ится чем-то казаться, многие должны счи-
тать и действительно считают, что лучше уж быть банкротом, нежели
ничем.


Страх перед запущенной простудой-такая же золотая жила-для
врача, как страх перед чистилищем - для священника.


Разговор подобен плаванию: вы даже не замечаете, что корабль отча-
лил, и, лишь выйдя в открытое море, убеждаетесь, что покинули сушу.


Один умный человек в присутствии людей, наживших миллионы, стал
доказывать, что счастливым можно быть и при ренте в две тысячи экю.
Собеседники резко и даже запальчиво утверждали противное. Расстав-
шись с ними, он стал думать о причине такой резкости со стороны людей,
обычно расположенных к нему, и наконец догадался: своим утверждением
он дал им понять, что не зависит от них. Каждый, чьи потребности
скромны, представляет собой как бы угрозу для богачей - он может
ускользнуть от них, и тираны потеряют раба. Это наблюдение нетрудно
применить к любой из страстей. Например, человек, подавивший в себе
вожделение, проявляет к женщинам равнодушие, всегда им ненавистное,
и они немедленно утрачивают всякий интерес к нему. Вероятно, по той же
причине никто не станет помогать философу выдвинуться: он чужд всему,
чем живет общество, и люди, видя, что почти ничем не могут способство-
вать его счастью, оставляют его в покое.


Философу, который дружен с вельможей (если, конечно, в мире най-
дется вельможа, терпящий подле себя философа), опасно выказывать свое
бескорыстие: его тут же поймают на слове. Вынужденный скрывать
истинные свои чувства, он становится, так сказать, лицемером из са-
молюбия.

Глава IV

О ЛЮБВИ К УЕДИНЕНИЮ И ЧУВСТВЕ
СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА

Философ смотрит на положение человека в светском обществе как ко-
чевники-татары на города: для него это тюрьма, тесное пространство, где
мысль сжата, сосредоточена на одном предмете, где душа и разум лишены
широты и способности к развитию. Если человек занимает в свете высо-
кое положение, камера у него попросторнее и побогаче обставлена; если
низкое, у него уже не камера, а карцер. Свободен лишь человек без вся-
кого положения, но и то при условии, что он живет в довольстве или,
на худой конец, не нуждается в себе подобных.


Даже самый скромный человек, если он беден, но не любит, чтобы
с ним обходились свысока, вынужден держать себя в свете с известной
твердостью и самоуверенностью. В этом случае надменность должна стать
щитом скромности.

Слабость характера, отсутствие самобытных мыслей, словом любой
недостаток, который препятствует нам довольствоваться своим собствен-
ным обществом, - вот что спасает многих из нас от мизантропии.


В уединении мы счастливей, чем в обществе. И не потому ли, что
наедине с собой мы думаем о предметах неодушевленных, а -среди людей -
о людях?

Грош цена была бы мыслям человека, пусть даже посредственного,
но разумного и живущего уединенно, если бы они не были значительнее
того, что говорится, и делается в свете.




Кто упрямо не желает изменять разуму, совести или хотя бы щепе-
тильности в угоду нелепым и бесчестным условностям, которые тяготеют
над обществом, кто не сгибается даже там, где согнуться выгодно, тот
в конце концов остается один, без друга и опоры, если не считать некое
бестелесное существо, именуемое добродетелью и отнюдь не препятствую-
щее нам умирать с голоду.


Не следует избегать общения с теми, кто неспособен оценить нас по
достоинству: такое стремление свидетельствовало бы о чрезмерном и бо-
лезненном самолюбии. Однако свою частную жизнь следует проводить
только с теми, кто знает нам истинную цену. Самолюбие такого рода
не осудит даже философ.


О людях, живущих уединенно, порою говорят: оОни не любят об-
ществап. Во многих случаях это все равно, что сказать о ком-нибудь: оОн
н? любит гулятьп - на том лишь основании, что человек не склонен бро-
дить ночью по разбойничьим вертепам.


Не думаю, чтобы у человека безупречно прямодушного и взыскатель-
ного достало сил ужиться с кем бы то ни было. оУжитьсяп, в моем пони-
мании, значит не только общаться с ближним без применения кулаков,
но и обоюдно стремиться к общению, находить в нем удовольствие, лю-
бить друг друга.


Беда тому, кто умен, но не наделен при этом сильным характером.
Если уж вы взяли в руки фонарь Диогена, вам необходима и его клюка.


Больше всего врагов наживает себе в свете человек, который прямоду-
шен, горд, щепетилен и предпочитает принимать всех за то, что они есть,
а не за то, чем они никогда не были.


В большинстве случаев светское общество ожесточает человека; тот же,
кто неспособен ожесточиться, вынужден приучать себя к напускной бес-

чувственности, иначе его непременно будут обманывать и мужчины и
женщины. Даже краткое пребывание в свете оставляет в порядочном чело-
веке горький и печальный осадок; оно хорошо лишь тем, что после него
уединение кажется особенно приятным.


Светская чернь почти всегда мыслит подло и низко. Ей по сердцу
только мерзости и непотребства; поэтому она готова усматривать их в лю-
бом поступке, в любых словах, которые становятся ей известны. Как,
например, толкует она дружбу, пусть даже самого бескорыстного свойства,
между вельможей и талантливым человеком, между сановником и част-
ным лицом? В первом случае-как отношения между патроном и клиен-
том; во втором - как плутовство и соглядатайство. В великодушии, про-
явленном при обстоятельствах самых возвышенных и волнующих, она
чаще всего видит лишь ловкий ход, с помощью которого у простака вы-
манили деньги. Стоит порядочной женщине и достойному любви мужчине
случайно выдать связующее их и подчас глубоко трогательное чувство,
как толпа объявляет любовников развратницей и распутником, и все по-
тому, что суждения ее предвзяты, - она наблюдала слишком много слу-
чаев, где ее презрение и порицание были вполне заслужены. Из этого
рассуждения следует, что честным людям лучше всего держаться по-
дальше от толпы.


Природа не говорит мне: оБудь беденп - и уж подавно: оБудь бо-
гатп, но она взывает: оБудь независим!п.


Философ-это человек, который знает цену каждому; стоит ли удив-
ляться, что его суждения не нравятся никому?


Светский человек, баловень счастья и даже любимец славы - словом.
всякий, кто дружен с фортуной, как бы идет по прямой, ведущей к неиз-
вестному пределу. Философ, дружный лишь с собственной мудростью.
движется по окружности, неизменно возвращающей его к самому себе.
Этот путь-как у Горация: *' оTalus tores atque rotundusп.''

'оКак шар, и круглыи, и гладкийп (лат.). Пер. М. Дмитриева.




Не следует удивляться любви Ж.-Ж. Руссо к уединению: такие на-
туры, подобно орлам, обречены жить одиноко и вдали от себе подоб-
ных; но, как это происходит и с орлами, одиночество придает широту
их взгляду и высоту полету.


Человек бесхарактерный - это не человек, а неодушевленный пред-
мет.


Мы недаром восхищаемся ответом Медеи оЯ!п: '''* кто не в силах ска-
зать то же самое при любой житейской превратности, тот немногого
стоит, вернее, не стоит ничего.


По-настоящему мы знаем лишь тех, кого хорошо изучили; людей же,
достойных изучении, очень мало. Отсюда следует, что человеку подлинно
выдающемуся не стоит, в общем, стремиться к тому, чтобы его узнали.
Он понимает, что опоишь его могут лишь немногие и что у каждого из
этих немногих есть свои пристрастия, самолюбие, расчеты, мешающие им
уделить его дарованиям столько внимания, сколько они заслуживают.
Что же касается избитых и банальных похвал, в которых не отказывают
таланту, когда его, наконец, замечают, то в них он не найдет ничего для
себя лестного.


Когда у человека настолько незаурядный характер, что можно зара-
нее предвидеть, с какой безупречной честностью поведет он себя в любом
деле, от него отшатываются и на него ополчаются не только плуты, но
и люди наполовину честные. Более того, им пренебрегают даже люди
вполне честные: зная, что, верный своим правилам, он в случае необходи-
мости всегда будет на их стороне, они обращают все свое внимание не
на него, а на тех, в ком они сомневаются.


Почти все люди - рабы, и это объясняется той же причиной, какой
спартанцы объясняли приниженность персов: они не в силах произнести
слово онетп. Умение произносить его и умение жить уединенно-вот спо-
собы, какими только и можно отстоять свою независимость и свою лич-
ность.


Когда человек принимает решение вести дружбу лишь с теми людьми.
которые хотят и могут общаться с ним в согласии с требованиями
нравственности, добродетели, разума и правды, а приличия, уловки тще-
славия и этикет рассматривают лишь как условности цивилизованного
общества,-когда, повторяю, человек принимает такое решение (а это
неизбежно, если только он не глуп, не слаб и не подл), он быстро убеж-
дается, что остался почти в полном яднночестве.

Любой человек, способный испытывать возвышенные чувства, вправе
требовать, чтобы его уважали не за положение в обществе, а за характер.

Г л а в а V

РАЗМЫШЛЕНИЯ О НРАВАХ

Философы насчитывают четыре основные добродетели и уж из них
выводят все остальные. Это-справедливость, умеренность, сила харак-
тера и благоразумие. Последнее, думается, заключает в себе две пер-
вых-справедливость и умеренность - и в известной степени заменяет
силу характера, ибо во многих случаях спасти человека, лишенного этой
силы, может только благоразумие.


Моралисты, подобно философам, создавшим физические и метафизиче-
ские системы, позволили себе слишком широкие обобщения, придали слиш-
ком всеобщий смысл максимам, касающимся нравственности. Что остается,
например, от изречения Тацита:  оNeque limner, amissa pudicitia, alia
abnueritп,' после того как столько женщин на деле доказали, что один
проступок не мешает им проявить многие добродетели? Я был свидете-
лем того, как г-жа де Л*, чья юность мало отличалась от юности Маней
Леска, в зрелые годы питала чувство, достойное Элоизы. Эти при-
меры таят в себе мораль слишком опасную, чтобы приводить их в кни-
гах, но о них всегда следует помнить, иначе можно попасться на удочку
моралистов-шарлатанов.


В светском обществе распутству придали такое благообразие, что оно
больше не оскорбляет хороший вкус; реформе этой уже лет десять.

" оЖенщина, хоть раз позабывшая о стыдливости, уже ни в чем не откажетп (лат.).




Когда душа больна, она ведет себя совершенно так же, как больное
тело: мечется и не находит себе места, но все же наконец немного успо-
каивается, сосредоточиваясь на чувствах и мыслях, помогающих ее исце-
лению.


Иным людям, как воздух, нужны иллюзии в отношении всего, что им
дорого. Порою, однако, у них бывают такие прозрения, что кажется, они
нот-вот придут к истине, но они тут же спешат удалиться от нее, подобно
детям, которые бегут за ряженым, но пускаются наутек, стоит тому
обернуться.


Чувство, которое человек в большинстве случаев испытывает к своему
благодетелю, похоже на его признательность зубодеру. Он говорит себе,
что ему сделали добро, избавили от страданий, но тут же вспоминает,
как это было больно, и уже не питает к своему спасителю особой неж-
ности.


Подлинно великодушному благотворителю следут помнить, что тот,
кому он хочет помочь, не должен знать о материальной стороне, которая
есть в каждом благодеянии. Пусть мысль о ней, так сказать, утонет, рас-
творится в чувстве, вызванном добрым делом, как мысль о наслаждении
растворяется для любовников в очищающем очаровании любви, которая
эту мысль породила.


Всякое благодеяние, не милое сердцу, отвратительно. Благодеяние -
это или святыня, или мертвый прах. Мысль о нем надо хранить как
драгоценность или навсегда отбросить.


Большинство благотворителей, которые, совершив добрый поступок,
делают потом вид, что хотят остаться в тени, на самом деле убегают от
признательности так же, как убегала вергилиева Галатея: оЕt se cupit
ante videriп.

 оНо жаждет, чтоб я ее раньше увиделп (лаг.). Пер. С. Шервинского.


Считается признанным, что люди привязываются к тем, кому они
помогли. Это говорит о доброте природы: способность любить - вот пои-
стине заслуженная награда за благое дело.


Клевета похожа на докучную осу: если у вас нет уверенности, что вы
тут же на месте убьете ее, то и отгонять ее не пытайтесь, не то она вновь
нападет на вас с еще большей яростью.


Новые друзья, которыми мы обзаводимся в зрелом возрасте, пытаясь
заменить ими утраченных, в сравнении со старыми нашими друзьями осе
равно что стеклянные глаза, искусственные зубы и деревянные ноги
п сравнении с настоящими глазами, собственными зубами и ногами из
плоти и крови.


В простодушных рассуждениях ребенка из хорошей семьи заключена
порой презанятная философия.


Людская дружба в большинстве случаев порастает множеством колю-
чих оеслип и оноп и в конце концов переходит в обыкновенные прия-
тельские отношения, которые держатся только благодаря недомолвкам.


Между нравами старинными и нашими такое же сходство, как между
Аристидом, министром финансов у афинян, и аббатом Терре.


Род человеческий, дрянной уже по своей натуре, стал еще хуже под
влиянием цивилизованной жизни. Каждый человек вносит в эту жизнь
недостатки, присущие, во-первых, всем людям, во-вторых, ему самому и,
в-третьих, тому сословию, к которому он принадлежит. С возрастом
недостатки эти возрастают, и чем старше становится человек, чем больше
он уязвлен пороками ближних, чем несчастнее из-за собственных поро-
ков, тем сильнее его презрение к человечеству и обществу, на которые
он и готов обрушить свой гнев.




Со счастьем дело обстоит как с часами: чем проще механизм, тем
реже он портится. Самые неточные - это часы с репетицией, особенно
если у них есть минутная стрелка; ну, а если они еще показывают дни
недели и месяцы года, то поломкам нет конца.


У людей все суетно-радости и печали; но уж лучше пусть мыль-
ный пузырь будет золотистый или лазурный, чем черный или грязни-
серый.


Человек, который именем дружбы прикрывает свое тиранство, по-
кровительство или даже благодеяния, напоминает мне того злодея сця-
щенника, который подносил яд в причастной облатке.


Мало на свете благотворителей, которые не говорили бы, подобно
Сатане:  оSi cadens adoraveris meп.

Нищета сбавляет цену преступлению.


Стоики-это своего рода поэты: в учение о нравственности они
вносят поэтический пыл и вдохновение.


Если бы человек неумный мог понять изящество, утонченность, широту
и прочие достоинства чужого ума и умел выказать это понимание, мно-
гие искали бы общества такого человека, даже при том, что сам он неспо-
собен сказать ничего умного. Это относится и к душевным свойствам.


Наблюдая или испытывая страдания, причиняемые глубоким чувст-
вом, например любовью или дружбой, утратой близкого человека или
иными обстоятельствами, невольно начинаешь думать, что беспутство и

* оЕсли, падши, поклонишься мнеп (лаг.).

ветреность не так уж бессмысленны и что светские люди правильно от-
носятся к жизни- другого отношения она н не стоит.


Иная страстная дружба дарит не меньшим счастьем, чем страсть
и вдобавок еще не противоречит разуму.


Пылкую и нежную дружбу можно ранить даже лепестком розы.


Великодушие - это не что иное, как сострадание благородного сердца.


Наслаждайся и дари наслаждение, не причиняя зла ни себе, ни дру-
гим - в этом, на мой взгляд, заключена суть нравственности.


Для истинно порядочных людей, у которых есть какие-то правила. и
заповеди господни кратко изложены в надписи над входом в Телем-
скую обитель: оДелай, что хочешьп.


Воспитание должно опираться на две основы - нравственность и бла-
горазумие: первая поддерживает добродетель, вторая защищает от чу-
жих пороков. Если опорой окажется только нравственность, вы воспи-
таете одних простофиль или мучеников; если только благоразумие
одних расчетливых эгоистов. Главным принципом всякого обществ
должна быть справедливость каждого к каждому, в том числе и к сeбе.
Если ближнего надо возлюбить как самого себя, то, по меньшей мере
столь же справедливо возлюбить себя как других.


Иные люди вполне раскрывают все свойства своего ума и сердца
только в истинной дружбе; в обществе же они могут проявить лишь
качества, которые приятны для светских отношений. Эти люди подобны
деревьям, которые под лучами солнца дают чудесные плоды, а в теп-
лице - несколько красивых, но бесполезных листков.




Когда я был молод и страсти настойчиво влекли меня к мирской суете,
могла в светском обществе и в наслаждениях я искал забвения жестоких
горестей, тогда мне проповедовали любовь к уединенному труду и усып-
ляли скучнейшими тирадами на эту тему. К. сорока годам, когда страсти
угасли и свет мне опротивел,-когда я обнаружил его пустоту и ничтоже-
ство, когда горести мои развеялись и прошла нужда в суетной жизни,
как в прибежище от них, вкус к уединению так развился во мне, что
заглушил все остальное. Я перестал бывать в свете, и вот тогда-то меня
начали донимать уговорами вернуться туда, обвиняя в мизантропии
и т. д. Чем объяснить эту удивительную перемену? Только потребностью
людей все порицать.


Я изучаю лишь то, что мне нравится, и утруждаю свой ум лишь теми
новыми идеями, которые меня занимают, не размышляя о том, полезны
они или бесполезны мне или кому-нибудь другому, придет или не придет
время, когда я смогу разумно применить приобретенные мною знания.
Так или иначе, у меня всегда будет бесценное преимущество над мно-
гими людьми, и заключается оно в том, что я не перечил самому себе и
был неизменно верен своему разумению и своей натуре.


Я свел на нет свои страсти примерно тем же способом, каким горя-
чий человек запаливает коня, которого не в силах объездить.


Обстоятельства, ставшие причиной первых моих горестей, послужили
мне броней против всех остальных.


К. г-ну де Ла Б* я сохраняю чувство, которое испытывает любой поря-
дочный человек, проходя мимо могилы друга.


Я безусловно могу жаловаться на обстоятельства и, быть может, на
людей, но о последних я молчу и жалуюсь только на первые; правда,
я избегаю людей, но лишь затем, чтобы не жить с теми, из-за кого мне
приходится нести бремя обстоятельств.


Если успех и придет ко мне, то не раньше, чем примет условия, кото-
рые ставят ему свойства моей натуры.


Когда сердце мое жаждет умиления, я вспоминаю друзей, мною утра-
ченных, женщин, отнятых у меня смертью, живу в их гробницах, лечу
душой на поиски их душ. Увы! В моей жизни уже три могилы!


Если мне удается сделать доброе дело и это становится известным, я
чувствую себя не вознагражденным, а наказанным.


Отказавшись от света и житейских благ, я обрел счастье, спокойст-
вие, здоровье, даже богатство, и вот я прихожу к выводу, что, наперекор
пословице, выигрывает игру тот, кто из нее выходит.


Известность - это возмездие за заслуги и наказание за талант.
К своему таланту, как бы мал он ни был, я отношусь как к доносчику,
существующему для того, чтобы лишать меня покоя. Изничтожая его.
я чувствую такую радость, словно разделываюсь с врагом. Это чувство
восторжествовало в моей душе даже над самолюбием, а что касается ли-
тературного тщеславия, то оно исчезло, как только пропал интерес, ко-
торый я некогда испытывал к людям.


К истинной и возвышенной дружбе нельзя примешивать другие чув-
ства. Я почитаю великим счастьем, что М * и я были уже связаны тес-
нейшей дружбой  к тому времени, когда мне довелось оказать ему
услугу, какой не смог бы оказать никто другой. Будь у меня хоть тень
подозрения, что все, сделанное им для меня, сделано было в корыстной
надежде встретить с моей стороны отношение, которое он действительно
встретил в определенных обстоятельствах, и что он имел возможность
предугадать эти обстоятельства, счастье моей жизни было бы навеки
отравлено.




Вся моя жизнь находится в полном противоречии с моими правилами.
Я отнюдь не поклонник знати - и состою при некой принцессе и некоем