Георгий Михайлович Брянцев.
        Клинок эмира

---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------





    "Военные Приключения.
                       "ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО"
                      МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР
                            МОСКВА - 1964

P2 Б89

     Военно-приключенческие повести  Г.  M  Брянцева,  публикуемые   в
двухтомнике,  посвящены  деятельности  советских  чекистов в довоенное
время и в годы Великой Отечественной войны.
     Автор повестей  Георгий Михайлович Брянцев (1904-1960) родился на
Северном Кавказе в станице  Александрийской.  В  1925  году  он  начал
военную  службу  и  до 1951 года находился в рядах Советской Армии.  В
1942-43 гг.  участвовал в  партизанском  движении  в  Брянских  лесах.
Неоднократно  выполнял  в  тылу  врага  задания командования Брянского
фронта и Орловского обкома партии. Был награжден орденом Ленина, двумя
орденами  Красного  Знамени,  орденом  Красной  Звезды,  орденом  Знак
Почета,  медалями "За боевые заслуги", "Партизану Отечественной войны"
1  степени,  "За  победу  над  Германией в Великой Отечественной войне
1941-1945 гг.",  "За доблестный труд  в  Великой  Отечественной  войне
1941-1945 гг.", знаком заслуженного чекиста.
     Перу Георгия Михайловича  Брянцева  принадлежат  книги:  "От  нас
никуда не уйдешь" (сб.  рассказов),  "По ту сторону фронта",  "Их было
четверо" (сб.  рассказов),  "Конец осиного гнезда",  "Следы на снегу",
"Клинок  эмира",  "Голубой  пакет",  "Это  было в Праге",  "По тонкому
льду".



        "ПРОЛОГ"

     Это было в августе двадцатого года.
     Эмирская Бухара доживала свои последние  часы.  У  стен  цитадели
эмирата,  "священной"  Бухары,  стояли  вооруженные  отряды  рабочих и
дехкан советского Туркестана. Бой шел вторые сутки.
     Из города   палили   из   допотопных  пушек,  кремневых  ружей  и
английских  винтовок.  Белобородые  муллы,   увенчанные   белоснежными
чалмами,  воздев  руки к небу,  слали проклятия на головы отступников,
посмевших поднять меч на наместника аллаха  на  земле  -  великого  из
великих, мудрейшего из мудрейших эмира бухарского.
     По паутине глухих улиц, переулков и узких, точно щели, тупиков на
поджарых  афганских  конях  метались  разъяренные  эмирские  сарбазыЪ51Ъ0.
Грозно  размахивая  обнаженными  саблями,  они  сгоняли   перепуганных
насмерть   горожан  к  одиннадцати  городским  воротам  строить  новые
укрепления.
     Толпы опоенных  анашойЪ52Ъ0  и  обезумевших  фанатиков бесновались на
дворцовой площади Регистан,  вокруг башни смерти и перед дворцом эмира
-  Арком.  Одни  из них рвали на себе волосы и одежду,  другие кричали
осипшими от напряжения голосами:
     - Смерть вероотступникам!
     - Газават! Священная война!
     Умар Максумов,   бухарский  чеканщик,  сидел  во  дворе  у  своей
крохотной глинобитной  мазанки,  держа  на  коленях  шестилетнюю  дочь
Анзират.  Крики  и  вопли  на  улице  и  треск  беспорядочной стрельбы
долетали и сюда.  Девочка дрожала от  страха,  прижималась  к  широкой
груди отца, плакала и испуганно лепетала:
     - Боюсь... Боюсь, ата...
     Не находя нужных слов для утешения,  Умар крепкой и сильной рукой
гладил черноволосую головку дочери.
     Неожиданно к  шуму  боя  примешались  какие-то новые,  незнакомые
Умару  посторонние  звуки.  Они  плыли  откуда-то  сверху,  нарастали,
сгущались  в  странный  и  сплошной  рокот.  Этот угрожающий рокот уже
покрывал многоголосый людской гул и трескотню  ружей,  от  него  мелко
дребезжали  оконные  стекла  и  жалобно вздрагивала посуда,  в стенных
нишах.
     - Это еще что такое?  - подумал вслух Умар,  снял дочку с колен и
поставил на глиняный пол.
     - А?  -  спросила Анзират и,  широко распахнув заплаканные глаза,
тоже стала прислушиваться.
     Встревоженный и заинтересованный,  Умар закинул полу халата, взял
дочку за руку и вышел во двор.  Вышел,  взглянул в  бездонно-лазоревое
летнее  небо  и обмер:  по нему,  точно легендарные драконы,  раскинув
двойные неподвижные крылья и делая большие круги,  плавали  в  воздухе
костлявые птицы.
     Впервые за  свою  сорокалетнюю  жизнь  Умар  увидел  самолеты,  о
которых слышал лишь краем уха, но еще не представлял, какие они собой.
     Анзират, уцепившись ручонками за халат отца, смотрела испуганными
глазами в небо.  Она уже не плакала,  не дрожала.  Детское любопытство
пересилило страх.
     - Раз, два, три, четыре... - считал Умар летавшие чудовища.
     Сотворенные из холста,  фанеры и деревянных реек,  разболтанные и
перелатанные,  прошедшие  через  горнило  мировой  и гражданской войн,
изжившие все свои рабочие сроки два "Фармана" и  "Сопвича",  послушные
воле отчаянных смельчаков, каким-то чудом держались в воздухе. Черными
гирьками с них падали  двадцатифунтовые  бомбы  и  крохотные  пехотные
гранаты.  Они  гулко разрывались где-то в центре города,  сотрясая все
вокруг и вздымая к небу султаны огня, клубы дыма и пыли.
     - Велик  аллах  и  милосерден его пророк,  - прошептал мастер.  -
Кажется,  наступает конец света. На этот раз эмиру не удастся избежать
гнева и карающей руки всевышнего... Велик аллах!
     Подхватив Анзират,  он бегом  припустился  в  мазанку,  захлопнул
дверь и уселся на старенькие ватные одеяла,  сложенные горкой у глухой
стены.
     Умар задумался.  В Бухаре он родился,  здесь босоногим мальчишкой
бегал по пыльным улицам,  был водоносом,  раздувал самовары в чайхане,
работал  погонщиком  верблюдов,  чистил заиленные арыки,  мочил кожи в
вонючих ямах. Бухара кишмя кишела сиротами, нищими и больными. Болезнь
миновала Умара. Но нищета и сиротство едва не сгубили его юность.
     Еще в детстве он потерял родителей - они умерли от  холеры,  -  и
мальчик  долгие  годы  добывал себе сухую лепешку и пиалу зеленого чая
случайной работой  на  задворках  бухарского  базара,  пока  не  попал
наконец в темную лавчонку старого чеканщика Юсупа.
     Став юношей,  Умар уже чеканил по меди,  серебру и золоту не хуже
старых известных мастеров и резал по металлу такие затейливые,  тонкие
узоры,  что слава о  молодом  ремесленнике  распространилась  по  всей
Бухаре.  Умара  признали.  А  если  уж  бухарские  знатоки  признавали
мастера,  значит,  признавал  его  и  весь  мусульманский  Восток.   О
чеканщике  Умаре,  сыне  Максума,  заговорили  в караван-сараях Хивы и
Самарканда, Ферганы и Хорезма.
     Дошла эта  слава,  на  горе Умара,  и до ушей повелителя Бухары -
великого эмира.  Воистину мудра старая  поговорка:  да  охранит  аллах
козленка от ласки коршуна...
     Нет числа  эмирским  прихотям.  Посыпались  на  молодого  мастера
приказания,  требования,  выдумки - одна труднее другой, заказы - один
сложнее другого. И все спешно, все немедленно! Эмир и его приближенные
были нетерпеливы. Не раз отведал Умар палок по пяткам, плетей по спине
и прелестей страшной клоповной ямы за  задержку  работы,  неосторожное
слово  или  недостаточно почтительный поклон.  Однажды палачи грозного
эмира уже сорвали было халат с плеч Умара и приготовились отрубить ему
голову: эмир вознегодовал на чеканщика, увидев как-то за поясом одного
из ханов кинжал с точно такой же насечкой,  какую месяцем раньше  Умар
сделал  для  эмира.  Повелитель  Бухары  был  ревнив,  удачная выдумка
мастера могла принадлежать только ему и никому больше...
     Тянулись годы,  а  порабощенный  мастер  ночами  при жалком свете
коптилки гнул спину над резьбой по золоту и серебру,  украшал бирюзой,
рубинами и эмалью тончайшие узоры на широких подносах и блюдах,  делал
затейливые рисунки на саблях и кинжалах.
     Из рук Умара выходили бесценные сокровища подлинного искусства, а
получал он за них несчастные гроши.

     Вбежавший в  мазанку  чумазый  подросток  спугнул   думы   Умара.
Парнишка  был  бос  и  одной рукой поддерживал на ходу рваные ситцевые
шаровары.
     Умар узнал паренька.  Это был круглый сирота,  четырнадцатилетний
Саттар Халилов, работник важного эмирского чиновника Ахмедбека.
     Саттар подошел вплотную к Умару, перевел дыхание, шмыгнул носом и
выпалил:
     - Меня послал к вам,  ата,  Бахрам. Он велел сказать, что приедет
сейчас вместе с Ахмедбеком, Уже седлает коней!
     Умар не  шевельнулся,  не  удивился.  Кто  только  не посещал его
убогую мазанку!
     Прищурившись, он  пристально  поглядел  в  отчаянно-озорные глаза
мальчонки.  Только они, эти черные как угли глаза, говорили о том, что
в этом худом,  изможденном,  не знающем отдыха,  пропеченном азиатским
солнцем и покрытом грязью теле ключом бьет неистребимая молодая жизнь.
     - Проведи  гостя  в комнату к тетушке Саодат,  - серьезно,  как к
взрослой,  обратился Умар к дочке.  - Пусть она покормит его вчерашним
пловом. Там, кажется, осталось.
     Анзират озабоченно сдвинула брови,  закусила нижнюю губу и,  взяв
гостя за руку, провела через узкую дверь.
     Умар вышел во двор.  Звуки боя стихали.  Перестали  ухать  пушки.
Лишь  изредка  хлопали  одинокие  винтовочные  выстрелы.  Умар  устало
полузакрыл глаза и не поднял век,  даже заслышав дробный стук копыт  в
переулке.
     Вскоре над глиняным  дувалом  показались  чалмы  трех  всадников.
Окруженные клубами пыли всадники остановились у ворот.  Двое спешились
и вошли во двор. Умар не спеша направился им навстречу. Впереди крупно
шагал  грозный  Ахмедбек.  Это  был  немолодой  рослый  и широкоплечий
человек с короткой черной бородой,  подбритой вокруг горла, и горбатым
хищным  носом.  От пронзительного взгляда его будто раскаленных черных
глаз у любого встречного холодок пробегал по спине. По пятам Ахмедбека
шел  его  верный телохранитель Бахрам,  мордастый и лоснящийся от жира
детина.
     Бахрам вырядился  в  голубой  жандармский  мундир  с разнопарными
эполетами,  обшитый какими-то немыслимыми позументами,  в ярко-красные
просторные  шаровары  с  широченными  золотыми  лампасами и щегольские
офицерские сапоги из мягкого шевро с длинными шпорами.  На левое плечо
его  свисал  длинный  конец  огромной  желтой чалмы.  В руке он держал
тяжелую камчуЪ53Ъ0 с таким видом,  будто только и ждал, чтобы пустить ее в
ход.
     - Салям алейкум! - хмуро приветствовал мастера Ахмедбек.
     Умар склонил голову в поклоне,  поцеловал полу золотистого халата
бека и, следуя обычаям предков, пригласил знатного гостя в дом.
     - Рахмат!  Спасибо!  -  проворчал Ахмедбек.  - У нас не так много
свободного времени, чтобы заходить. Мы по делу.
     Он снял  с  себя  дорогую  саблю  и подал ее Умару.  Потом достал
лоскуток бумаги и тоже отдал ему.
     Умар вгляделся   в   лоскуток:   на   нем  были  нарисованы  пять
человеческих черепов и затейливо  написаны  арабской  вязью  несколько
букв и цифр.
     - Все,  что здесь изображено,  надо перенести на  клинок.  Выбери
сам,  куда удобнее и незаметнее.  К утру все должно быть готово.  И ни
один глаз не должен видеть,  никто не должен знать...  Молчи и  забудь
навеки, не то... - и Ахмедбек скрипнул зубами.
     Не считая нужным выслушать ответ мастера,  он кивнул и  ушел.  За
ним, позванивая допотопными шпорами, последовал Бахрам.
     Ахмедбек понимал:  бумажку трудно спрятать и легко потерять.  Она
может  размокнуть  в  воде  и  расползтись.  Она  может сгореть.  Она,
наконец,  в трудный момент может обратить на себя  внимание,  особенно
при  задержании  и обыске,  и тогда придется объяснять то,  что на ней
изображено и что надо хранить в строжайшей  тайне.  А  клинок  -  иное
дело.  Клинок - личное оружие каждого знатного джигита. На нем столько
украшений и рисунков,  что едва ли кто обратит  внимание  на  какие-то
черепа, буквы и цифры.
     Ахмедбек отлично понимал все это,  а Умар - нет.  А быть может, и
он понимал, но молчал...
     Через минуту, подняв пыль в переулке, всадники скрылись.
     Умар вернулся  в  мазанку  и  сел  за низенький столик под окном,
заваленный различными инструментами.  В дверях  показались  Анзират  и
Саттар.   Вытирая   сальные   после   еды   губы,  они  заговорщически
переглянулись и встали по обе стороны мастера.
     Умар в задумчивости держал в руках саблю Ахмедбека.
     - Умар-ата!  - нерешительно заговорил Саттар.  - Ахмедбек  позвал
вас на войну и подарил эту саблю?
     Мастер усмехнулся:
     - Нет,  дружок!  С  этой  саблей  Ахмедбек  не  расстанется.  Она
пожалована ему самим эмиром Саид Алимханом.  А война...  Пусть он  сам
воюет за эмира. Обойдутся без меня.
     - Хорошая сабля, - заметил Саттар. - Я видел ее в доме Ахмедбека,
когда помогал выбивать пыль из ковров. Она висела в его комнате.
     Сабля и в самом деле была хороша.  Вызолоченные  блестящие  ножны
обвивала  полоска  голубой  эмали.  Эфес был выточен из слоновой кости
лимонного цвета и  венчался  головой  дракона  с  рубиновыми  глазами.
Перекрестье  смотрело вниз серебряной головой Медузы Горгоны,  обвитой
змеями.
     - Все дело тут в клинке, - тихо проговорил Умар.
     - Покажите, пожалуйста, Умар-ата, - попросил Саттар. - Я не видел
клинка.  Хотел один раз вынуть его и посмотреть, а сын Ахмедбека Наруз
накинулся на меня с кулаками.
     Умар взялся за эфес, вытащил клинок и подал его парнишке.
     - Смотри, - сказал он.
     Клинок был  странный:  лишь  чуть-чуть  поуже ножен и весь покрыт
чернью по серебру.  Серебряный клинок? Но таких не бывает! На конце он
расширялся наподобие турецкой елмани.
     Саттар внимательно оглядел оружие и презрительно скривил губы.
     - Что, не нравится? - с усмешкой спросил Умар.
     - Им и не зарубишь... Смотрите, совсем тупой, - и парнишка провел
пальцем по лезвию. - Его отточить надо.
     - А это и не клинок, - рассмеялся Умар.
     - Как не клинок?
     - А вот так.  Это - вторые ножны.  Дай-ка сюда!  Тут секрет есть.
Гляди...
     Умар нажал пальцем на едва заметную в голове дракона  пластиночку
и  быстро  выхватил  из  ножен уже настоящий клинок.  Тонкий,  гибкий,
змеевидный, он блеснул в руке, подобно голубой молнии.
     Глаза у   Саттара   округлились.   Он   стоял,   полуоткрыв  рот,
очарованный чудом.
     Умар ласково  провел  рукой  по  клинку,  разделанному  под синь,
покрытому жемчужно-матовым орнаментом и тонкой золотой насечкой.
     - Турки,  видать,  этот клинок делали,  - проговорил Саттар.  - А
сталь,  видно, дамасская. Бахрам говорил, что в Турции большие мастера
есть.
     - Ничего твой Бахрам не понимает,  - ответил Умар.  - А я вот что
скажу тебе:  делал этот клинок урус,  великий мастер Иван Бушуй.  Есть
железные горы в России - Урал.  А в тех горах - город Златоуст.  Вот в
городе  железных  мастеров  Златоусте  и жил Иван Бушуй.  Он давно уже
помер.  А какой был мудрый  мастер!  Какой  булат  варил  он!  Получше
дамасского.  Он варил булат и струйчатый,  и букетный,  и полосовой, и
волновой.  Всякий.  И клинок он выковал.  А я рисовку делал,  чеканил.
Видишь,  какая? Каждую золотую ниточку разглядеть можно. Рукоятку тоже
я резал,  по заказу эмира.  Потом клинок отвезли в Стамбул, и тамошние
оружейники сделали к нему первые ножны,  а в Дагестане, в ауле Кубачи,
вторые. И получился клинок с секретом. А ты говоришь - Бахрам, Бахрам!
Что толку в твоем Бахраме...
     Саттар молчал,  не отводя взгляда от клинка.  Немного  погодя  он
спросил:
     - Умар-ата! А зачем бек привез вам клинок?
     - Тебе все надо знать? Плов поел?
     - Ага.
     - А теперь беги домой! Я тут и без тебя разберусь.
     Анзират примостилась по левую руку отца на  полу  и  молча  стала
наблюдать  за его работой.  Умар выполнил заказ в срок.  Но за клинком
никто не явился.
     С наступлением темноты битва закипела с новой силой. Кровавый бой
у городских  стен  гремел  всю  ночь,  а  когда  в  небе  растворились
последние звезды,  горожане увидели над эмирским дворцом развевавшееся
на ветру красное полотнище.
     Эмиру бухарскому  Саиду  Алимхану удалось бежать от мести народа.
Его сопровождала личная  свита  и  в  ее  составе  Ахмедбек  со  своим
телохранителем Бахрамом.
     За эмиром тянулся обоз. Верблюды и арбы были нагружены бесценными
сокровищами.
     Ахмедбек в спешке забыл  не  только  клинок,  который  остался  у
чеканщика  Умара  Максумова,  но  и  единственного  наследника - сына,
тринадцатилетнего Наруза Ахмеда.

        " * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * "

        "1"

     Однажды ранней  весной  тридцать  первого  года,  когда  торговый
инспектор Наруз Ахмед,  собираясь в очередную командировку,  торопился
домой,  чтобы захватить кое-что на дорогу, в одном из кривых переулков
путь ему преградил незнакомый старик. Седая борода его простиралась до
поясного платка,  сухая маленькая голова,  отяжеленная пышной  чалмой,
тряслась,  запавшие глаза, спрятанные в морщинах, кололи, точно острое
шило. В руке он держал длинную суковатую палку.
     - Да  обессмертит  аллах  твое имя,  благородный Наруз Ахмед!  Да
ниспошлет он тебе здоровья,  да продлит до бесконечности твои годы,  -
проговорил старик дребезжащим голосом.
     - Здравствуйте!  - удивленно ответил  Наруз  Ахмед,  настороженно
всматриваясь в незнакомое лицо. - Откуда вам известно мое имя?
     - Твое имя известно мне, и я произношу его с благоговением...
     Что-то отдаленно знакомое мелькнуло в памяти Наруза Ахмеда, но он
не хотел заводить разговор с этим странным и подозрительным старцем.
     - Не говорите загадками, эта. Я вас не знаю.
     - Меня ты мог забыть, но не может сын забыть отца, храбрейшего из
храбрых Ахмедбека.
     Наруз Ахмед вздрогнул и машинально оглянулся.
     - Тсс... - строго предупредил он и приложил палец к губам. Теперь
он понял,  зачем обратился к нему старик. - Кто разрешил вам тревожить
покой  умерших?  Зачем вспоминать тех,  кто по воле всевышнего покинул
нас, грешных?..
     - Пути  аллаха  неисповедимы.  Забудем  это  имя,  да живет оно в
веках,  - тут старик хихикнул,  и бесчисленные морщинки на его сухом и
желтом, как пергамент, лице мгновенно зашевелились, запрыгали.
     - Но я тебя с трудом узнал. Ты стал другой. Другая одежда...
     - Одежду  можно  сменить,  - прервал его Наруз Ахмед,  - а сердце
никогда...
     - Мудрые слова.  Приятно слышать ответ, достойный правоверного, -
одобрил старик и тихо добавил:  - Ты должен быть там,  где  скучает  в
одиночестве твоя вторая жена. И чем скорее, тем лучше.
     Сказав это,  он  оставил  Наруза  Ахмеда  и,  шаркая  каушамиЪ54Ъ0  и
постукивая палкой, медленно побрел своей дорогой...

     Сын грозного   Ахмедбека,   двадцатичетырехлетний   Наруз  Ахмед,
чувствовал себя при советской власти не так  уж  плохо.  Никак  нельзя
было  сказать,  что  прошлое  отца  сильно  обременяло  его  и  как-то
отрицательно сказывалось на его жизни.  Совсем  нет.  Оставшись  после
бегства  отца  подростком,  Наруз был взят на воспитание родным дядей,
человеком  преклонных  лет  и  великой  хитрости,  бывшим  мударрисомЪ55
бухарского медресеЪ56Ъ0.  Дядя приложил все силы и терпение к тому,  чтобы
из тринадцатилетнего сына бека,  прожившего детство в неге и изобилии,
сделать вполне современного человека.
     Дядя поставил его на ноги и, можно сказать, вывел в люди.
     Наруз Ахмед   закончил   школу  второй  ступени,  годичные  курсы
торговых работников и вот уже несколько лет небезуспешно справляется с
хлопотливыми  обязанностями  разъездного  инспектора  республиканского
союза потребительской кооперации.
     Наруз Ахмед  слыл  за  энергичного,  напористого  и инициативного
работника.  На ишаках,  верблюдах, автомашинах и поездах он носился по
всей республике,  заглядывая в самые глухие места,  где только имелись
магазины, лавки и заготовительные базы кооперации.
     Старательно и придирчиво проверял он работу завмагов,  кассиров и
кладовщиков,  непреклонно требовал отстранять от  работы  нерадивых  и
предавать суду вороватых.  Он не знал жалости, составлял акты, строчил
докладные,  гре