока оба
грабителя обратились в  бегство,  а  Гасанов,  совершив  свой  подвиг,
галантно проводил Людмилу Николаевну домой.
     - Так  они  и  познакомились,  -  закончила  Анзират,  -  Людмила
Николаевна   в   восторге   от   своего  спасителя.  Он  и  смелый,  и
мужественный,  и красивый, и тому подобное. Он - настоящий мужчина. За
час  до  твоего прихода герой пожаловал вторично,  и вот,  как видишь,
сидит... А она даже об обеде забыла.
     - Да,  очень  странно...  -  проговорил  Халилов.  - Странно и не
слишком умно придумано. А я считал Людмилу Николаевну поумнее.

        "16"

     Городской пруд, что лежал между рынком и пионерским садом, был не
особенно глубок, но чист. На его отлогих песчаных берегах в летние дни
загорали ребятишки.  Забредали сюда и взрослые поваляться на крошечном
пляже, окунуться в прохладной воде.
     Икрам-ходжа появился на пляже рано утром,  когда  ребятишек  было
мало.  Он  внимательно осмотрел берега,  сбросил с себя чалму,  халат,
обувь, рубаху и, оставшись в длинных ситцевых штанах, решительно полез
в пруд. Это было зрелище из ряда вон выходящее.
     Когда вода достигла пояса почтенного ходжи, он, сделав испуганное
лицо, окунулся по шею раз, другой, третий и, смачно крякнув, поплыл.
     Плавал ходжа,  как тюлень,  и мог держаться на  воде  без  всяких
движений  сколько  угодно,  в любом положении.  Плавучесть его жирного
тела была удивительной.  Он перекидывался на спину,  складывал руки на
животе  и  лежал  на  воде,  как  в  постели.  Живот солидным курганом
возвышался над водой.
     Достигнув противоположного  берега,  Икрам-ходжа  вылез  из воды,
по-собачьи  отряхнулся  всей  кожей  и  сразу  ощутил  тяжесть  своего
многопудового тела. Выбрав местечко возле дремлющего под лучами солнца
в трусиках человека,  он опустился  плашмя  на  теплый  песок  и  тихо
проговорил:
     - Как хорошо...
     Лежавший на   спине  Гасанов  шевельнулся,  приподнял  свой  край
газеты, которой было прикрыто лицо, и, увидев рядом своего наставника,
спросил:
     - Можно говорить?
     - Можно. Вблизи никого нет.
     - Эх,  это не женщина,  а халва...  - проговорил Гасанов и шумно,
печально вздохнул.
     "Черного ишака никогда не сделаешь белым",  -  подумал  про  себя
старик,  зная  слабое  место своего подопечного.  Гасанов волочился за
каждой юбкой, и все они были для него халвой.
     - Дело говори! - строго сказал Икрам-ходжа.
     Гасанов закашлялся,  будто  в  горло  ему  что-то  заскочило,   и
продолжал:
     - Она показала мне все комнаты,  но клинка я не заметил.  Зато  я
познакомился с женой Халилова.
     - Это зачем же?
     - Другого  выхода  не было.  Та пришла неожиданно и застала нас в
столовой.
     - Плохо,  -  заметил Икрам-ходжа.  - Знакомство ни к чему...  Как
отнеслась к твоему появлению Халилова?
     Гасанов никогда не лгал старику.
     - Неважно, - признался он.
     - Вот видишь!
     - Я понимаю, Икрам-ата, но так получилось...
     Старик задумался на короткое мгновение и сказал:
     - Придется  осторожно  обшарить  все   комнаты.   Не   сразу,   а
постепенно, не торопясь. Клинок надо отыскать.
     - Понимаю.
     - Вот так.  - Икрам-ходжа медленно поднялся, вновь вошел в воду и
поплыл к своему берегу.

     В рапорте  старшего  лейтенанта  Сивко  на  этот  раз  сообщалось
следующее:
     "У жилицы Халиловых Людмилы  Николаевны  возникает  что-то  вроде
романа с неким Гасановым Ирматом.
     Гасанов приехал  из  Бухары,  где  живет  постоянно  и   работает
ответственным исполнителем какой-то артели.
     В Токанде он проживает без прописки на  Огородной  улице,  96,  в
доме, принадлежащем Ташматову, человеку без определенных занятий.
     Выяснилось также,  что  во  дворе  Ташматова   стоит   автомашина
"Москвич",  которую  работники  ОРУДа  неоднократно  видели  на улицах
города (номерные  знаки  Бухары).  Есть  основание  предполагать,  что
владельцем   "Москвича"   является   Гасанов.   Он   пользуется   этой
автомашиной.  Необходимо проверить через  автоинспекцию  документы  на
машину и фамилию владельца.
     Вчера Гасанов дважды заходил в дом  Халиловых  и  выходил  оттуда
один.
     Полное описание внешности Гасанова прилагается".

        "17"

     Наруз Ахмед лежал в саду под яблоней. Рядом на подносе стояли два
чайника с остывшим зеленым чаем и пиала.
     Утро обещало жаркий день.  На  небе  не  было  видно  ни  единого
облачка. Царило полное безветрие. Сквозь густой и плотный зеленый свод
пробивался солнечный свет и пятнами пестрел на земле.
     Ветка яблони,  отяжеленная  зрелыми  плодами,  свисала  над самой
головой Наруза Ахмеда и едва не касалась его лица.
     В хаузеЪ518Ъ0 у дувала лениво поквакивала лягушка.
     Тишина и нежные ароматы цветов располагали к  бездумному  отдыху,
но Наруз Ахмед даже не помышлял о покое:  нервничая, ругаясь про себя,
он с нетерпением ожидал прихода Икрама-ходжи.
     Неудачи озлобили Наруза Ахмеда.  Когда выяснилось, что и Гасанову
не удалось обнаружить клинок в доме Халиловых,  Наруз  предложил  свой
план,  в  котором  видел теперь единственный выход из затруднительного
положения.
     Особенно злился  Наруз Ахмед на Икрама-ходжу.  Все усилия старика
казались ему бестолковыми,  трусливыми,  громоздкими.  Дело с  клинком
приняло затяжной и поэтому опасный оборот.
     Да и  вообще  старик  изрядно  надоел  Нарузу   Ахмеду.   Вопреки
утверждениям Керлинга, Икрам-ходжа, помимо всего, скучен, как дорога в
пустыне.  Правда, на две темы он мог говорить без конца: это о разного
рода  кушаньях  и  о  своих  любовных похождениях в прошлом.  На худой
конец,  разговоры и на эти высокие темы могли бы  быть  терпимыми.  Но
беда  в том,  что старик оказ