тым. Матрена ему в тягость, нужна ему не сама она,
а  ее  фамилия,  и он  с  легкостью  делает ее орудием своих афер  -  "о чем
свидетельствует  позже найденный  дневник  Матрены Соловьевой,  из  которого
видно, что поручик Соловьев заботился  о ней, мягко выражаясь, мало" (72). В
обращении с Матреной  Соловьев, что и говорить, проявил мало кавалерства. Но
Шпрингеровская  газета   забыла  добавить,  что   его   поведение   отразило
нравственные нормативы, характерные  вообще для  распутинского кружка. Таких
этот  кружок  поставлял царю  слуг,  такого он  поставил  царю и  спасителя.
Досталось Матрене от  "Борьки", бывшего завсегдатая  Гороховой, 64; испытала
она на себе и его двуличие, и своекорыстие, и даже кулак... (73)
     Так  и  получилось,  что  жалоба  суетливого  попа  открыла  тобольским
советским  организациям  кое-что.  Теперь, когда  проступили первые признаки
непосредственной  угрозы,  еще  более  посуровел  и  ожесточился  солдатский
комитет.  На   собрании   отряда,   созванном   комитетом,   в   присутствии
представителей  Совета   и  местной   большевистской  организации,   солдаты
поклялись: что бы ни  случилось,  Романовых караулить, не выпускать. Комитет
взял в  свои руки контроль над всеми связями дома  с внешним  миром. Караулы
усилены,  от   часовых  комитет  потребовал  бдительности.   Все  льготы   и
послабления, допущенные Панкратовым, отменены. Все свитские из корниловского
дома переведены  в  губернаторский и  тоже взяты под  стражу. Челяди в  доме
объявлено, что и  к ней относятся правила  режима заключения. (Только Сидней
Иванович Гиббс продолжает упорно настаивать на своих правах свободного члена
британской нации, почему комитет некоторое время еще позволяет ему ходить по
городу.) В комнатах Романовых произведен обыск, холодное оружие изъято.
     Панкратову  такое обращение с заключенными претит. Он пытается помешать
солдатам где  и чем  может. Поэтому неприязненное  отношение отряда  к  нему
переходит во вражду, а критика  его распоряжений - в открытое неповиновение.
В конце концов отряд отказывается признавать его полномочия (74).
     По  недоразумению  Панкратов  оставался в  своей  должности  еще два  с
половиной  месяца  после  того, как исчезло  его  петроградское  начальство.
Наконец  солдатский  комитет  отряда  предлагает  ему написать  заявление об
уходе. Он не хочет: "Назначен я не  вами, а  центром,  поэтому  только центр
может  меня  снять".  Комитет  возражает  ему:  "Того  центра,  который  вас
назначил, уже  нет  и не будет.  Новому  же центру пока  не до вас. Поэтому,
согласно  закону  революции,  мы,  солдаты,  и  берем на  себя  роль  вашего
начальства.  Предлагаем по-хорошему -  уезжайте отсюда".  Панкратов  в конце
концов соглашается уехать, если ему на руки будет выдано подтверждение того,
что вина за  его  отстранение лежит  не на нем, а на солдатах,  вступивших в
"раздоры" между собой. Ладно, сказали ему, пусть так, но пишите заявление. И
он написал:
     "В  отрядный  комитет. Ввиду  того,  что  за последнее  время  в отряде
особого   назначения  наблюдается  между  ротами  трение,   вызываемое  моим
присутствием в отряде, как комиссара,  назначенного  еще в августе 1917 года
Временным  правительством, и не желая углублять этого трения, я, в интересах
дела общегосударственной важности, слагаю - с себя полномочия и прошу выдать
мне письменное подтверждение основательности моей мотивировки.
     В. Панкратов. гор. Тобольск. Январь 24 дня 1918 года" (75).
     Получив от него  эту  бумагу,  отрядный  комитет  постановляет: просьбу
удовлетворить, выдать просимый документ.
     "Удостоверение.
     Дано сие от Отрядного Комитета Отряда  Особого Назначения  комиссару по
охране бывшего царя  и его семьи Василию Семеновичу Панкратову в том, что он
сложил свои полномочия  ввиду того,  что его пребывание  в  отряде  вызывает
среди  солдат трения,  и  в  том, что  мотивы сложения полномочий  Комитетом
признаны правильными.
     Зам. председателя Комитета: Киреев.  Секретарь  Комитета: Бобков.  Гор.
Тобольск. 26 января 1918 года".
     Вручив бывшему  комиссару эту справку, Киреев и Бобков сказали ему, что
с  данного  момента  ни ему, ни  его бывшему заместителю  Никольскому "в дом
ходить  больше нечего". Оба  побродили вокруг  дома еще с месяц (в последний
раз они видели Николая 24 января), а 26 февраля уехали на санях в Тюмень.
     Потеряв опору, хочет уйти и Кобылинский. Комитет готов распрощаться и с
ним. Но прежде чем подать заявление, комендант решает поговорить с Николаем.
Сам Кобылинский  вспоминал об этом эпизоде так: "То была  не жизнь,  а сущий
ад.  Нервы были натянуты до последней крайности...  Я не  выдержал. Я понял,
что больше нет у меня власти, и почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в
дом и  попросил  Теглеву (няню детей Романовых. - М. К.) доложить  государю,
что мне  нужно его видеть. Государь принял меня в ее  комнате. Я сказал ему:
"Ваше  величество,  власть выскользает из моих рук...  Я не могу больше быть
вам  полезным.  Если вы мне разрешите, я  хочу уйти. Нервы у меня совершенно
растрепались. Я  больше  не могу".  Государь обнял меня  одной  рукой...  Он
сказал мне: "Евгений Степанович, от себя, жены и детей я вас прошу остаться.
Вы видите, мы все терпим. Надо  и  вам потерпеть". Потом он обнял  меня и мы
поцеловались. Я  остался  и  решил  терпеть"  (76).  В  губернаторском  доме
Кобылинский  оставался  и  "терпел"  до   последнего  дня  пребывания  здесь
Романовых.
     Впоследствии   некоторые   белоэмигранты   задним   числом  поносили  и
Кобылинского, называя его "тюремщиком", погубившим царскую  семью. Другие же
вступались за него, говоря, что он сделал для Романовых все, что  было в его
силах.  В частности, Кобылинского взял под защиту Соколов; он включил в свою
книгу показания, оправдывающие Кобылиного.
     За   недооценку   возможностей   Кобылинского   и   недостаточное    их
использование порицал монархических заговорщиков Жильяр: "Никто не  подумал,
что несмотря на революцию и стоя  якобы в противном лагере, он (Кобылинский.
-  М. К.)  продолжал служить  государю  императору  верой и  правдой,  терпя
грубости  и нахальство охраны. Кобылинский сделал для царской семьи все, что
мог  -  и  не  его  вина,  если  недальновидные  монархисты-организаторы  не
обратились к нему -  единственному человеку, который имел полную возможность
организовать освобождение  царской семьи и ждал только помощи извне, которую
он  сам не  мог призвать,  так  как  был под  постоянным  надзором враждебно
настроенных солдат" (77).
     Жильяр не совсем прав. Монархисты не обходили Кобылинского. Они держали
его  в  курсе своих замыслов, он, будучи в душе сам монархистом, всячески им
помогал. Была у него  лишь специфическая трудность, ограничившая его участие
в заговоре, и Жильяр  сам  упоминает о ней  вскользь. Кобылинский все  время
находился на  глазах  у солдат охраны, враждебных реакции, и они  следили за
каждым его движением.
     "Мы все терпим - надо и вам потерпеть". В устах Николая эти слова имели
один только смысл: освобождение недалеко. Уверена в том и его  супpyгa.  Она
спрашивает себя:  "Когда  все это  кончится?" И сама себе отвечает:  "Скоро,
скоро".  Она  записывает:  "Внутренне  я  спокойна,  знаю,  что все  это  не
надолго". "Я твердо и непоколебимо верю: все  это не надолго..." "Епископ за
нас, и патриарх  тоже,  и большинство духовенства за нас - значит, продлится
недолго"... "Твердо, непоколебимо верю, что Он (бог) все спасет..." (78).
     Романовы знают,  что диверсионные офицерские группы, засланные на Иртыш
Марковым 2-м и  Нейгардтом, кулацко-монархические отряды, собранные на месте
Сергеем Марковым и Гермогеном, подбираются все ближе к губернаторскому дому.
Кроме  того,  "подумать  только"  на  юге успешно наступают поднявшие  мятеж
генералы... "какие молодцы"  (79). Дела идут так хорошо, что "гофмаршальскую
часть мы решили пока не упразднять. Считаем, что незачем это делать" (80). В
летописи безумств  и пошлостей, нагроможденных  Романовыми на  своем  долгом
пути, этот штрих  венчает остальное: спустя  год после своего падения, через
полгода  после своего  изгнания, за три месяца до  своего  конца, в  глубине
Сибири, под тобольской стражей, в окружении солдат, поклявшихся не выпускать
их   живыми,  Романовы  глубокомысленно   исследуют   вопрос  о   дальнейшем
функционировании своей гофмаршальской части и постановляют: сохранить.
     Чем дальше, тем нетерпеливей становятся обитатели губернаторского дома.
Напряжением ожидания пронизаны их будни и праздники. Они втайне подталкивают
своих приверженцев-заговорщиков, внушают им  решимость, стараются навести их
на выбор благоприятного момента. Напрасно столь усердствует в наше время г-н
Хойер,  пытаясь  задним  числом  приписать  Николаю  "наивное  игнорирование
жестокой  действительности" (81), почти безразличное "созерцание опасностей,
обступивших  его  со  всех сторон"  (82). С  наигранным  простодушием  Хойер
спрашивает:   "Как  переносил   Николай  II  возраставшее  ухудшение  своего
положения?  Пытался  ли  он  подкупить  солдат  и  офицеров охранявшего  его
батальона, чтобы они  помогли ему  бежать? Завязывал  ли он  с той  же целью
тайные связи?" И  сам отвечает на свои вопросы: "Ничего подобного не было. С
почти    непостижимой    пассивностью,   с    фатализмом,    граничащим    с
самоуничтожением, предался он своей судьбе" (83). Хочешь - верь, хочешь - не
верь.
     Были  и  подкупы,  и тайные связи,  и планы бегства, и  банды,  которым
предназначено  было  эти планы привести в  исполнение. Была и та подноготная
всей  подготовки,  которую   г-ну  Хойеру  хотелось  бы   затушевать:  нити,
тянувшиеся из окружения Николая к кайзеровской разведке.
     Некоторые западногерманские коллеги Хойера видят, впрочем, события того
времени по-иному. "Царь  и  царица в беседах  с доверенными  людьми  не  раз
выражали надежду и уверенность, что преданные люди помогут им бежать...  Эту
надежду  вполне  разделяло  непосредственное  окружение  бывшего  царя.  Они
настаивали перед царем,  чтобы он был готов к  любым обстоятельствам"  (84).
"Даже к началу  весны 1918 года планы бегства еще  не лишены были  некоторых
перспектив на успех"  (85). То же подтверждает свидетель событий: "Император
держался наготове  на  случай ожидаемой возможности" (86).  Тот  же очевидец
записывает 17 марта 1918 года в своем дневнике: "Никогда  еще обстоятельства
не складывались  более  благоприятно  для  побега,  чем  теперь... Ведь  при
участии  полковника   Кобылинского,   на  которое   можно   с   уверенностью
рассчитывать,  так  легко  обмануть  наших  тюремщиков...  Достаточно  всего
нескольких стойких,  сильных  духом людей,  которые  планомерно  провели  бы
извне" (87). А через несколько дней (26  марта) Александра Федоровна, стоя у
окна,  видит  вступающий  в  город  конный отряд и,  вне  себя  от  радости,
истерическим голосом кричит домочадцам: "Смотрите, смотрите, вот они  идут -
настоящие   русские   люди!"   Ей   показалось,  что  в  Тобольск   вступают
белогвардейцы. Она обозналась, хотя это были действительно настоящие русские
люди: на помощь тобольским рабочим  пришел из Омска отряд Красной Армии  под
командованием рабочего Демьянова.
     В тот день швейцарец записывает:
     "Наши надежды на спасение, кажется, рушатся" (88).
     В  губернаторском  доме этот иностранец был едва  ли не лучшим знатоком
обстановки (89).
     Подходило  к  концу  восьмимесячное тобольское сидение Романовых  и  их
приближенных.
     Не кончилось и не могло завершиться это сидение той  развязкой, которой
они ждали. Во-первых, помешали солдаты охраны и тоболяки. Как в Царском Селе
весной  1917 года, так в Тобольске следующей  осенью, зимой и  весной побега
Романовых не допустили  простые  граждане  революционной  России, трудящийся
люд.  Не  будь его бдительности и решимости,  Романовы  раньше или позже,  в
какой-то избранный ими  момент, исчезли бы.  И не обязательно ночью, а может
быть,  среди  бела дня. Для этого сделали все от них зависящее  и Вершинин с
Макаровым, и Панкратов с Никольским, и, в особенности, Кобылинский.
     Во-вторых, в  среде  монархистов не было единства, они  грызлись  между
собой. Рыцари царского самодержавия и после его  краха  несли на себе печать
его маразма.  Некоторые  из них  организацию его освобождения  превратили  в
толкучку, цинично махнув  рукой и на  координацию,  и на самую суть "святого
дела" во имя легкой поживы.
     В-третьих,  когда обострилась угроза  контрреволюционного выступления в
районе Тюмени  - Тобольска,  в ход  событий вмешался  уральский пролетариат.
Появление на  улице Свободы конного отряда Демьянова было одним из признаков
того,   что  омские  и  екатеринбургские  рабочие  все   решительней  ставят
заключение  Романовых под свой контроль. И вполне  резонно  Жильяр, выглянув
из-за спины своей  патронессы  на улицу, расценил  появление омской  Красной
гвардии как крушение еще одной надежды...
     В  последующие  месяцы  эти  надежды  оживали  еще  не  раз.  Ненадолго
вспыхнули они  и в те  весенние дни восемнадцатого  года, когда  мелькнул  в
калейдоскопе событий между  Тобольском  и  Екатеринбургом  некий  проходимец
Яковлев. И, вспыхнув, снова - теперь уже навсегда - угасли...


     (1) Блок, стр.346
     (2) Соколов. Показания А. Ф. Керенского, стр. 25.
     (3) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т.34, стр.48, 49
     (4) Соколов. Показания Д. Ф. Керенского, стр. 26
     (5)Hanns Manfred  Heuer. Die Wahrheit ueber den Mord der Tsarenfamilie.
"Bunte Illustrierte", Offenburg - Baden, 1965, No 8-19.
     (6) Alexandrоv, p. 177.
     (7) Соколов, стр. 26.
     (8) Alexandrоv, p. 180.
     (9) "Die Welt", 6.VIII. 1968, S. 6.
     (10) Sidney Harcave.  Years  of the  Golden Cockerel.  The last Romanov
Tsars 1914-1917. Macmillan,  New York,  p.  474. Далее в сносках:  "Harcave,
p.".
     (11) Frankland. p. 124.
     (12)  Eugene  Kobylinsky,  Colonel.  The  last days  of  the  Romanovs.
Thornton Butterworth, London, 1920, p. 41
     (13) В.С.Панкратов.  С царем  в  Тобольске. Изд-во "Прибой", Л.,  1925,
далее в сносках: "Панкратов, стр."
     (14)  Копия  этой  инструкции,  составленной  Керенским,  была  найдена
белогвардейским  прокурором  Н. Н. Остроумовым 7 сентября 1918 года в здании
Волжско  -   Камского  банка  (где  помещался  Уральский  Совет  до  падения
Екатеринбурга   25  июля  того   же  года).   Соколов   называет  инструкцию
"бесчеловечной".  По  его  мнению,  Керенский  вдавался  в  ней  "в  слишком
детальные    подробности"    регламента.    Особенно    ужаснули    Соколова
святотатственные  директивы  лидера насчет того, "какие блюда  может  кушать
царская семья", включая оговорку, что семья "впредь должна воздерживаться oт
употребления горячих закусок". - Соколов, стр. 23.
     (15) Marie  Кlеinmiсhеl. Memories of a shipwrecked world. London, 1935,
p. 12.
     (16) Назанский, стр. 197. ,
     (17)  Sорhiе  Вuxhоеvdеn,  Baroness.  Left  benind:  Fourteen month  in
Siberia during the revolution. Longmans -  Green. New York and London, 1934,
p. 89. Далее в сносках: "Вuxhoevdеn, p.".
     (18) Там же, р. 91.
     (19) Там же, р. 92.
     (20) Дневник Николая Романова. Запись от 7 (20) августа 1917 года.
     (21) Вuxhоevden, p. 102.
     (22) Вокруг этого  мальчика еще при жизни его создавались  легенды. Ему
посвящались роскошно  изданные книги. Ниже - некоторые  реальные  его черты:
"Был с ленцой и не особенно любил книги... Подчинялся только отцу... Болезнь
наложила  на него тяжелый отпечаток. Скуповатостью напоминал мать... Собирал
разные брошенные вещи: гвозди, свинцовую  бумагу,  веревки  и т. п.  С отцом
говорил  по-русски,  с  матерью  -  по-английски".  - Соколов,  стр.  53.  С
12-летнего  возраста ведет дневник.  Пишет  беспомощно,  каракулями,  почерк
возраста  лет 8-9. Обычно в тетради отмечает: когда встал, когда  лег, какая
погода,  в  какую игру  играл;  почти нет  упоминаний об  уроках, ни  одного
названия  читаемой книги, ничего - об отношении к учителям. События, которые
стоит зафиксировать:  "получил французскую  медаль";  "чистил штык"; кого-то
"покусал пес"; "у Нагорного (дядьки) украли 90 рублей с кошельком"; ходил на
Невском по  магазинам, "купил счеты, солонку и зажигалку".  После  пяти  лет
обучения грамоте  пишет:  "был у заутрины"; "посля  ихнего обеда";  "бешаная
сабака укусила  Джоя  и Брома"; "читал  по  англиски"  (в  другом случае-"по
англизки");  "лежал  и лазил на койку Анастасии"; "днем катался на санках  и
выворачивался  в  снеге"....  В  ставке  записывает:  "После  обеда  смотрел
публику,  которая  проходила, на скамейке"...  "Катались в  лесу. По  дороге
встретил телегу лошадь  испугалась мотора и  опракинула телегу. Одна старуха
очень сильно ушиблась в бок". Дневник Алексея Романова. 1916 год,
     (23) Piеrrе  Gillard. Das tragische Schicksal der Zarenfamilie. Berlin,
1929,
     (24) Панкратов, там же.
     (25) Панкратов, там же.
     (26) О. Рaley. Princess. Memories of Russia, 1916-1919, London, 1934.
     (27) Обер-гофмейстерина Е. А. Нарышкина.
     (28) Министр двора В. Б. Фредерикc, отец Н. В. Воейковой.
     (29)  "Щипцы для орехов"  (нем.) - прозвище  В.  Б.  Фредерикса в кругу
Романовых.
     (30)  "Голый"  -  прозвище  (из-за  лысины)  В.  Н.  Воейкова  в  кругу
Романовых.
     (31) Перед отъездом в Тобольск наследник  оставил  у  Воейковых  своего
кота.
     (32) Ольга, королева греческая, проживала на Петроградской стороне.
     (33) Публикуется по  фотографии  с оригинала. -  Воейков, приложение No
IV, страницы V-VIII.
     (34) Будучи учительницей,  К.  М. Битнер с  началом  войны поступила на
курсы  сестер  милосердия,  по  окончании  которых  работала  в  госпитале в
Екатерининском  дворце.  Там  она  познакомилась  с  княжнами,  приходившими
ухаживать за ранеными, а  также с одним  из раненых полковником Кобылинским,
доставленным с галицийского фронта. По выходе из госпиталя Е. С. Кобылинский
вступил  в  брак с  К.М.Битнер.  В  сентябре  1917  года  она была  прислана
Временным правительством в Тобольск для обучения детей Романовых.
     (35) У Панкратова  было впечатление, что  Николай  "действительно  знал
русскую  военную  историю. Но знание его вообще истории  было слабо: он  или
забыл, или вообще плохо разбирался в ее  периодах и  их  значении:  все  его
рассуждения в этой области сводились к истории войн".- Панкратов, там же.
     (36)  Приступив   к  урокам,  Битнер   делилась  с  Панкратовым  своими
огорчениями.  Она столкнулась  с  низким  уровнем  подготовки  учеников.  "Я
совершенно не ожидала того, что нашла: такие  взрослые дети и так мало знают
русскую  литературу,  так мало  развиты. Они мало читали Пушкина, Лермонтова
еще  меньше,  а  о  Некрасове  и  не  слышали...  Алексей  не  проходил  еще
именованных  чисел, у  него  смутное представление о  русской  географии. По
совету  Панкратова  Битнер  отвела  урок  чтению  поэмы  Некрасова  "Русские
женщины".  "Впечатление, - рассказывала  она, - было потрясающим. Княжны мне
сказали: как это нам никогда не говорили, что у нас  такой  чудный  поэт". -
Панкратов, там же.
     (37) там же.
     (38) там же.
     (39) там же.
     (40) Там же.
     (41) Боткина, стр. 146.
     (42) Панкратов, там же.
     (43) Там же.
     (44) Соколов, стр. 62. Показания Г. Е. Львова.
     (45) Там же, стр. 41. Показания А. Ф. Керенского.
     (46) Там же, стр. 55. Показания Е. С. Кобылинского.
     (47) "Die Welt", No 158, 10. VII. 1968, S. 6.
     (48) "Die Welt", No 158, 10. VII. 1968, S. 6.
     (49) Соколов, стр. 117, 118
     (50) "Die Welt, No 156, 8. VII. 1968. S.6
     (51) "Welt am Sonntag", 12. VII. 1968.
     (52) Боткина, стр. 25
     (53) В.И. Ленин. Поли. собр. соч., т 35. стр. 349.
     (54) История КПСС, т.III, кн.1, с.262
     (55) И.И. Минц.