ной партийной организации. Ушли  на фронт
почти все  рабочие  Сысертьского,  Нижне-Тагильского,  Алапаевского и других
заводов.
     Угроза Уралу обозначилась  на второй день  мятежа  белочехов,  26  мая,
когда они  захватили  Челябинск. Оседлав  железнодорожную магистраль в  этом
узловом пункте,  они двинулись  в трех  направлениях: на восток  - к  Омску,
Кургану, на соединение с сибирской группой  легиона; на запад - к Златоусту,
на прорыв к своим частям, выступившим в  Поволжье; на  север - в направлении
Кыштым - Екатеринбург. К  последнему пункту Гайда и собравшаяся  вокруг него
белогвардейская  свора рвались  с особой яростью:  они  знали, что  здесь  в
ипатьевском доме, с конца апреля находятся под стражей Романовы.
     Однако уже в первых боях на екатеринбургском направлении, в частности в
сражении  с  белочехами и казаками,  завязавшемся  28  мая у станции Аргаяш,
красноармейцы   и  рабочие  показали  свою  решимость  сорвать  эти  замыслы
контрреволюции.  Положение  ухудшилось,  когда  противник  захватил  Кыштым,
очутившись  в 130 верстах от Екатеринбурга, а с падением  Златоуста двинулся
по соединительной железнодорожной линии на Пермскую магистраль,  рассчитывая
обойти Екатеринбург и отрезать его от центра страны, лишив связи с Москвой и
Петроградом.
     Отражая  эту  угрозу, подлинный героизм проявили  отряды, присланные  в
помощь  Красной  Армии  ближними рабочими районами.  В те дни атаки белых на
екатеринбургском  направлении удалось отбить. У Аргаяша  они были отброшены,
на других участках Уральского фронта долго топтались на месте.
     В течение июня  и первой половины  июля  защитники  Урала ведут тяжелые
бои, удерживая  свои  позиции под  натиском  превосходящих  сил  врага.  Его
усиленно  снабжают правительства и  военные миссии Антанты, складывается все
более  ощутимый  его  перевес  в  численности  и  вооружении.  Под давлением
белочехов с запада и востока и  белоказачьих частей полковника  Анненкова со
стороны  Славгорода  пал  Омск. Примерно в то же время легионерам с  помощью
эсеров  и  белогвардейцев удалось прорваться в Самару. 3 июля Дутов вторично
захватил Оренбург. 8 июля интервенты захватывают Уфу.
     Вся железнодорожная магистраль  от  Самары  до Иркутска и прилегающие к
ней  районы   подпали  под  жестокую  власть  белых.  Повсюду  в  этой  зоне
совершаются аресты и казни коммунистов,  советских работников, активистов из
рабочих  и  деревенской бедноты.  Пали Пенза,  Сызрань, Симбирск,  Томск.  С
соединением челябинской, сибирской и поволжской групп легиона снова возросла
наступательная активность  белогвардейщины в направлении на Екатеринбург. К,
середине  июля  1918  года этот город представлял  собой последнюю  на Урале
крупную преграду на пути  сил контрреволюции, разлившейся  черным пятном  до
Иркутска, а местами и до Владивостока.
     С дальних и близких расстояний палящее дыхание войны доносится до  дома
Ипатьева. Эхо канонады  вибрирует в его  дощатых заборах. Обитатели верхнего
этажа жадно вслушиваются в отдаленный гул.
     Но  пристально приглядываются и  уральцы:  что происходит в ипатьевском
доме?
     Перед рабочими  мартеновского цеха  Верх-Исетского  завода  выступил  с
беседой о текущем моменте П. Л. Войков. Посыпались записки с вопросами.
     "- Скажите, - читает он одну из записок, - почему бывший царь находится
в роскошном особняке, а не в тюрьме?
     - Причин много. Главная из них - гуманность советской власти.
     - Куда делись царские бриллианты?
     -  Бриллианты изъяты  комиссией Уральского Совета по акту, запечатаны и
сданы на хранение до особого распоряжения.
     - Что за выстрелы раздавались  на этих  днях  во  дворе дома, в котором
проживает царская семья?
     -  Это  были два предупредительных  выстрела  охраны, заметившей подачу
сигналов из окна спальни бывшего царя" (30).
     Эвакуируя  Романовых  из   Тобольска,  советская  власть  считала,  что
перемещает их в тыл, за пределы досягаемости белых. В ходе внутренней войны,
навязанной народу  белыми,  тыл  стал  фронтом.  Те, кто  жаждал  заполучить
царскую семью, чтобы использовать ее в своих целях, распространили и на Урал
фронт  боев и  тем самым вновь поставили  в порядок дня вопрос о  ее судьбе.
Романовы  под стражей передвигались с востока на запад, из Сибири на Урал, а
их "рыцари-освободители"  катили вслед за ними свой вал террора, заговоров и
массовых убийств во имя спасения  царской  семьи, навлекая на нее  погибель.
Такую  связь  причин  и  следствий не  может сегодня,  отрицать  и  западная
антикоммунистическая пресса. "Удары, в те месяцы нанесенные  белыми красным,
роковым  образом  сказались на дальнейшей судьбе заключенных" (31).  Точнее:
"Американцы  и  англичане  высадились в Мурманске.  На юге  старые  генералы
формировали   белую  добровольческую   армию.   В   Сибири   чешский  легион
численностью  в  десятки   тысяч   солдат   захватил  Омск   и  двигался   к
Екатеринбургу. Давление этих сил  и толкнуло  большевиков  на  крайние меры,
направленные против возможности монархической реставрации" (32).
     Констатация, заслуживающая  высокой  оценки,  если учесть,  сколь редко
шпрингеровская  публицистика  балует  свою аудиторию хотя  бы  относительной
близостью к истине. Впрочем,  расщедрившись  на  такое признание, не заметил
шпрингеровский автор  в  событиях  восемнадцатого года одной,  так  сказать,
мелочишки: кайзеровской оккупации значительной  части территории  России,  а
также  происков  вильгельмовской   шпионско-диверсионной   службы,   которая
ухитрилась запустить свои щупальца  сначала в тобольский губернаторский дом,
а потом и в екатеринбургский особняк Ипатьева.
     Как бы  то ни  было,  на угрозу прорыва белых в  Екатеринбург уральские
рабочие  реагировали  просто  и понятно - по  законам революционной  логики.
Именно потому, что  белые стремились во что бы то ни стало захватить бывшего
царя, уральские  рабочие решили ни под каким видом его  не отдавать. Из этой
канвы  событий восемнадцатого года  тогдашний дом Ипатьева вырвать нельзя. В
глубине времени  он стоит, озаряемый слепящими сполохами невиданного пожара,
багровый от надвигавшегося на него столба огня. За приземистым особнячком на
косогоре разливается гигантское, на полнеба, зарево войны, охватившей Россию
от края до  края. Залетали и  падали искры и  за  двойной  дощатый забор, за
которым находились, ожидая вызволения, бывшие император и императрица.
     Бегство на Запад  -  вот то единственное,  на  что  могли  надеяться  и
надеялись Романовы.
     Как  раз  на  екатеринбургский период заключения  Романовых  приходятся
наиболее яростные  попытки их  освобождения, предпринятые  и  внутренними, и
зарубежными контрреволюционными силами.
     Неверны утверждения некоторых  современных американских авторов,  будто
ко времени перемещения Романовых в дом Ипатьева они политически окончательно
"обесценились", никому уже не нужны были, ни для кого  никакого  интереса не
представляли и что разуверились в возможности возвращения  их к власти  даже
крайние правые, сами монархисты.
     В действительности угроза была весьма серьезна. Белыми формированиями и
на Юге, и на Севере командовали царские генералы; белое движение возглавляли
недавние  сановники и  царедворцы, открыто прокламировавшие  как  свою  цель
возвращение царя.
     Не имело решающего  значения то, что Николай II  стал одиозной фигурой.
Бывало в  истории, что самая  неблаговидная  репутация не мешала свергнутому
тирану  вернуться  в  обозе  контрреволюции и  вновь вскарабкаться  на трон.
Муссировались  в  белом  стане имена  и  других  кандидатов  на  престол,  в
особенности   Алексея,   который   в  этом  смысле  представлял   наибольшую
потенциальную опасность, большую даже, чем Николай. Александров пишет, что в
Екатеринбурге   Александрой   Федоровной    владела    "страстная    мечта",
"всепоглощающая  надежда": доставить  сына  Алексея  в какое-либо безопасное
укрытие и выждать момент, когда его можно будет провозгласить царем, она же,
его мать, станет при нем регентшей (33). И тот же автор: "Немцы хотели: даже
если Николая им не  удастся спасти и он  будет расстрелян, все равно -  надо
заполучить  царскую семью,  то есть Александру  Федоровну  с  Алексеем;  сын
раньше  или  позже  будет  провозглашен царем,  а его  мать станет  при  нем
регентом  -  ведь  вынашивались же ею  еще до 1917 года  в  Петрограде планы
захвата власти и повторения карьеры Екатерины Второй" (34).
     Несомненно,  этим  расчетом  и  были  в какой-то  степени  продиктованы
практические действия кайзеровского  правительства в пользу Романовых  летом
1918 года. Имперский Берлин  пытался  использовать покушение левых эсеров на
посла Мирбаха, чтобы оказать давление на Советское правительство в вопросе о
царской семье.
     Выдвинув  после  6  июля провокационное  требование  о допуске в Москву
подразделения кайзеровских  войск  (якобы  для  охраны  своего  посольства),
Берлин затем заявил  о готовности снять это требование в обмен на разрешение
царской семье выехать в Германию.
     Советское правительство не дало втянуть себя в этот торг. Оно отклонило
как   требование   о  допуске  в   Москву  германского  батальона,   так   и
домогательства в  пользу  царской семьи - вмешательство во  внутреннее  дело
Советской России.
     А какая цель  преследовалась  германским вмешательством -  это довольно
откровенно, чтобы не сказать цинично, разъясняют в наше время шпрингеровские
комментаторы и  их заокеанские коллеги. В Екатеринбурге Николай и Александра
надеялись, что Германия вернет им трон и власть; вместе со своими спутниками
они  прикидывали,  куда  и  когда  их повезут  из  Екатеринбурга;  конкретно
рассматривались с Долгоруковым и Татищевым возможные маршруты  эвакуации: на
Дон - к Краснову, в Киев - к Скоропадскому, в Прибалтику - к фон дер Гольцу.
Под вильгельмовским прикрытием,  считали  Романовы, они  еще могут попасть в
Зимний или в Кремль.  Удалось же когда-то Бурбонам вернуться  в  Тюильри,  -
почему  бы, считали Романовы, и  им не добраться  до своих  дворцов в обозах
интервенционистских и белых армий? Их переписка тех дней, записи в дневниках
периода  пребывания  в  доме  Ипатьева пронизаны  убеждением,  что "все  это
кончится", "раньше или  позже кончится". Об этой их уверенности говорит  уже
сам по  себе тот факт,  что дневники они вели вплоть  до последнего момента,
хранили их и не уничтожали.
     Последний дневник Николая  II, хранящийся в ЦГАОР в Москве, содержит на
титульном  листе  надпись:  "Начат в Тобольске".  Заполнены  в  тетради  149
страниц. Первая запись сделана 18 сентября 1917 года, последняя-30 июня 1918
года. На тобольский период приходится 92 страницы, на екатеринбургский - 57.
     Тетрадь нашли  красноармейцы утром  17 июля  1918 года, во время уборки
опустевших  комнат  на  втором  этаже дома Ипатьева. Она  вывалилась  из-под
подушки. Накануне поздно вечером, когда Николай  по предложению коменданта в
последний раз  (в  одиннадцатом часу  вечера  16  июля)  поднялся  со  своей
постели, чтобы спуститься за ним в полуподвал.
     Может  показаться  странным, что  Николай  вел этот  дневник  почти  до
последнего момента  своей жизни и не постарался вовремя сжечь его. По мнению
М.  Н.  Покровского, объяснить это  можно лишь тем,  что до последней минуты
Романовы гораздо больше  верили в конец революции, нежели  думали о близости
их собственного конца.
     Проромановский  шантаж вокруг убийства  Мирбаха  был  не  первой  и  не
единственной попыткой такого рода.
     Например, в последних числах мая 1918 года, спустя несколько дней после
начала  чехословацкого мятежа,  кайзеровский  министр иностранных дел Рихард
фон Кюльман вызвал к себе на Вильгельмштрассе советского посла А. А. Иоффе и
заявил  ему:  германское  правительство  опасается, что  восставший  легион,
которым командуют Гайда и Сыровы, захватит  Николая II и "злоупотребит"  его
персоной в пользу военно-политических  целей Антанты.  То  есть: вместо того
чтобы  очутиться в  зоне германского  контроля  и оказать влияние на будущее
русско-германских отношений в соответствии с пожеланиями и интересами рейха,
бывший  царь  может  оказаться провозглашенным  верховным  главнокомандующим
белых  армий   и  в  этом  качестве  поможет  им  восстановить   на  Востоке
антигерманский  фронт   в,  тот  самый  момент,  когда  "кайзеровская  армия
готовится  к последнему  решающему  удару по западным  союзникам  в Шампани"
(35).  Германское правительство  предупреждает:  если  советские  власти  не
предотвратят  такого  поворота  событий, оно двинет свои вооруженные силы на
Оршу и Псков с последующей целью осадить и  взять  Москву.  На ближайшей  же
стадии  оно  перейдет  к  методу  прямой поддержки  контролирующего  Донскую
область атамана Краснова и откроет ему путь на Волгу, в глубь страны.
     Параллельно в Москве  с  подтверждением  ультиматума  Кюльмана выступил
перед  Советским правительством  германский  военный  атташе.  Он  со  своей
стороны заявил, что "в случае неблагоприятного для Германии оборота  событий
вокруг Екатеринбурга" главное командование германских оккупационных войск на
Украине  и  в  районе Ростова-на-Дону  двинет  свои  силы  в  направлении на
Царицын,  чтобы  утвердиться  "на  обоих  берегах  великой  реки"  (36); как
подчеркнул в своем заявлении атташе,  "генералы Людендорф и Гофман исполнены
решимости не допустить, чего бы это  им  ни стоило, чтобы  в канун решающего
наступления Германии на  Западе ей были подрезаны поджилки на Востоке" (37).
Не  исключается,  в  случае  необходимости,  расторжение Брестского  мирного
договора с  последующим  германским  наступлением  на  Москву  и  Петроград.
Посему:  кардинальным решением проблемы была бы передача  Николая II  и  его
семьи   в   расположение  германских  войск,  что  в   корне   исключило  бы
недоразумения и дискуссии на эту тему.
     Советская сторона отклонила этот ультиматум. Едва это было сделано, как
с германской стороны последовал новый шаг.
     Из Дармштадта позвонил  в советское посольство  в  Берлине брат  бывшей
царицы  Эрнст Людвиг Гессенский  (Эрни) и  сказал послу:  он, Эрнст  Людвиг,
предлагает  России свои добрые услуги  как посредник в назревающем конфликте
между Берлином  и  Москвой.  Услуги  такие:  "а)  он  берется  предотвратить
германское наступление в Россию и  неминуемую в таком случае, по его мнению,
оккупацию всей  страны; б)  он  берется добиться от имперского правительства
сокращения  или,  может  быть,   даже  аннулирования  возложенной  брестским
трактатом  на  Советскую  Россию  военной контрибуции в сумме 300  миллионов
золотых рублей. Цена обеих услуг: освобождение и отправка в Германию царской
семьи. Вступит ли советская сторона в это обсуждение?" (38)
     Одновременно в  летние  дни  1918 года все  более явственно  проступают
признаки заинтересованности в судьбе Романовых и со стороны некоторых кругов
по ту сторону Атлантики. Об этом откровенно повествует Александров.
     Как уже было сказано, сигнал к мятежу в мае 1918 года дали командованию
чехословацкого легиона те  круги чешской крупной буржуазии, интересы которой
представляли в передних антантовской верхушки  Масарик  и Бенеш. Фактически,
признает  американский  автор, "авантюру  на Волге" финансировали,  наряду с
англофранцузскими   источниками,  также  заокеанские  -  в  первую   очередь
ньюйоркский "Нэйшнл сити бэнк" (оплата поставок легиону оружия, боеприпасов,
средств связи,  машин и амуниции). "Брокером", то есть маклером  между  этим
банком и легионом, "выступал Томаш Масарик -  профессор, как раз в то  время
готовившийся въехать в ореоле освободителя в  пражские Градчаны" (39). Он-то
"и  был тем человеком, который, с  одной стороны,  осуществлял дистанционное
управление чехословацким  легионом в России,  а  с другой стороны  -  обещал
союзникам освободить и передать  им бывшего  царя"  (40). За  Гайдой,  таким
образом, стоял Масарик; за Масариком - "Нэйшнл сити бэнк"; за этим  банком -
сбежавшие  оружие  тогдашние концерны "Ремингтон армс" и  "Метэллик картридж
юнион";  за  этими  военно-промышленными  корпорациями  -  вся  американская
монополистическая олигархия, израсходовавшая миллионы долларов на пулеметы и
другое оружие  для  белочехов и  белогвардейцев  -  "в  обмен  на  обещанное
освобождение царя" (41).
     Правда, предприятие  не окупилось. Банды Гайды  и Дутова  не  оправдали
вложенные в  них манхэттенскими финансистами  миллионы.  Уже в те дни, пишет
американский автор,  "мало кто питал  иллюзии  насчет  того, что  Николаю II
удастся получить место для своей могилы рядом со своими предшественниками по
трону  в  соборе Петропавловской крепости".  (42) И все  же факт таков,  что
Романовых  пытались спасти одновременно два  бopoвшихся между собой блока  -
каждый в своих интересах; природа же их интересов была одна: и Вильгельму II
и  крайне правым  антантовским  кругам  восстановленная  в  России  монархия
представлялась  как  орудие дальнейшего  подчинения  и  закабаления  страны,
раздела  ее   на   сферы  влияния   или   даже   (в  кайзеровском  варианте)
территориального расчленения.
     Все  же  можно  сказать:  кайзеровское  правительство  заступалось   за
Романовых  несколько  усерднее, чем его  антантовские соперники. Оно бросило
для  натиска  в   этом   направлении  лучшие  кадры   своей   дипломатии   и
шпионско-диверсионной службы.
     Насколько уверены были кайзеровские власти в  действенности  давления и
шантажа,  видно  из  того,  что  Мирбах,  адресуя  Советскому  правительству
угрожающие демарши,  параллельно  завязывает  торг  с  русским монархическим
подпольем:  как   будут   использованы  Романовы,  перед   которыми  вот-вот
распахнется выход из Ипатьевского особняка.
     По инициативе и "в ответ на призыв графа Мирбаха" (43) в мае 1918 гор в
Москве   собирается   в   глубоком   подполье  съезд   представителей   всех
антисоветских  партий,  где официальные уполномоченные кайзеровской Германии
поставили на обсуждение  уже известные предложения о восстановлении в России
монархии Романовых ... Предполагалось сначала восстановить Николая II, потом
вторично провозгласить его  отречение,  поскольку  первое  (март  1917 года)
считалось подмоченным принудительным его характером, "после чего возвести на
престоле наследника"  (44). Выявилось  на  съезде  расхождение  между  двумя
основным  группами: Союзом возрождения и Национальным центром. По объяснению
цитируемого автора,  "обе  эти  групп  допускали  русскую  монархию,  но  со
следующим  различием: консерваторы готовились  принять  ее  из немецких рук,
радикалы отказывались от всякого "подарка" из Берлина. Кандидатом германским
был юный Алексей - немцам казалось, что он будет более податлив  их влиянию;
радикалы же предпочитали Михаила Александровича, как преемника, который 1917
году  был   уже  однажды  признан   псковским   актом  отречения"  (45).   К
окончательному   соглашению  на  съезде  не  пришли,  решили  "еще   немного
подождать,  когда   раскроются   двери  ипатьевского  дома".  Но  двери   не
раскрывались,  Мирбах был убит, а через 10  дней  "отпала и вся  проблема  в
целом,  поскольку навсегда исчезли  персоны, вокруг  которых  вращался  этот
спор" (46).
     До того же, как "отпала  вся  проблема в целом", наращивают свои успехи
не только Мирбах и  его советник Ритцлер  в  Москве,  но и главнокомандующий
оккупационными войсками генерал Эйхгорн и гетман Скоропадский в Киеве.
     Едва бывший царский генерал П. П. Скоропадский взял из рук оккупантов
     (29 апреля 1918 года)  гетманскую  булаву, как обратил в первую очередь
свой взор на дом Ипатьева в Екатеринбурге.
     "Он специально поехал к императору  Вильгельму в Берлин просить о более
настойчивом вмешательстве в этот  вопрос... - писал нацистский автор  в 1942
году.  - Он сделал все возможное д