одня что у нас - пятница? Хотите, завтра поедем?"
     Рыдзевский смущен, бормочет что-то невнятное, спешит уйти. А по дороге,
спускаясь  по  дворцовой лестнице, видит  с площадки:  царь  стоит  у  окна,
вскинув  ружье,  и прицеливается  в  стаю ворон, крутящихся  в сером  зимнем
небе...
     Стрелял  он и настоящую дичь. Летом 1904 года, в дни Вафангоу и Ляояна,
его  занимает тетеревиная охота. Он записывает; "Убил двух  тетеревей"  (4).
Хорошо  вообще поболтаться запросто, без цели, в загородной глуши. В те дни,
когда Куропаткин  из Маньчжурии  засыпает  его шифровками, показывающими всю
глубину бездарности и провалов на поле боя генералов Штакельберга и Фока, он
отмечает  в дневнике: "Баловался на  речке, по которой ходил  голыми ногами"
(5).
     Тем же летом:
     "У  меня  случилось небольшое, но чувствительное горе: я лишился своего
верного пса Имама" (6).
     Из дневниковых записей дней Цусимы (сражение произошло 14/27. мая)
     "17  мая.  Тяжелые  и  противоречивые  известия  приходят  относительно
неудачного боя в Цусимском проливе Гуляли вдвоем. Погода была чудная жаркая.
Пили чай и обедали на балконе".
     "19 мая.  Теперь  окончательно подтвердились  ужасные сведения о гибели
почти всей  эскадры в  двухдневном  бою.  Сам Рожественский,  раненый взят в
плен. День  стоял дивный, что прибавляло еще больше грусти в душе. Завтракал
Петя. Ездили верхом".
     "20 мая. Было очень жарко. Утром слышался гром вдали. Завтракала Е.  А.
Нарышкина. Принял Трепов, Гулял и катался на байдарке".
     Россия в войне 1904-1905 гг. не была побеждена. Вопреки всем неудачам и
отступлениям, несмотря даже на Цусиму,  Вафангоу и Мукден, русская военная и
экономическая мощь  и к концу войны намного превосходила японскую. Противник
же был измотан и изнурен. Со своим государственным долгом, возросшим в 1904-
1905  году с  шестисот миллионов до двух с  половиной миллиардов иен, Япония
стояла на краю финансового банкротства; к лету 1905 года ее потери составили
сто  тридцать пять тысяч убитых и умерших от ран,  пятьсот  пятьдесят четыре
тысячи раненых  и  тяжело больных. Империалистическая  Япония торжествовала,
побледнев  от кровотечения. Ее действительное  состояние - с  учетом  быстро
нараставшего в стране революционного брожения - было таково, что почти сразу
же после  Цусимы, 18 (31) мая 1905 года, японское правительство обратилось к
президенту   США  Теодору   Рузвельту  с  просьбой  взять   на  себя  мирное
посредничество. Рузвельт согласился.
     Он передает по  телеграфу в  Петербург директиву  американскому  послу:
просить  аудиенцию  у царя,  а встретившись -  постараться убедить его,  что
продолжение конфликта не выгодно  ни  одной из воюющих сторон, напротив, оно
грозит обеим  опасными  внутренними осложнениями;  что  особенно  нужен  мир
России,   потрясенной   волнениями   и   мятежами,  которым,   как  полагает
правительство США, надо через заключение мира поскорей положить конец.
     25  мая (7 июня) посол принят.  Николай  выслушал его и сказал, что  на
переговоры  согласен.  На  следующий  день   президент  Рузвельт  официально
обращается к русскому и японскому  правительствам с  предложением вступить в
переговоры о прекращении войны и заключении мира. Оба правительства отвечают
согласием;  русское - в соответствии с доводами  президента о  необходимости
обратить  силы   на  подавление  революции;  японское  -  в  сознании  своей
фактической неспособности  продолжать борьбу  с  Россией и с тем  же  тайным
страхом перед ростом революционного настроения масс, все более проникавшихся
пониманием  того,  что  эта война чужда подлинным интересам  трудящихся  как
России, так и  Японии.  Местом  переговоров был избран  американский городок
Портсмут.
     Через  Портсмут к  удушению русской революции -  таков был замысел.  Но
получилось  у  организаторов  замирения  нечто  иное:  через  Портсмут  -  к
дальнейшему   ожесточению   народных   масс,   возмущенных   дальневосточной
авантюрой,  к новым  революционным  потрясениям.  Особенность  обстановки  в
России состояла еще в том, что в  события  все  шире вовлекались вооруженные
силы. С  востока  движется  в  центр  страны  армия,  взбудораженная позором
неудач, который  навлекли на нее  царские генералы. Солдаты  заражают своими
настроениями население; и наоборот  - под влиянием подъема рабочего движения
в  стране  нарастают революционные  настроения  в армии.  Ее  возвращения  с
Дальнего Востока власти  и хотят, и боятся. Отношение к ней дворцовых верхов
двойственное.  Они  хотели бы  бросить  возвращающуюся  армию  на народ,  ее
штыками  подавить революцию. Из  тех же кругов раздаются голоса, что армию в
центр страны пускать  нельзя. Многие из офицеров, кто вел воинские эшелоны с
Дальнего  Востока,  не   знали,  что   происходит  в  центре  России.  Князь
Васильчиков,  после  заключения  мира  возвратившийся  со   своим  полком  в
Петербург,  рассказывал Николаю II,  что  он "до самого  Челябинска не  знал
точно, что делается в стране"; он думал, что "уже  не застанет в ней царскую
семью, которая,  по  слухам, будто бы бежала  за границу",  а премьера Витте
вместе с его коллегами по кабинету "ожидал увидеть на Марсовом поле висящими
на виселицах" (Витте, III-148). Но для того и был заключен Портсмутский мир,
чтобы  подобного  не случилось. "По моему  глубочайшему  убеждению,  - писал
Витте, -  если  бы не был заключен Портсмутский мир, то последовали бы такие
внешние и внутренние катастрофы, при которых не удержался бы на престоле дом
Романовых".
     Для того, следовательно, чтобы удержался на престоле дом Романовых, и в
особенности для того, чтобы ему,  Сергею Юльевичу,  не повиснуть на Марсовом
поле на перекладине, он и поехал за океан во главе мирной делегации.
     Спервоначалу,  собственно говоря, ведено было ехать не  ему.  Но как-то
так  вышло,  что  пока  стрелка  компаса  показывала  на разжигание войны  и
подыгрывание провокаторским шашням Вильгельма - охотников участвовать в игре
было  в  Петербурге хоть  отбавляй;  когда же  подошел  час  сесть за стол с
японцами,  получить из их  рук для оплаты счет и вступить в диалог с  ними -
желающих  терпеть стыд и срам  не оказалось.  Задание было  хлопотное,  даже
опасное: легко  предвидеть,  что тот,  кто подпишет с  японцами  договор,  в
котором  будут зафиксированы  для  России потери, особенно  территориальные,
рискует многим и лично - чего доброго, не снесет головы.
     Сначала  пост  главы мирной  делегации был предложен Муравьеву, послу в
Риме. Муравьев  было согласился, рассчитывая получить за миссию  по  крайней
мере  сто тысяч  рублей.  Когда  же  выяснилось,  что  на  поездку,  включая
суточные, гостиничные и проездные,  ассигновано всего  пятнадцать  тысяч, он
отказался, сославшись на нездоровье. Предложили миссию  Извольскому, послу в
Копенгагене, - тоже отказался. Предложили Нелидову, послу в Париже,  - и тот
уклонился.    Тогда    Витте   велит   ехать    Ламздорфу,   напомнив,   что
представительство   на   мирной  конференции  больше   всего   соответствует
компетенции  министра  иностранных  дел,  "не  говоря  уже  о  том,  что  он
(Ламздорф) был одним из главных виновников войны" (II-394). Но воспротивился
и   обычно  исполнительный  служака  Ламздорф:   не  слишком  утруждая  себя
аргументацией, он просто  возразил, что "оставить свой пост не может". Витте
явился  во  дворец  с  жалобой,  что  намеченные  кандидаты один  за  другим
отказались. Николай,  не долго  думая, велел на эти пятнадцать  тысяч рублей
ехать самому Витте.
     Позднее Витте вспоминал: "Так как я получил на поездку пятнадцать тысяч
рублей  и потом дополучил  пять  тысяч,  всего двадцать тысяч  рублей, то  я
должен был приплатить несколько десятков тысяч из собственного кармана". Как
могло  хватить  казенных  командировочных,  жаловался Витте,  если только за
номер  в портсмутской  гостинице взимали с него  триста восемьдесят рублей в
сутки, и лишь по заключении договора, когда он перешел на положение частного
лица, эту  плату американцы  снизили ему до восьмидесяти двух рублей в сутки
(II-448).
     Конференция  в  Портсмуте  открылась  27 июля (9  августа)  1905  года;
переговоры длились двадцать семь дней. 23  августа  (5 сентября) С. Ю. Витте
от  имени  России и  Дзютаро  Комура от имени  Японии подписали договор. Его
результатом было утверждение японского империализма на азиатском материке. С
этого времени токийское  правительство в  открытую  возомнило  себя хозяином
Кореи (через два с половиной месяца после Портсмута оно навязало этой стране
договор о протекторате, а спустя еще пятилетие, в 1910  году, включило Корею
в  состав  Японской  империи). Перешли  к  Японии Квантунский  полуостров  с
Порт-Артуром  и Дальним, южная ветка КВЖД, а также половина русского острова
Сахалин (к югу от 50-й параллели). Но с добычей вышла из конфликта не только
Япония.  Чужими  руками вытащил из дальневосточного костра груду каштанов  и
берлинский кузен Николая.
     Вильгельм поставил ставку на длительное изнурение России  в этой войне.
Расчет  его  оказался  не столь  уж  неточным:  от схватки,  которая  Россию
действительно ослабила на многие годы, Германия, по  мнению Витте, "выиграла
больше  всех". Добился кайзер  "такого  громадного  результата... маневрами,
основанными  в  значительной  мере  на  том,  что  он, наконец,  понял,  что
представляет собой Николай" (Витте, II-408). Еще 28 июля 1904 года Витте, по
прямому  указанию Николая, без  всяких оговорок  подписал  в  Берлине  новый
торговый   договор  с  Германией,   точнее,   дополнительную   конвенцию   к
русско-германскому договору о торговле и мореплавании от 1894 года.
     По этому соглашению немцы резко  повышали  импортные пошлины на русскую
пшеницу и рожь; русские же  ставки обложения германского промышленного ввоза
в Россию  оставались на прежнем, крайне низком  уровне. Пошлины на вывозимый
из  России в Германию лес были снижены, но  одновременно  повышались  тарифы
обложения импортируемых изделий русской деревообрабатывающей промышленности.
В  общем  и целом,  еще более,  чем в 1894  году, усугублялась роль русского
экономического   партнера  как   поставщика  сырья.  Договор   был  пронизан
стремлением  германских  экспансионистов  удержать Россию  в  роли источника
дешевого сырья  для  германской промышленности, а также широко раскрытого, н
защищенного барьерами рынка сбыта немецких промышленных товаров.
     И это  был  лишь  один из призов, которыми берлинский кузен вознаградил
себя  за  удачу  поджигательского  гешефта  на  Дальнем  Востоке.  Сталкивая
Петербург с Токио, Вильгельм извлек для себя еще кой-какую поживу.
     Циндао. Воспользовавшись моментом, когда Россия  и  Япония  вступили  в
вооруженное   противоборство,   кайзеровская   Германия  без  особых   помех
укрепилась  на этом  захваченном  еще  в  1898 году  плацдарме,  открывавшем
возможность дальнейшего империалистического  проникновения в Китай. Не теряя
времени,  кайзеровские  морские  стратеги  во  главе  с Тирпицем  в  течение
1904-1905 годов  переоборудовали и оснастили  Циндао как главную базу своего
военного  флота  в  Восточной  Азии.  Впрочем,   удерживали   они  эту  базу
сравнительно недолго. Их  японские выученики не дали  им там  засидеться. 23
августа  1914  года  Япония,  присоединившаяся  к  Антанте,  объявила  войну
Германии  и, воспользовавшись отвлечением сил кайзера на европейские фронты,
захватили  Циндао,  а  также  группу  тихоокеанских  островов  (Каролинские,
Марианские и Маршальские).
     В руках японцев Циндао находился до 1921-1922 годов. Развернувшееся под
влиянием  победы  Великой Октябрьской  социалистической революции  китайское
революционное  движение,  а  также  активная  поддержка,  оказанная  русским
рабочим классом  китайскому,  вынудили  японских империалистов  убраться  из
Циндао; обратилось в шелуху пресловутое агрессивное "21 требование" Японии к
Китаю. В дальнейшем японцы вновь пытались водвориться в Циндао, но с военной
и прочей  братской  помощью  Советского  Союза  китайский народ окончательно
изгнал империалистических захватчиков - как японских, так и иных... .
     Роминтен. Подписав Портсмутский договор, Витте возвращается домой, а по
пути,  по указанию Николая II, наносит визит  Вильгельму II в его охотничьем
замке  Роминтен, неподалеку  от  русско-германской  границы.  На  станции  у
Роминтена русского премьера встретил,  проводив  к кайзеру,  тот самый  граф
Эйленбург, в руках которого сосредоточивались все  нити германского шпионажа
в  зоне  русской  западной  границы, с центром этой службы  в  Вержболове  -
главном русском контрольном пункте  на  границе.  Витте  нашел  Вильгельма в
приподнятом настроении: ведь "дело его было в шляпе: война ослабила Россию и
развязала ему руки с востока"...
     Премьера  угощают  завтраком  и  обедом. Тосты  кузена  берлинского  во
здравие   кузена  петербургского.   Тосты  за  Портсмут   и  Бьерке.  Кайзер
самодовольно  хохочет. После обеда "все держали себя  весьма  непринужденно,
расселись  на креслах около столика, пили кофе,  пиво и  курили".  Хватит  о
делах,  можно  и поболтать о  том,  о  сем.  "Начали по очереди рассказывать
различные смешные истории и анекдоты". Какие? Уж  во всяком случае не о том,
как  Штакельберг,  Фок  и Стессель показали японцам  свои спины.  Говорили о
зайцах, вальдшнепах, дамах и гусарах. "Император больше всех смеялся, причем
меня  поразило  его  отношение  к  графу  Эйленбургу. Император не сидел  на
отдельном кресле,  а на ручке кресла, на котором сидел Эйленбург, причем его
величество правую руку держал  на плечах графа,  как бы его обнимая. Граф же
держал себя менее всех принужденно, так что, если бы кто-либо взглянул в эту
комнату, не  зная  никого  из  там  находящихся, и его  бы  спросили, кто из
присутствующих   германский  император,   он  скорее  указал   бы  на  графа
Эйленбурга, нежели на  Вильгельма. Обращение императора с ним показало  мне,
что он пользуется у кайзера особым доверием" (II-457).
     Преисполненные взаимной любви  и преданности,  почти в обнимку, и пошли
навстречу грядущему кайзер и его обер-шпион, богом данная власть и ее тайная
служба.
     От Циндао  -  к  Бьерке.  От  Бьерке  -  к  Свинемюнде. От  Свинемюндек
Потсдаму. От Потсдама  -  к Танжеру, к прыжку  "Пантеры". И,  вконец потеряв
голову, поддавшись собственному исступлению, от марокканской провокации -  к
боснийской, от  "Пантеры"  - к  Сараеву  и далее  - вплоть до  того  летнего
августовского  вечера, когда  кайзеровский посол, войдя в кабинет Сазонова и
не здороваясь, замычал:
     - Э...  мэ... с настоящего момента... Германская империя... в состоянии
войны... с Российской империей...
     Потом, в белой эмиграции, Сазонов вспоминал:  он  пошел через Дворцовую
площадь в Зимний к  царю, прибывшему  из  Петергофа, и рассказал ему во всех
подробностях, как  Пурталес  вошел,  как мычал, как  вышел. На что  государь
император, задумчиво пошевелив усами, высочайше заметить соизволил:
     -  Ницше писал, что они белокурые бестии. Масти  они разной, но бестии,
похоже, все.
     Местоимением "все" он метил,  по мнению Сазонова,  в кузена.  "Очень он
был в ту минуту зол на него".
     С  сентября 1905 года, когда Витте в Портсмуте  вытащил  своего шефа из
капкана, расставленного Вильгельмом, резко ослабела политическая зависимость
Петербурга  от  Берлина, обозначившаяся  в  пору  дальневосточного  кризиса;
параллельно нарастало и к 1914 году достигло предельной остроты напряжение в
русско-германских отношениях.
     Предыдущие войны  - японо-китайская, американо-испанская, англо-бурская
- носили более  или  менее  локальный  характер. Надвинувшиеся  к  1914 году
события несли  в себе заряд  первого  вооруженного  столкновения глобального
масштаба.
     Анализируя сущность  русско-японской войны, В.  И.  Ленин относил ее  к
числу  главных  исторических  вех  того  периода  империалистической  эпохи,
который предшествовал первой мировой войне.
     Дальневосточный  пожар  1904-1905  годов был  своего  рода прелюдией  к
мировому пожару 1914-1918 годов.
     По стопам генералов микадо спустя девять лет вышли в поход за жизненным
пространством, зерном и рудой генералы кайзера.

     (1) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. IX стр.155
     (2) В. П. Обнинский. Штрихи былого. Москва, 1917.
     (3) В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. IX. стр. 155-158.
     (4)  Дневник  Николая Романова. Тетради  1904  г. Запись от 21 августа.
ЦГИАОР.
     (5) Там же, запись от 4 июля.
     (6) Из письма  Николая II великому  князю Владимиру Александровичу.  27
августа 1904



ДВА ВЫСТРЕЛА НА ЛАТИНСКОМ МОСТУ

     В четыре  часа пополудни 16 (29) июня  1914  года  фельдъегерь  поручик
Скуратов поднялся из шлюпки на  борт царской яхты "Штандарт", находившейся у
побережья  Ханко.  С разрешения  флаг-капитана адмирала  Нилова  фельдъегерь
прошел по открытой палубе к  столику, за которым играли в карты царь, царица
и фрейлина Вырубова.
     Николай  взял  из  рук отрапортовавшего  поручика конверт, вскрыл  его.
Пробежав  телеграммы, вложенные в  конверт, быстро  встал и  в сопровождении
Нилова пошел по палубе к своему кабинету-салону, взглядом пригласив за собой
дам.
     До  вечера  все  трое на палубе  не появлялись. Яхта круто повернула от
Ханко в море и на предельной скорости взяла курс на Кронштадт.
     Обе  телеграммы,  доставленные   Скуратовым,   содержали   чрезвычайные
сообщения.
     В одной из них подтверждалось известие,  в неясной форме поступившее на
яхту накануне:
     15  (28) июня, в 10 часов  утра, в боснийском городке  Сараево  молодой
серб   двумя   револьверными  выстрелами  в  упор  убил   австро-венгерского
престолонаследника  эрцгерцога  Франца  Фердинанда  и его  супругу  Софи фон
Гогенберг. Покушавшийся схвачен.
     Второе сообщение взволновало всех троих не меньше первого. За  сутки до
выстрелов в  Сараево,  в далеком  селе  Покровском,  в Сибири, ударом ножа в
живот  был  тяжело  ранен Григорий Ефимович Распутин -  Новых.  Некая Феония
Гусева,  бывшая  ею  спутница по  монастырским странствиям,  напала на него,
когда высокочтимый старец  окруженный толпой почитательниц-богомолок. Мужики
гонялись за ней потом по  селу,  все  хотели схватить, а  она  не  давалась,
кричала:  "Все  равно  убью  антихриста!"  И  тем   же   ножом  хотела  сама
зарезаться...
     Вечером "Штандарт" при потушенных огнях  миновал  Кронштадт,  прошел  к
Петергофу.
     В Большом  Петергофском дворце Александра Федоровна  тотчас удалилась в
свои апартаменты.
     Слугам вначале показалось - скорбят о  Франце Фердинанде. Потом поняли:
нет, о досточтимом Григории.
     Царица  и ее  фрейлина  пришли  в  себя лишь  тогда,  когда  из  Тюмени
поступила весть: жизнь старца вне опасности.
     Пока  Распутина выхаживали  в тюменской  больнице  (пролежал он  там до
конца  лета), разразилась мировая  катастрофа, поводом для которой послужили
два сараевских выстрела.
     2  августа  1914  года,  через  тридцать  пять  дней  после  того,  как
фельдъегерь  поднялся  с  конвертом  на  яхту   "Штандарт",   Николай  II  в
присутствии толпы  сановников в Зимнем  дворце официально  возвестил стране,
что  ей навязана  Германией война. На следующий день, 3 августа, в 11  часов
утра,  он в присутствии знати  огласил тот же  манифест в  Георгиевском зале
московского Кремля.
     Сараевское и  покровское  покушения,  разумеется, связаны  между  собой
только лишь тем, что произошли почти в одно время. Однако...
     Распутин впоследствии уверял всех, что, не будь этого случая с окаянной
Феонией, не было бы... войны! Он, Григорий Ефимович, всегда был против того,
чтобы  царь  воевал  с "такой царской  страной, как  Германия". Он удерживал
Николая II от столкновения с ней раньше, удержал бы и  в то лето. Не потому,
что  вообще был против  войны, а потому