ниматься пи-
ратством в открытом море, а обкрадывать новейших авторов - значит
промышлять карманным воровством на улицах.


Иной раз блестящие стихи слетают с пера человека отнюдь не бле-
стящего; значит, он обладает тем, что мы называем талантом. Бывает
и так: стоит блестящему человеку взяться за писание стихов, как мысли
его теряют всякий блеск; это с несомненностью доказывает, что он лк-
шен поэтического дара.


Большинство произведений, написанных в наше время, наводит на
мысль, что они были склеены за один день из книг, прочитанных нака-
нуне.


Хороший вкус, такт и воспитанность связаны между собой куда тес-
нее, чем желательно считать литературной братии. Такт-это хороший
вкус в поведении и манере держать себя, а воспитанность-хороший
вкус в беседе и речах.


В оРиторикеп Аристотелям есть отличная мысль о том, что всякая
метафора, основанная на аналогии, должна быть убедительной и в том
случае, если ее перевернуть. Так, мы говорим, что старость - это зима
жизни. Переверните метафору, сказав, что зима-это старость года,
и она прозвучит столь же убедительно.


В литературе, как и в политике, стать великим или хотя бы произвести
значительный переворот может лишь такой человек, который родился
вовремя, то есть когда почва для него уже была подготовлена.


Вельможи и остроумцы - вот два сорта людей, которые тяготеют друг
к другу и обладают немалым сходством: первые пускают немного больше
ныли в глаза, вторые поднимают немного больше шуму, чем прочие
смертные.



Литераторы любят тех, кого они развлекают, как путешественники -
тех, кого они приводят в изумление.


Что представляет собой литератор, не обладающий возвышенным ха-
рактером, достойными друзьями и хотя бы небольшим достатком? Если
этого последнего преимущества он лишен в такой степени, что не может
пристойно существовать в кругу общества, к которому принадлежит по
праву таланта, зачем тогда ему свет? Не единственный ли для него вы-
ход-замкнуться в уединении, где он сможет совершенствовать свою
душу, свой характер, свой разум? Зачем ему терпеть иго общества, не
получая взамен ни одного из тех преимуществ, которыми оно награждает
своих сочленов, принадлежащих к другим слоям? Многие литераторы,
принужденные принять этот выход, уже обрели счастье, которое прежде
тщетно пытались отыскать. Они с полным основанием могут сказать, что
получили все именно тогда, когда им во всем было отказано. Как часто
приходится нам вспоминать слова Фемистокла: оУвы1 Мы погибли бы.
если бы не погибли*п.

Прочитав какой-нибудь труд, отмеченный духом добродетели, люди
нередко говорят: оЖаль, что автор не пожелал рассказать в своем сочине-
нии о самом себе, лишив нас тем самым возможности проверить, действи-
тельно ли он таков, каким кажетсяп. Что греха таить-сочинители дали
немало поводов для подобных рассуждений; однако я не раз убеждался,
что читатели прибегают к таким рассуждениям лишь для того, чтобы им
не пришлось восхищаться высокими истинами, запечатленными в писа-
ниях порядочного человека.

Писатель, наделенный хорошим вкусом, являет собой в кругу нашей
пресыщенной публики то же зрелище, что молодая женщина среди ста-
рых распутников.


Тот, кто слегка приобщился к философии, презрительно относится
к знаниям, но тот, кто ею проникся, глубоко их уважает.


Поэт, да обычно и всякий литератор, редко когда наживается на своем
труде; что же до публики, то ее отношение к автору можно определить

как нечто среднее между оБлагодарю вас)п и оПошел вон1п. Таким обра-
зом, ему остается одно: наслаждаться самим собою и каждой минутой
своей жизни.

Молчание автора, сочинявшего прежде хорошие книги, внушает
публике больше уважения, чем плодовитость сочинителя посредственных
произведений; точно так же безмолвие человека, известного своим красно-
речием, действует куда сильнее, нежели болтовня заурядного говоруна.


Немало литературных произведений обязано своим успехом убожеству
мыслей автора, ибо оно сродни убожеству мыслей публики.


Как посмотришь на состав Французской академии, так невольно начи-
маешь думать, что девизом своим она избрала стих Лукреция: *

Certare ingenio, contendere habilitate.*

Почетное звание члена Французской академии подобно кресту Святого
Людовика, который можно увидеть и на том, кто ужинает в Марлийском
дворце, и на том, кто заканчивает день в третьеразрядной харчевне.


Французская академия подобна парижской опере, которая существует
оа средства, не имеющие к ней никакого отношения, вроде обязательных
отчислений в ее пользу со всех провинциальных оперных театров, платы
за право пройти из партера в фойе и т. д. Вот и Академия живет за счет
раздаваемых ею привилегий. Она точь-в-точь как Сидализа у Гроссе: *

Чтоб цену eй могли вы по заслугам дать,
Сначала следует вам с нею переспать.


Литература и в особенности театр дают сейчас людям возможность
приобрести репутацию, как некогда заморские острова давали возмож-
ность нажить добро: достаточно было туда приехать, чтобы тотчас же
разбогатеть. Но большие состояния, нажитые предками, обернулись
ущербом для потомков, ибо земли, прежде плодородные, оказались со-
вершенно истощенными.

є оКак в дарованьях они состязаются, спорят о родеп (лат.). Пер. Ф. Петров-
ского.



В наши дни театральный и литературный успех смехотворен, и только.


Философня распознает добродетели, полезные с точки зрения нрав-
ственной и гражданской, красноречие создает им известность, поэзия.
превращает их в общее достояние.

Красноречивый, но грешащий против логики софист по сравнению
ритором-философом-это то же, что ловкий фокусник по сравнению
прагматиком, что Пинетти * по сравнению с Архимедом.


Важно иметь в голове множество идей и быть при этом неумным че-
ловеком, как можно командовать множеством солдат и быть при этом
тупым  генералом.


Столько нареканий вызывают обычно литераторы, удалившиеся от
этой жизни) Им хотят навязать интерес к обществу, которое ни в чем
их не поддерживает, хотят заставить их вечно присутствовать при лоте-
ях розыгрышах, в которых они не могут принять участие.


У древних философах меня больше всего восхищает их стремление
жить в согласии со своими теориями. Примером тому могут служить
 Теофраст  и другие. Практическая нравственность входила
философию столь важной составной частью, что многие из них стали
одной из школ, не написав при этом ни одной строчки: достаточно назвать
(Сократа, Полемона, Левкиппа и других. Сократ не написал ни
одног труда и изучил из всех наук одну лишь науку о нравственности,
что не помешало ему занять первое место среди философов своего
времени.


Меньше всего мы знаем, во-первых, то, что поняли чутьем; во-вторых,
что изведали на собственном опыте, сталкиваясь с разными людьми
явлениями; в-третьих, то, что уразумели не из книг, а благодаря кни-
гам , то есть благодаря размышлениям, на которые они нас наталкивали.


Литераторы, в особенности поэты, подобны павлинам: им бросают
в клетку жалкую горсть зерна, а если порою и выпускают оттуда, то
лишь затем, чтобы посмотреть, как они распускают хвост. Между тем
петухи, куры, индюки и утки свободно расхаживают по двору и до отказа
набивают себе зоб.


Успех порождает успех, как деньги идут к деньгам.


Чтобы написать иную книгу, даже самому умному человеку прихо-
дится прибегать к помощи наемной кареты, то есть посещать всевозмож-
ных людей и всевозможные места, бывать в библиотеках, читать руко-
писи и т. д.


Философ или, скажем, поэт не может не быть мизантропом: во-первых,
потому, что склонности и талант побуждают его пристально наблюдать
за жизнью общества, а это занятие лишь омрачает душу; во-вторых, по-
тому, что общество редко вознаграждает такого человека за талант (хо-
рошо еще, если не наказывает!) и этот вечный повод для огорчений
удваивает и без того свойственную ему меланхолию.


Когда государственные люди или литераторы-пусть даже слывущие
людьми необычайно скромными-оставляют после себя мемуары, которые
должны послужить канвой для их биографий, они тем самым выдают
тайное свое тщеславие. Как тут не вспомнить некоего безгрешного мужа,
который отписал в завещании сто тысяч экю на то, чтобы его причислили
к лику святых1


Большое несчастье-потерять из-за свойств своего характера то место
в обществе, на которое имеешь право по своим дарованиям.


Лучшие свои произведения великие писатели создают в том возрасте,
когда страсти их уже угасли: земля вокруг вулканов особенно плодородна
после извержений.





Тщеславие светских людей ловко пользуется тщеславием литераторов,
которые создали не одну репутацию, тем самым проложив многим людям
путь к высоким должностям. Начинается все это с легкого ветерка лести,
чо интриганы искусно подставляют полного паруса своей фортуны.


Ученый экономист-это хирург, который отлично вскрывает труп
острым скальпелем, но жестоко терзает выщербленным ножом живой
орга ниэм.


Литераторы редко завидуют той подчас преувеличенной репутации,
которой пользуются иные труды светских людей: они относятся к этим
успехам, как порядочные женщины к богатству потаскушек.


Театр либо улучшает нравы, либо их портит. Одно из двух: он или
вьет нелепые предрассудки, или, напротив, внедрит их. Во Франции мы
все повидали и то, и другое.


Иные  литераторы не понимают, что ими движет не славолюбие, а тще-
вие. Однако чувства эти не просто различны, но и противоположны:
'одно  из них-мелкая страстишка, другое-высокая страсть. Между че-
стным  славолюбивым и тщеславным такая же разница, как между
'влюбленным и  волокитой.


Потомство судит литераторов не по их положению в обществе, а по их
делам. оСкажи, не кем ты был, а что ты совершилп-таков, видимо,
должен быть их девиз.


Спероне Сперони отлично объясняет, почему автор, которому ка-
жется, будто он очень ясно излагает свои мысли, не всегда бывает поня-
тем читателям. оДело в том,-говорит он, - что автор идет от мысли
к мыслям,"а читатель - от слов к мыслип.


Произведения, написанные с удовольствием, обычно бывают самыми
удачными, как самыми красивыми бывают дети, зачатые в любви.


В изящных искусствах, да и во многих других областях, хорошо мы
знаем лишь то, чему нас никогда не обучали.


Художник должен придать жизнь образу, а поэт должен воплотить
в образ чувство или мысль.


Когда плох Лафонтен-это значит, что он был небрежен; когда
плох Ламотт -это значит, что он очень усердствовал.


Совершенной можно считать только ту комедию характеров, где
интрига построена так, что ее уже нельзя использовать ни в какой другой
пиесе. Из всех наших комедий этому условию отвечает, пожалуй, только
оТартюфп.

В доказательство того, что на свете нет худших граждан, чем фран-
цузские философы, можно привести следующий забавный довод. Эти фи-
лософы обнародовали изрядное количество важных истин в области поли-
тической, равно как и в экономической, и подали в своих книгах разумные
советы, которым последовали почти все монархи почти во всех европей-
ских странах, кроме Франции. В результате благоденствие, а значит, и
мощь чужеземных народов возросли, меж тем как у нас ничего не изме-
нилось, господствуют те же злоупотребления и т. д., так что по сравне-
нию с другими державами Франция все больше впадает в ничтожество.
Кто же в этом виноват, как не философы* Тут невольно вспоминается
ответ герцога Тосканского  некоему французу по поводу новшеств, вве-
денных герцогом в управление страной. оНапрасно вы так меня хва-
лится-сказал он, - все это я придумал не сам, а почерпнул из француз-
ских книг!п.


В одной из главных антверпенских церквей я видел гробницу славного
книгопечатника Плантена, которая великолепно украшена посвящен-



нными ему картинами Рубенса. Глядя на них, я думал о том, что отец
 Этьены  (Анри и Ребер), своими познаниями в греческом и ла-
тыни оказавшие огромные услуги французской изящной словесности,
окончили жизнь в нищете и что Шарль Этьен, их преемник, сделавший
в нашей литературы немногим меньше, чем они, умер в богадельне.
Слышал я также о том, что Андре Дюшен, которого можно считать авто-
ром первых трудов по истории Франции, был изгнан из Парижа нуждой
закончил дни на своей маленькой ферме в Шампани; он насмерть раз-
бит, упав с воза, груженного сеном. Не легче была и участь Адриена де
Шуа создателя нумизматики. Сансон, родоначальник наших геогра-

фов в семьдесят лет ходил пешком по урокам, чтобы заработать себе
на хлеб. Всем известна судьба Дюрье, Тристана, Менара и многих
из их. Умирающий Корнель не мог позволить себе даже чашки бульона.
не меньше  лишения терпел Лафонтен. Расин, Буало, Мольеру, Кино
жилось лучше лишь потому, что дарования свои они отдали на службу
королю. Аббат Лонгрю, приведя и сопоставив эти печальные истории
судьбах великих французских писателей, добавляет от себя: оТак сними
тогда обходились в этой несчастной странеп. Знаменитый список лите-
раторов, которых король намеревался наградить пенсиями, составили
Перро, Тальман и аббат Галлуа и затем подали его
Кольберу; они не внесли в него имен тех, кого ненавидели, зато
записали несколько иноземных ученых, отлично понимая, что король и
министр будут весьма польщены похвалой людей, живущих в четырехстах
лье Парижа.

Глава VIII

О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ВО ФРАНЦИИ ДО И ВО ВРЕМЯ

РЕВОЛЮЦИИ

У нас вошло в привычку насмехаться над каждым, кто превозносит
первобытное состояние и противопоставляет его цивилизации. Хотелось бы
однако, послушать, что можно возразить на такое, например, сообра-
жение: еще никто не видел у дикарей, во-первых, умалишенных, во-вто-
рых самоубийц, в-третьих, людей, которые пожелали бы приобщиться
цивилизованной жизни, тогда как многие европейцы в Капской колонии
и в обеих Америках, пожив среди дикарей и возвратясь затем к своим сооте-
чествснникам. вскоре вновь уходили в леса. Попробуйте-ка без лишних
слов и софизмов опровергнуть меня!

Вот в чем беда человечества, если взять цивилизованную его часть:
в нравственности и политике зло определить нетрудно-это то, что при-
носит вред; однако о добре мы уже не можем сказать, что оно безусловно
приносит пользу, ибо полезное в данную минуту может потом долго или
даже всегда приносить вред.


Труд и умственные усилия людей на протяжении тридцати-сорока ве-
ков привели только к тому, что триста миллионов душ, рассеянных по
всему земному шару, отданы во власть трех десятков деспотов, причем
большинство их невежественно и глупо, а каждым в отдельности вертит
несколько негодяев, которые к тому же подчас еще и дураки. Вспомним
об этом и спросим себя, что же думать нам о человечестве и чего ждать
от него в будущем?


История-почти сплошная цепь ужасов. При жизни тирана эта наука
не в чести, однако преемники его дозволяют, чтобы злодеяния их пред-
шественника стали известны потомству: новым деспотам надо как-то
смягчить отвращение, которое вызывают они сами, а ведь единственное
средство утешить народ-это внушить ему, что его предкам жилось
так же худо, а то и еще хуже..


Природа наделила француза характером, роднящим его с обезьяной
и с легавой. По-обезьяньи склонный к проказам, непоседливый и втайне
злобный, он подл и угодлив, как охотничий пес, который лижет руку хо-
зяина, когда тот бьет его, безропотно позволяет брать себя на сворку
и скачет от радости, стоит его спустить с нее во время охоты.


В старину государственная казна именовалась оКоролевской копил-
койп. Потом, когда доходы страны полетели на ветер, слово окопилкап,
утратив всякий смысл, стало вызывать краску стыда, и его заменили
простым названием-оКоролевская казнап.


Самым неопровержимым доказательством принадлежности к дворян-
ству считается во Франции происхождение по прямой линии от одного
из тех тридцати тысяч человек в шлемах, латах, наручах и набедренни-



чьи могучие, закованные в железо кони топтали копытами семь-
восемь миллионов наших безоружных предков. Вот уж что поистине дает
спорное право на любовь и уважение их потомков! Эти чувства усу-
шаются еще и тем, что дворянство пополняется и обновляется
ими,  которые приумножали свои богатства, отнимая последнее
у бедняка-недоимщика. Гнусные людские установления, предмет презре-
и ужаса) И от нас еще требуют, чтобы мы чтили их и уважали!

Капитаном первого ранга может быть лишь дворянин-вот усло-
вие не более разумное, чем, скажем, такое: матросом или юнгой может
быть только королевский секретарь.

Почти во всех странах лицам недворянского происхождения возбра-
няется занимать видные должности. Это одна из самых вредных для об-
щества нелепостей. Мне так и кажется, что я вижу, как ослы воспрещают
людям доступ на карусели  и ристания.

Природа, вознамерившись создать человека добродетельного или ге-
ниального, не станет предварительно советоваться с Шереном.
Неважно, кто на троне - Тиберий  или Тит: в министрах-то хо-
дит Сеяны.


Если бы мыслитель, равный Тациту, написал историю наших лучших
людей и перечислил там все до одного случаи произвола и злоупотреб-
бил властью, в большинстве своем преданные сейчас полному забвению,
Нашлось бы мало государей, чье царствование не внушило бы нам та-
кое же отвращения, как и времена Тиберия.

Можно с полным основанием утверждать, что правопорядок в Риме
воцарился вместе со смертью Тиберия Гракxa. В ту минуту, когда Сци-
лла Назика вышел из сената, чтобы расправиться с трибуном, римляне
поняли, что отныне диктовать законы на форуме будет только сила.
Видно Назика, еще до Суллы, открыл им эту зловещую истину.

Чтение Тацита потому так захватывает, что автор постоянно и каж-
дый раз по-новому противопоставляет былую республиканскую вольность
пришедшим ей на смену низости и рабству, сравнивая прежних Скавров,
Сципионов  и т. д. с их ничтожными потомками. Короче говоря, Тациту
помогает Тит Ливий.

Короли и священники запрещают и осуждают самоубийство  для
того, чтобы увековечить наше рабство. Они жаждут заключить нас
в тюрьму, из которой нет выхода, уподобляясь дантовскому злодею, при-
казавшему замуровать двери темницы, куда был брошен несчастный
Уголино.

Об интересах государей написаны целые книги; об интересах госуда-
рей говорят, их изучают. Но почему же никто еще не сказал, что надо
изучать интересы народа?

История свободных народов-вот единственный предмет, достойный
внимания историка; история народов, угнетенных деспотами,-это всего
лишь сборник анекдотов.

Франция, какой она была совсем недавно,-это Турция, перенесен-
ная в Европу. Недаром у добрых двух десятков английских писателей мы
читаем: оДеспотии, как например Франция и Турция...п.

Министр - это всего-навсего управитель имения, и должность его
важна лишь потому, что у помещика, его хозяина, много земли.

Вредные для государства глупости и ошибки, на которые министр
толкает своего повелителя, лишь укрепляют подчас его положение: он
как бы еще теснее связывает себя с монархом узами сообщничества.

Почему во Франции, даже натворив сотни глупостей, министр не ли-
шается своей должности, но непременно теряет ее, стоит ему сделать хоть
один разумный шаг?



Как ни странно, находятся люди, которые защищают деспотизм только
на том основании, что он якобы способствует развитию изящных искусств.
Мы даже не представляем себе, до какой степени блеск века Людо-
вика XIV умножил число сторонников подобной точки зрения. Послу-
шать их, так у человечества только и дела, что создавать прекрасные
трагедии, комедии н т. д. Такие люди готовы простить священникам все
чинимое ими зло за то лишь, что, не будь их, не было бы и оТартюфап.
Во Франции талант и признание дают человеку столько же прав на
видную должность, сколько прав быть представленной ко двору у кре-
стьянки, которая удостоилась венка из роз.'*


Франция-это страна, где порою полезно выставлять напоказ свои
пороки, но всегда опасно выказывать добродетели.

Париж-удивительный город: здесь нужно тридцать су, ч