ался никудышным рассказчиком.  Он говорил
долго,  вяло,  бесконечно  повторялся.   Если   бы   он   оказался   в
затруднительном  положении  Шахразады,  то  можно не сомневаться,  что
палач отрубил бы ему голову в  первые  же  сутки.  От  нудных  историй
Икрама-ходжи у слушателей начинало ломить зубы.
     Наруз Ахмед протянул руку,  зло  сорвал  яблоко,  висевшее  перед
глазами, надкусил его и швырнул в сад.
     Он пролежал на супе еще около  часа,  пока  в  калитке  вновь  не
щелкнул ключ.  Во двор вошел омытый семью потами Икрам-ходжа.  Толстяк
дышал,  как загнанная лошадь, и утирал пот с лица огромным платком. Он
направился прямо в дом и,  спустя некоторое время, вышел в сад в одних
шароварах и сорочке.
     Примостившись на   краю  супы,  старик  молча  посидел,  а  потом
многозначительно сообщил:
     - Уехал... Вместе с ней уехал...
     Наруз Ахмед молчал.
     - Я  что-то не верю в эту поездку,  - продолжал старик.  - Вот ты
говоришь...
     Наруз Ахмед,  между  тем,  ничего еще не говорил.  Он ожесточенно
грыз ветку.
     - ...Ты  говоришь,  что  Гасанов глуповат,  - развивал свою мысль
старик. - Но скоро ты убедишься в обратном!
     Наруз Ахмед  опять  промолчал.  Ему  не хотелось спорить попусту.
Старик упрям,  как осел,  и переубедить его почти  невозможно.  Против
последнего,   предложенного  Нарузом  Ахмедом  плана  он  так  яростно
возражал, так плевался и кричал, что они едва не рассорились.
     Наруз Ахмед  подметил  в  этом толстяке еще одну пакостную черту:
все то,  что предлагал он,  Наруз,  старик неизменно пытался осмеять и
отвергнуть,  но  сам  взамен  ничего  дельного  не предлагал.  Так и с
последним вариантом:  старик считал его и опасным,  и непродуманным, а
своего  не  выставил.  Лишь  пригрозив  Керлингом  и  ссылаясь  на его
поддержку, Наруз Ахмед уломал старика. Согласие его было необходимо не
для перестраховки, а потому, что без помощи нельзя было обойтись. И не
столько без помощи Икрама-ходжи,  как Гасанова,  с которым Наруз Ахмед
лично  ни  разу  еще  не  встречался.  Гасанов  даже  не предполагал о
существовании посланца "с той стороны". Но и согласившись, Икрам-ходжа
не  переставал ворчать и находил все новые и новые недостатки в плане.
Вот и сейчас он начал скрипучим голосом:
     - Когда человек ослеплен ненавистью, он не видит пути и сам лезет
в зубы дракона.  Ненависть не должна руководить рассудком.  Я понимаю,
сын  мой,  почему  ты  ненавидишь Халилова,  его жену,  сына.  Отлично
понимаю, но не одобряю твоих действий...
     "Избавь меня,  аллах,  от  глупых  друзей,  а  с  врагами я и сам
справлюсь",  -  вспомнил  Наруз  Ахмед  старую  поговорку.  Глаза  его
сузились,  он  вскочил,  взялся рукой за толстый сук яблони и так стал
трясти его, что яблоки градом посыпались на землю.
     - Змею  надо брать за горло,  - сказал он и снова потряс невинную
яблоню.  - Они все трое захлебнутся в собственной крови.  Но прежде  я
достану клинок...
     Икрам-ходжа с испугом смотрел на посланца Керлинга. Сетка лиловых
жилок на его лице проступила более отчетливо.
     "Опасный человек,  - подумал старик.  - Очень неосторожен в своей
ненависти.  Такому нельзя доверять серьезных дел. Надо предупредить об
этом Керлинга.  Этот бешеный шакал и нас может  погубить".  Но  Нарузу
Ахмеду он сказал:
     - Сегодня четверг. Подождем... Время покажет.

        "18"

     В субботу  утром,  как  только  подполковник  Халилов  пришел  на
работу, его вызвал к себе военком и сказал:
     - Вчера вечером звонил Куприянов.  Приказал командировать  вас  в
Ташкент. Ночью пришла об этом телеграмма. Вот, читайте...
     Подполковник взял из рук начальника телеграфный бланк и прочитал:
     "Подполковника Халилова   немедленно   командируйте  Ташкент  для
переговоров тчк явиться отдел кадров понедельник Куприянов".

     - В чем дело? - спросил военком.
     - Ничего не понимаю, - развел руками Халилов.
     - Не скромничайте!  Наверное, рапортишко подавали? Не понравилось
в Токанде?
     - Что вы, товарищ полковник! И мысли такой в голове не держал.
     - Серьезно?
     - Даю слово.
     - Хм... Непонятно.
     - Заверяю вас, что и не думал ни о каком переводе.
     - Верю.   Что  ж,  поезжайте.  Я  отдал  распоряжение  заготовить
документы. Выезжайте завтра утром. Иначе не поспеете к понедельнику. А
если начнут сватать куда-нибудь, звоните мне, будем отбиваться вместе.
     - Спасибо.  Я так и поступлю.  Разрешите мне уйти сегодня на  два
часа раньше?
     - Пожалуйста...
     И без того неважное настроение Халилова вконец испортилось.  Он и
в самом деле никуда  не  подавал  рапортов  и  не  думал  ни  о  каком
переводе.  Работа  и  жизнь  в Токанде вполне устраивали его.  Халилов
вообще не любил прыгать с одного места на другое:  он  очень  неохотно
переезжал из Бухары в Токанд, хотя перевод был с повышением по службе.
А теперь  ему  совсем  не  хотелось  покидать  этот  небольшой  уютный
городок.  И  о  чем  могут  быть  переговоры  у полковника Куприянова?
Вероятно,  о переводе. Может быть. Но куда? На самостоятельную работу?
Да,  вызов  этот не ко времени.  Нехорошо сейчас оставлять женщин дома
одних. Поведение жилицы все более тревожит подполковника. Поворот в ее
поведении так разителен, что все диву даются. Людмила Николаевна почти
устранилась от домашних дел, не бегает уже по утрам на рынок, ее редко
можно  было видеть за общим столом,  утренней зарядкой занимается одна
Анзират.  Людмила Николаевна вся поглощена романом  с  Гасановым.  Они
встречаются ежедневно и по нескольку раз в день.
     Перемены в Людмиле Николаевне особенно огорчали  тетушку  Саодат,
которая  первая  воспылала  к ней симпатией и теплым чувством.  Теперь
печальная  тетушка  ходила  по  дому,  сокрушенно  качала  головой   и
бормотала:
     - Вай,  вай! Замужняя женщина, а оказалась вертихвосткой. Кому же
теперь можно верить?
     Испытывая неловкость,  Людмила  Николаевна,  конечно,   старалась
укрыть  предмет  своего  обожания от взоров домашних.  Ни Халилов,  ни
тетушка Саодат ни разу не видели в лицо ее рыцаря.  Обычно он приходил
в  отсутствие  хозяев,  а  выпускала  его Людмила Николаевна неслышно,
через свою отдельную дверь.  Однако  эта  наивная  конспирация  никого
обмануть не могла.
     Анзират, по праву старшей,  очень мягко завела как-то разговор  с
Людмилой  Николаевной  об  этом увлечении и тактично поинтересовалась,
насколько оно серьезно. Но молодая женщина отделалась шуткой.
     В другой раз Анзират дала понять Людмиле Николаевне, что домашние
не прочь познакомиться с ее смелым спасителем,  но  услышала  в  ответ
капризное:
     - Стоит ли? Быть может, он и мне скоро надоест...
     После этого  Анзират  окончательно  убедилась,  что  имеет дело с
очень хитрой и даже  порочной  женщиной.  Но  последний  трюк  Людмилы
Николаевны поверг всех в еще большее удивление.
     В четверг она быстро  собралась,  уложила  кое-что  в  чемодан  и
объявила,  что едет с Гасановым в Ташкент. Зачем? Она и сама не смогла
объяснить толком,  а может быть,  не захотела.  Утром к дому  подкатил
"Москвич", она уселась в него - и была такова.
     Вот уже суббота на исходе,  а ее нет. Халилова вся эта история не
столько  удивляла,  сколько  беспокоила.  Бацилла  недоверия к Людмиле
Николаевне проникла в него с первой же минуты знакомства. Ее внезапный
вульгарный  роман  лишь  подтверждал  подозрение,  что  первоначальная
ласковость и простота были только наигрышем, средством для того, чтобы
втереться в дом.  Теперь,  когда она укатила, якобы в Ташкент, Халилов
не знал, что и думать.

        "19"

     В воскресенье утром Халилов с Анзират поехали  на  вокзал.  Заняв
место в вагоне, Халилов предупредил жену:
     - Пока меня не будет, постарайся не отлучаться из дому.
     Анзират согласилась. Она и сама так думала.
     - Если появится кто-либо подозрительный,  - продолжал Халилов,  -
сейчас же звони Леониду Архиповичу.
     - Ладно.
     - Как  не  вовремя  свалился  этот  вызов  в Ташкент,  - вздохнул
Халилов.
     - А  ты на перевод не соглашайся,  - сказала Анзират.  - Объясни,
что у тебя жена  тоже  работает  в  Токанде;  что  только  недавно  мы
переехали сюда, устроились...
     - А то они не знают...
     - Если знают, их нетрудно убедить, что все это не так просто.
     - Постараюсь убедить,  - проговорил Халилов,  целуя жену.  - Иди.
Уже звонки дали.
     Стоя на перроне,  Анзират проводила поезд.  Лишь только последний
вагон скрылся за стрелкой, она заторопилась домой. Какое-то внутреннее
беспокойство подталкивало ее, заставляло почти бежать.
     И она   не  ошиблась.  Тетушка  Саодат  встретила  ее  на  пороге
таинственным шепотом:
     - Явилась...
     - Кто?
     - Ну  кто  же?  -  И она показала на дверь Людмилы Николаевны.  -
Сияет, как свежеиспеченная лепешка, и прыгает, как коза. Что-то весело
ей.
     - Что-нибудь рассказывала?
     - Хвастается,  что поездка удалась на славу и ни копейки денег не
стоила. А как только увидела меня, кинулась и расцеловала.
     - Даже? - усмехнулась Анзират.
     - Ну да! Ох, не к добру все это... - покачала головой старушка. -
Доиграется она!
     Анзират только вздохнула и прошла в свою комнату. После обеда она
вышла из дому и уселась на ступеньках веранды с книгой в руках.  Минут
через десять  скрипнула  калитка.  Анзират  обернулась.  Из-за  косяка
выглядывала голова мальчугана лет десяти-одиннадцати.
     - Кто будет Анзират-ханум?
     - Я.
     - Возьмите письмо,  тетя,  - сказал мальчуган,  протягивая руку с
конвертом и, видимо, не решаясь войти во двор.
     Она встала, подошла к калитке.
     - Я буду ожидать на той стороне, - шепнул мальчик.
     - Кого ожидать? - спросила Анзират.
     - Вас.  Прочтите.  Там  все  сказано,  -  и,  не  ожидая  ответа,
мальчуган стрельнул на противоположную сторону улицы.
     Анзират вскрыла письмо, развернула лист бумаги и прочла:
     "Жизнь твоего сына Джалила в большой  опасности.  Если  он  дорог
тебе  и  ты  хочешь отвести от него неминуемую беду,  сейчас же иди за
подателем этого письма. Он покажет тебе женщину, которая все расскажет
и может помочь тебе.  Не медли ни минуты!  И никому ни слова, иначе ты
погубишь сына".
     Строчки и  буквы  заплясали  перед  глазами  Анзират.  Губы сразу
пересохли. Первой ее мыслью было позвонить Шубникову, но она сейчас же
отказалась от нее.  А вдруг за ней следят? Здесь же сказано: "И никому
ни слова,  иначе ты погубишь сына".  Нет, нет, Джалила она потерять не
может. Риск слишком велик.
     Странной, боязливой  походкой,  оглядываясь,  Анзират  прошла   в
столовую.  Надо  быстро  переодеться и идти.  На улице день,  и ничего
страшного быть не мажет. Тетушке ничего говорить не нужно.
     Анзират положила  страшное  письмо  на  стол  и  пошла в спальню.
Быстро мчались отрывки мыслей:  "Кто же ее ждет?  Что за  таинственная
женщина? Какая опасность нависла над Джалилом?"
     Она переоделась,  прошла в столовую и остановилась  пораженная  и
негодующая: Людмила Николаевна, стоя у стола, читала письмо.
     Услышав шаги Анзират, Людмила Николаевна подбежала к ней и, глядя
прямо в глаза, сказала:
     - Я прочла...  С этим нельзя  шутить...  Идите  быстрее...  И  не
бойтесь,  я и Гасанов будем наблюдать за вами. А он парень отчаянный и
смелый. Идите, - и она пожала руку ошеломленной женщине.
     - Спасибо,  -  испуганно  сказала Анзират и,  совершенно обитая с
толку, заторопилась на улицу, где ее терпеливо поджидал мальчишка.
     Уже идя  за  ним,  она оглянулась и увидела выходящих из парадной
двери Людмилу Николаевну и Гасанова.

     Подполковник Шубников читал в это время рапорт лейтенанта  Сивко.
В нем шла речь о том, что квартирантка Халиловых Людмила Николаевна по
приглашению уже известного Гасанова Ирмата и на его  машине  совершила
совместную  с ним увеселительную поездку в Ташкент и обратно.  Выехали
они в четверг, а вернулись сегодня, в воскресенье.
     В рапорте приводились такие подробности о деятельности Гасанова в
Ташкенте, что Шубников дочитывал рапорт уже стоя. Он не мог усидеть на
месте.
     А когда дочитал, то хлопнул рукой по бумажке и воскликнул:
     - Молодчина старший лейтенант!  Ей-богу молодчина!  Хороший глаз,
цепкие руки, и главное, мозги есть!
     Возбужденный, взбудораженный  подполковник  прошелся по кабинету.
Как жаль,  что рапорт лейтенанта опоздал на каких-нибудь два-три часа!
Как жаль, что поезд, увезший Халилова, ушел строго по расписанию, а не
с опозданием на эти два-три часа!  Да!  Теперь Халилов уже далеко. Ну,
ничего.  Завтра  утром  придется  позвонить  в  Ташкент в отдел кадров
военкомата и отыскать его.

        "20"

     На русском кладбище города,  густо заросшем сиренью,  жасмином  и
желтой акацией, вдали от главной аллеи, на покосившейся и полусгнившей
деревянной скамье сидела женщина под паранджой.
     Анзират торопливо подошла к ней и тихо спросила:
     - Вы прислали мне письмо?
     - Садись,  - ответила вдруг женщина мужским голосом,  от которого
Анзират вздрогнула.  Она почувствовала такую слабость,  что,  не желая
подчиниться  приказу этого человека,  все же вынуждена была опуститься
на край скамьи.
     - Ты хорошо слышишь меня?
     - Да, слышу, - ответила Анзират, чуть шевеля белыми губами.
     - Ты знаешь, кто говорит с тобой?
     Она отрицательно покачала головой:  нет,  этот голос ей незнаком.
Впрочем, когда-то она слышала его. Где?
     Человек в парандже усмехнулся:
     - Женская  память  коротка...  Смотри  же!  -  и сетка поднялась,
открыв лицо человека.  Анзират вскрикнула:  рядом с  ней  сидел  Наруз
Ахмед.
     - Теперь узнала? - спросил он, опустив сетку. - Слушай меня! Твой
сын...
     Анзират сжала пальцами край скамьи.  Ей казалось, что вот-вот она
упадет. Горло свела судорога. Страх и отчаяние овладели ею.
     - Что с моим сыном? - наконец простонала она.
     - В этот час еще ничего.  Он ходит по горам,  смеется,  поет свои
дурацкие песни. Но по его стопам идет другой человек, в руках которого
жизнь  этого  мальчишки.  Понимаешь?  И этот человек ждет только моего
сигнала. Достаточно одного моего слова, слова настоящего отца Джалила,
чтобы  твой  сын  перестал  видеть  небо.  Но  я  не  хочу лишать тебя
единственной услады. И если с Джалилом случится беда, если он сорвется
в пропасть,  если тело его найдут в горном потоке, то пусть свидетелем
будет аллах, это произойдет не по моей, а по твоей вине.
     - Замолчи! - простонала Анзират.
     - Он дорог тебе... И теперь только от тебя зависит - жить ему или
умереть.  В твоем доме спрятан мой клинок,  принадлежавший моему отцу.
Как он попал  к  вам,  я  не  хочу  знать.  Вы  ограбили  нас,  отняли
богатство, землю, скот, власть... Но клинок я требую назад. Ты знаешь,
где он спрятан. Принеси его сюда и положи вон у той могилы. Если ты не
сделаешь  этого  в  течение  пятидесяти  минут  - пеняй на себя...  Ты
поняла? Приказ о Джалиле будет передан в горы по радио. Ясно тебе?
     Анзират машинально  кивнула.  Ответить она не смогла,  язык ей не
повиновался.
     - Запомни,  -  доклевывал  свою  жертву Наруз Ахмед.  - За каждым
твоим шагом будут смотреть мои люди.  Даже  в  твоем  доме.  Ничто  не
укроется  от  моих глаз.  И если ты хочешь еще раз обнять своего сына,
делай то,  что я говорю. Иди и торопись!.. Считай минуты. Их не так уж
много:  всего  пятьдесят минут.  Помни!  Если клинок не будет принесен
через пятьдесят минут, Джалил полетит в пропасть. И не думай приводить
сюда людей,  звонить куда-нибудь. Если со мной случится плохое, сигнал
в горы дадут мои люди.
     Анзират встала. Вначале пошла шагом, а потом побежала все быстрее
и быстрее.  В висках стучала кровь.  В мозгу мелькало: "Джалил на краю
пропасти.  Надо  спасти!  Будь  проклят этот клинок!  Из-за него погиб
отец,  из-за него гибнет Джалил.  Прочь  его  из  дома!  Саттар  умный
человек,  он поймет,  он скажет, что она поступила правильно. Да и сам
он утром говорил,  что отдаст клинок в музей.  А может быть, позвонить
Шубникову?  Нет,  нельзя!  Рискованно. Шубников в Токанде, а Джалил на
Памире... Пока что-то предпримут, мальчик может погибнуть..."
     Недалеко от   остановки  автобуса  к  Анзират  подбежали  Людмила
Николаевна и Гасанов.
     - Ну, что там было? - шепотом спросила Людмила Николаевна.
     Анзират испуганно глядела ей в глаза, не решаясь сказать правду.
     - Да  вы  не бойтесь,  говорите,  - предупредила поспешно Людмила
Николаевна, сжимая ее руку. - Мы вам хотим добра. Говорите?
     Анзират боязливо  оглянулась  и коротко рассказала о разговоре на
кладбище,  скрыв лишь то,  что "женщина" оказалась  мужчиной,  Нарузом
Ахмедом...
     - Какой ужас!  - всплеснула руками Людмила Николаевна и  перевела
взгляд на Гасанова. - Как быть?
     - Не вижу никакого ужаса,  -  невозмутимо  ответил  тот.  -  Надо
действовать  благоразумно.  Идемте  в милицию и заявим.  Оттуда пошлют
участкового, и тот сцапает эту женщину в парандже.
     Анзират замахала руками.
     - Вы смеетесь!  Не в женщине дело... Тут целая шайка. Они следят,
они все знают...
     - Их можно перехитрить, - так же невозмутимо продолжал Гасанов. -
Вы отнесите клинок, запомните женщину, а потом заявим в милицию.
     - Нет, нет, - запротестовала Анзират. - Дело идет о жизни сына, а
я  буду  ловить каких-то бандитов...  Каждая мать поступила бы на моем
месте точно так же.
     - Вы  правы,  -  согласилась Людмила Николаевна.  - С этим шутить
нельзя. Торопитесь! А мы будем наблюдать здесь...
     Подошел автобус,  и  Анзират,  расталкивая  стоявших  пассажиров,
первой влезла в машину.
     Время летело,  а  автобус полз как черепаха.  Анзират нетерпеливо
поглядывала в окна,  возмущалась,  то и дело подносила к глазам  часы.
Минуты летели, стрелки равнодушно ползли по циферблату...
     Когда Анзират вбежала в калитку, тетушка Саодат ахнула от испуга:
     - Что случилось? На тебе лица нет!
     - После...  потом...  нет времени...  - тяжело дыша,  проговорила
Анзират и бросилась в дом.
     За нею поспешила и тетушка Саодат.
     Анзират вскочила в комнату,  подбежала к печи и стала отвинчивать
замок дверцы. Тетушке она бросила:
     - Скорее, простыню... Дорога каждая минута...
     Ужас Анзират передался старухе. Она тоже засуетилась, задвигалась
с необычной для ее возраста быстротой. Из шкафа на пол полетело белье,
только недавно отглаженное и аккуратно сложенное старухой.
     - Зачем берешь клинок? - на бегу спрашивала тетушка Саодат.
     - После...  все расскажу...  Хоть вы не мучьте меня,  - отрывисто
бросала Анзират, лихорадочно завертывая клинок в простыню.
     Через минуту-другую она уже сидела в автобусе и ехала к кладбищу,
не отводя глаз от минутной стрелки часов.
     На пути от остановки автобуса до кладбища ей никто не встретился.
Никого  не  увидела она и на кладбище.  Она легко отыскала скамью,  на
которой недавно сидела, огляделась и положила клинок возле той могилы,
о  которой  сказал  Наруз  Ахмед.  На  щеках Анзират выступили красные
пятна,  судорога  в  горле  все  не  проходила.  Она  перевела  дух  и
посмотрела  на  часы:  она не уложилась в пятьдесят минут,  две минуты
лишних...  Но это не страшно,  теперь Джалил спасен.  Она сделала все,
что от нее требовали. Можно уходить...
     Уставшая, ослабевшая,  как после  тяжелой  болезни,  она  побрела
обратно.  Она  шла,  и сознание ее двоилось,  будто сделала она что-то
очень важное, необходимое и в то же время что-то темное, страшное.
     Перепуганная насмерть тетушка Саодат ждала ее на улице у калитки.
Она даже не решилась спросить, куда дела клинок ее Анзират. Она молча,
не сводя неподвижных глаз, смотрела на нее.
     Анзират подошла, взяла тетушку за руку и тихо сказала:
     - Пойдемте... Сейчас я все расскажу...
     Но она  ничего  не  смогла  сказать.   Натянутые   нервы   сдали.
Добравшись  до  комн