был на обширном фронте ее
войны с подданными возлюбленного монарха участок на котором она орудовала  с
особой  яростью -  страстно и самозабвенно.  Этой линией, на которую  царева
подворотная рать  выдвинулась  еще в начале  века, была травля  национальных
меньшинств, то есть значительной части трудящегося населения империи,
     6  и 7 апреля  1903 года происходит  погром  в  Кишиневе. На улицах и в
домах убиты и искалечены  до пятисот человек.  Даже в отчете местных властей
центру о случившемся в  те  два дня кишиневская расправа названа "выдающейся
по  своей жестокости"  (6).  Но то была лишь  прелюдия к кампании дальнейших
преследований  и избиений,  которую  развязали патроны и вдохновители черной
сотни - фон Плеве, фон дер Лауниц, фон Раух, Путятин, Нейгардт и Буксгевден.
Из  края  в  край   империи,   по  городам  и  весям  катится   мутный   вал
полицейско-черносотенных      оргий,     взбитый      немецко-петербургскими
уполномоченными царя,  - попытка  приглушить занимающиеся то  здесь, то  там
сполоху  революционного пламени. Возвестивший о свободах царский манифест  в
действительности возвестил о новых погромах.
     В  следующие  после выхода манифеста дни  октября происходят погромы  в
Одессе, Екатеринославле, Томске, Самаре и Елисаветграде. Еще через несколько
дней распоясываются черносотенцы в столице: они  рыщут по Выборгской стороне
и   за   Московской    и   Нарвской   заставами,   преследуют   и   избивают
рабочих-активистов. В двадцатых числах октября в Москве охотнорядские группы
пытаются бесчинствовать на Пресне  и в Лефортове; одновременно разыгрываются
сцены травли и истязаний в  окраинных кварталах Гомеля  и Бердичева.  От рук
наемных убийц  погибают тогда Н.  Э.  Бауман  в  Москве, Ф.  А.  Афанасьев в
Иваново-Вознесенске,   А.    Л.Караваев   в   Петербурге,   другие   деятели
революционного и демократического движения в центре и на периферии. Власти и
реакционная  пресса  ссылаются  на  "гнев  народных  низов",  которые  якобы
стихийно выходят чинить  самосуд, движимые  любовью к царю  и  ненавистью  к
революции.  Но для всех очевидно, что  под  "низы  народные"  подстраивается
навербованный отделениями "СРН" и оплачиваемый из фондов охранки мещанский и
уголовный  сброд.   Постепенно  стандартизуется  методика   собирания   этих
элементов  в банды  и науськивания их на  трудовое население; вырабатывается
типовая схема зауряд - провокации.
     В район,  намеченный,  по  выражению  Плеве,  к "проработке  погромом",
негласно  являлся  агент министерства внутренних  дел, он же доверенное лицо
руководства "СРН".  Представившись губернатору  (или полицейско-жандармскому
начальнику),   он   вручал   ему  директиву   о   проведении   монархической
манифестации, передавал инструкции и, как правило, сумму из секретных фондов
министерства.  Деньги тут же передавались в местное отделение "СРН". На звон
поступившей  наличности,  на  зов  своих  атаманов  выходил  из  подворотен,
трактиров, притонов и  толкучих рынков  актив черной  сотни -  разновидности
казанцевых и федоровых.
     Этап  первый:  подняв  над   собой  хоругви,  иконы  и  портреты  царя,
беспорядочная  толпа  угрожающе  движется  по городу или поселку.  Время  от
времени   местные    вожаки    "СРН",   приостановив   шествие,   произносят
подстрекательские   речи.   Распространяются   листовки  с   провокационными
призывами. Манифестация завершается молебном, после чего  депутация идет  на
телеграф  и  от имени манифестантов отправляет  на  высочайшее имя депешу  с
изъявлением верноподданнических чувств любви и преданности.
     Этап второй: из Петербурга  поступает  ответная телеграмма с выражением
благодарности и одобрения. Это сигнал.  Вооружившись дрекольем  и  ножами, а
кому сказано  было - и  огнестрельным оружием, "союзники" рассредоточиваются
по улицам и кварталам  и переходят к  делу. Раздаются первые удары железными
ломами в двери и окна бедняцких лачуг; слышатся первые крики женщин и детей;
начинается  шабаш грабежей, убийств  и поджогов.  Разбиваются по пути лавки,
особенно  усердно - винные; водку растаскивают, многие  тут  же  напиваются.
Зачастую  черносотенцы наталкиваются на очаги сопротивления и отпора; быстро
сплотившиеся   рабочие  дружины  отбивают  натиск   пьяных   банд.  Особенно
действенны эти ответные удары в тех случаях, когда на помощь дружинам быстро
приходит масса рабочих с  ближайших крупных фабрик  и заводов. Тогда нередко
завязываются  баррикадные  бои  с  погромщиками. Власти вызывают  на  помощь
громилам  полицию  и  жандармерию.  В ходе  столкновений  каратели стараются
дотянуться до руководителей рабочих организаций и боевых дружин.  Схваченным
с оружием в руках грозит смерть. Те, кому удалось отбиться от черносотенцев,
зачастую  становятся  жертвами  царской  юстиции.  Сотни  людей  из  мирного
трудового  населения,  спасшиеся от пуль и ножей громил,  попали на виселицу
или каторгу по судебным приговорам.
     В  своей известной  книге  "Дни"  В. В. Шульгин  красочно описал разгул
черной сотни в  Киеве в 1905 году.  В дни манифеста о даровании свобод  он в
качестве офицера (прапорщика) 14-го  саперного батальона вывел группу солдат
в  район  Демиевки  на  пресечение  черносотенных насилий  и  грабежей.  Он,
Шульгин,  был  одним из  тех,  кто  создание  черной  сотни благословил, кто
вдохновлял  и  подталкивал ее на действия. И вот теперь он  среди развалин и
трупов пытается ее утихомирить...
     -  Ну  так вот... И  говорю вам еще  раз...  Вы  хотите  царским именем
прикрыться  и ради царя вот то делать,  что вы делаете...  Ради  царя хотите
узлы  чужим добром  набивать! Возьмете портреты и пойдете: впереди - царь, а
за царем - грабители и воры... Это вы хотите?..
     Но  они, черносотенные  громилы и  грабители,  "оборачивались на бегу и
смеялись нам в лицо.
     - Господин офицер, - зачем вы нас гоните?!. Мы ведь за вас.
     - Мы - за вас, ваше благородие. Ей-богу - за вас!..
     Я  посмотрел  на  своих  солдат.  Они  делали  страшные  лица  и  шли с
винтовками наперевес, но дело было ясно:
     Эта толпа - за нас, а мы - за них ... ("Дни", стр.25)

     Под  этим объединяющим девизом - "вы за нас, а  мы за вас"  - власти  и
черная сотня с 1903 по 1906 год учинили  погромы в  ста шестнадцати  городах
страны. Только  в первые недели  после издания манифеста 17 октября жертвами
черной сотни пали десятки тысяч человек. По жестокости превзошел все прежние
одесский погром: здесь было убито свыше тысячи человек.
     Из цитированных записок бывшего прапорщика 14-го саперного батальона В.
В. Шульгина  явствует,  что  он,  будучи  послан в  Демиевку  на  увещевание
разгулявшейся  черносотенной братии,  выступил  перед  ней  с  нравоучением:
следует воздержаться от постыдного марша, в  котором шествуют "впереди царь,
а за  царем -  грабители и воры". По-видимому,  оратор - усмиритель  обратил
тогда свои  упреки  не  по адресу. Дело было не столько  в том, что мародеры
пожелали  видеть во главе своей рати  царя, сколько в том, что  царь пожелал
стать и фактически уже стоял во главе этой рати.
     Те самые  ландскнехты  с  титулами, которые на протяжении многих лет на
совещаниях  под   его  председательством  и  с  его  одобрения  обосновывали
пользительность  для жителей империи  голода, неграмотности и порки,  там же
доказывали  пользу  и  целесообразность  погромов.  Они  призывали  готовить
погромы,   сами   участвовали   в   их  подготовке,  отравляя   инсинуациями
общественную, атмосферу и обеспечивая подвигам черной сотни подходящий фон.
     Одним из  специалистов  по  этой  части становится с  1903  года  некий
Адальберт фон Краммер, член Государственного совета, прибалтийский  помещик,
соотечественник царицы и участник ее интимного кружка. Речи, произносившиеся
им  в  Государственном  совете в  годы  первой  русской  революции, поражают
сходством с последующими монологами Геббельса  и Штрейхера, произносившимися
в  Мюнхене  и  Нюрнберге  спустя  три десятилетия. Он  буквально  призывал к
истреблению  национальных  меньшинств.  Его  речи  одобрительно  слушали  на
приемах и совещаниях генералы,  губернаторы, высшие полицейские чины, лидеры
"СРН".  Поднимались с  мест  и спешили пожать ему  руку  фон  Плеве, фон дер
Лауниц, Меллер-Закомельский,  Буксгевден  и  подобные  им деятели, озарившие
пламенем пожарищ небо Украины и Прибалтики за тридцать лет до появления  там
эсесовско-гестаповских головорезов. Улыбчиво - сочувственно  внимал Краммеру
на  заседаниях  в  своем  дворце  и  царь.  Когда  же  речами  фон  Краммера
возмутились даже некоторые  буржуазные политики, требуя предания его суду за
подстрекательство к самосудам, Николай II демонстративно присвоил ему звание
статс-секретаря и послал в поместье под Ригой приветственную телеграмму.
     В декабре 1905 года  произошли черносотенные кровавые погромы в Гомеле.
Витте  распорядился  произвести следствие. Было  установлено,  что  избиение
жителей  организовал  с  помощью   "СРН"  местный  жандармский  офицер  граф
Подгоричани.  Сам он  свою роль в  случившемся  не отрицал. Данные следствия
Витте  вынес  на  заседание  в  Совете  министров. Заслушав доклад  министра
внутренних дел Дурново, правительство постановило: отстранить Подгоричани от
должности и предать его суду. Царь, получив на утверждение журнал (протокол)
заседания, поставил  резолюцию: "Какое  мне до всего  этого  дело?  Вопрос о
дальнейшем  направлении  дела  графа  Подгоричани  подлежит  только  ведению
министра внутренних дел".
     Из  Гомеля  Подгоричани  пришлось уехать,  но  он ничего не  потерял: с
повышением в должности и звании был назначен в один из приморских городов на
юге России.
     С  энтузиастами  карательного  промысла  обхождение  царя было одно. Со
скептиками - несколько иное.
     Одесским военным округом, в пределы которого входил Кишинев, командовал
генерал  Мусин-Пушкин. После апрельского (1903  года) выступления в Кишиневе
черной  сотни  Мусин-Пушкин поехал туда выяснить поведение  подчиненных  ему
войск.  "Описав  все  ужасы,  которые  творили  с  беззащитными евреями,  он
удостоверил, что все произошло оттого, что войска совершенно бездействовали,
им не давали приказания действовать со стороны  гражданского начальства, как
требует закон.  Он  возмутился всей этой историей и говорил, что таким путем
развращают  войска" (Витте,  III-116). Докладная  командующего  поступила  в
Петербург.  Царь, ознакомившись с ней,  распорядился отозвать Мусина-Пушкина
из Одессы, в аудиенции ему  отказал, через военное министерство распорядился
направить его в какой-то захолустный гарнизон.
     Безнаказанность окрыляла черную сотню. Бывало, что от  осуждения громил
(если  случалось  их задержать)  не  могла уклониться  даже царская юстиция.
Тогда  царь сам освобождал их от наказания. О помиловании революционеров  он
запрещал  и говорить в его присутствии; за  "союзников" вступался по  первой
просьбе, да и без  просьб, по  своей инициативе. Он сам признался  однажды в
беседе с Коновницыным,  что ведет "постоянную борьбу с собственным судом"  в
пользу черносотенцев. "Я знаю, - говорил он собеседнику, -  что русские суды
относятся к участникам погромов с излишней строгостью и педантизмом. Даю вам
мое  царское слово,  что  буду всегда исправлять  их  приговоры  по  просьба
дорогого мне "Союза  русского народа"". Приговоры "исправлял", а "исправив",
мог  послать  в  адрес  подзащитного   приветственную  телеграмму,  "царский
поцелуй", благодарность, награду. "Под его горностаевой мантией черная сотня
укрывалась,  из-под  трона  российского  она высовывала свое  ядовитое жало;
держава ее была  сильна,  сплочена  и  организована, как  только могут  быть
крепки воровские и разбойные шайки, иначе всем им будет конец" (7).
     Долго не знали, кто пишет и где печатаются погромные прокламации "Союза
русского  народа", которыми  от  времени  до  времени наводнялись  различные
районы  России. Потом  выяснилось, что  значительная  часть  этой  продукции
изготовляется  в  типографии, специально  оборудованной  в  одном из  зданий
министерства внутренних дел; что  наладили эту фабрику духовной отравы барон
фон дер  Липпе,  сенатор  барон  фон  Тизенгаузен  и генерал  фон  Раух; что
сотрудниками в  них  состоят  шеф тайной  службы  Рачковский  и  жандармский
ротмистр Комиссаров, а техническую сторону обеспечивают  Вуич и Климович; и,
наконец, что тексты для прокламаций  частью поступают из...  дворца. От кого
именно?  Наиболее  грубые  из  этих  зловещих  писаний были, как  установила
пресса, плодом пера Д.Ф. Трепова; часть текстов писал фон Краммер, частенько
бывавший в покоях царицы; упражнялись в  этом литературном творчестве  также
Буксгевден,  Нейгардт  и  генерал Богданович; несколько  же  листовок  вышли
из-под пера  некоего  "высокого  автора",  который  предпочел  свое  имя  не
называть.  В этой  связи  петроградская  пресса после Февральской  революции
отмечала,  что  Николай  II  слыл  в  придворных  кругах   "недурно  пишущим
человеком", превозносились его "гибкий слог", "чувство  стиля", да и сам он,
видимо,  числил   за   собой  такие   достоинства,   почему,   шефствуя  над
Всероссийским  историческим  обществом, счел не  слишком обременительным для
себя  одновременно  вступить  и  в  Российское  общество  любителей  изящной
словесности.
     На званом обеде в Петербурге супруга  премьера Витте сказала за столом:
"А Рачковскому  за его  поганую типографию семьдесят тысяч рублей  наградных
дали".  После чего за "несение пошлого вздора" в кругу гостей госпоже  Витте
дорога в дом хозяина была заказана. Из документов же царского  правительства
явствует, что  в  конце 1906 года Трепов действительно представил Николаю II
доклад  о  работе  подпольной фабрики  прокламаций,  на  коем его величеству
благоугодно  было собственной  рукой  начертать:  "Выдать  75  тысяч  рублей
Рачковскому  за успешное использование общественных сил". Собственно говоря,
"пошлый вздор"  г-жи Витте мог  бы быть  еще "пошлее":  она  могла добавить,
например, что в поощрение того же контакта с общественными силами, то есть с
трактирными  лакеями  и  ломовыми  извозчиками,  Рачковский и Комиссаров  по
повелению  царя  были  награждены  орденами:  первый  -  Станислава,  второй
Владимира, не считая других милостей и поблажек.
     Что  упустила мадам  Витте за обеденным столом,  возместил  ее супруг в
своих мемуарах. Он пишет, что черносотенцы "завели  при департаменте полиции
типографию фабрикации погромных прокламаций, то есть для науськивания темных
сил, преимущественно против евреев" (III-138).
     Витте свидетельствует: "Государь после 17  октября больше всех возлюбил
черносотенцев, открыто  провозглашая их как первых людей Российской империи,
как  образцы  патриотизма, как национальную гордость. И это таких  людей, во
главе которых  стоят герои  вонючего рынка...,  которых сторонятся и которым
порядочные люди не дают руки" (III-43).
     На первых порах контакты царя с лидерами "СРН" кое-как маскируются; они
поддерживаются, с соблюдением некоторых правил конспирации,  главным образом
через  таких посредников, как великие  князья Николай Николаевич и  Владимир
Александрович, генерал Раух и князь Путятин  (8). Пока не привык, Николай II
в  какой-то  степени   еще   стесняется  соприкосновения  с  "союзом   этим,
составленным  из  воров и хулиганов" (III-393).  В дальнейшем "тайная,  или,
вернее, не демонстративная поддержка царем "Союза русского  народа" делается
явною, ничем не стесняющейся" (III-333). Насколько обе стороны уже "ничем не
стеснялись",  видно  из  того,  что  Дубровин,  глава  организации,  открыто
приглашается Николаем  II  во  дворец  для личных  бесед;  там же официально
принимаются  депутации  "Союза  русского народа". В  декабре  1905  года  на
очередном приеме группы черносотенцев Николай получает из их рук подарок-два
значка "СРН";  один  прикрепляет к  своей гимнастерке,  другой  - к  рубашке
своего полуторагодовалого сына.
     Эта братия  влекла его к  себе. В  ее кругу он чувствовал  себя легко и
непринужденно. Он пускал ее  в дворцовые покои, устраивал для  нее угощения,
церемонии раздачи наград, выносил наследника и  передавал его из рук в руки,
давал   лабазникам  и  вышибалам  становиться  на  колени  и  целовать  край
полковничьего  кителя, край  детской  рубашки,  пригоршнями  высыпал  на  их
молодецкие груди крестики, жетоны, медальоны и бляшки.
     Как  нигде  в  другом общественном  окружении,  он  был  здесь в  своей
тарелке. Если  на дипломатических  раутах и  государственных  приемах у него
прилипал  к небу язык  и он  заикаясь с трудом выдавливал  из себя несколько
слов, то в этой компании,  где представали перед его взором  кувшинные  рыла
героев кистеня и оглобли, он становился  словоохотливым, даже красноречивым,
в нем загорался  риторический огонек, поднималось ораторское вдохновение. Он
мог в этом обществе запросто подвыпить и под хмельком сплясать  "барыню". Он
взывал к черносотенцам в тостах, приветственных обращениях и поздравительных
телеграммах:  "Объединяйтесь,   истинно  русские  люди!"...   "Искренне  вас
благодарю"... "Буду миловать  преданных!"... "Вы мне нужны"...  "Царское вам
спасибо"... "Вы моя опора и надежда"...
     На верноподданнический  адрес союза извозопромышленников, поставлявшего
черной  сотне  актив,   царь  23  декабря  1906  года  отвечает:  "Передайте
извозчикам  мою  благодарность, объединяйтесь  и  старайтесь". На  приеме во
дворце  он не  стесняется  при  всех справиться  у ярославского  губернатора
Римского-Корсакова о  здоровье такого  деятеля, как  владелец мучного лабаза
Кацауров - один из главарей  местного отделения  "Союза русского народа". За
пределами ярославских лабазов  и  трактиров  никто не хотел знаться  с  этим
человеком.
     В сентябре 1906 года, когда председатель "СРН" Дубровин слегка занемог,
генерал  Раух  привез  ему  на  квартиру -  на  Большой Вульфовой  улице  на
Петербургской   стороне   -   личное   соболезнование   его   величества   с
присовокуплением пожелания скорейшего выздоровления.
     А 3 июня 1907 года, в день, когда разгоном Государственной думы второго
созыва  Столыпин  фактически  совершил  государственный  переворот,  Николай
послал тому же Дубровину телеграмму. В ней,  отбросив  в сторону недомолвки,
самодержец воззвал :"Да будет мне Союз русского -народа надежной опорой".
     "Безобразнейшая  телеграмма  эта,  -  писал  потом Витте,  - в  связи с
манифестом о роспуске второй  Думы показала все убожество политической мысли
и болезненность души нашего самодержавного императора".
     Увы,  вздыхал  экс-премьер,  те из приближенных царя, которые могли  бы
удержать  его от  якшанья  с  черной  сотней,  "утеряли  всякие  принципы  и
действуют по минутному влечению, держа нос  по ветру, как это делает хорошая
легавая собака" (III- 393).
     Себя  самого Сергей Юльевич в  легавых, конечно,  не числил. Между  тем
готовности  "держать   нос  по  ветру"  царь   требовал  от  каждого  своего
ассистента, стоявшего  перед ним, и испытующе приглядывался,  кто  и в какой
степени  эту готовность  проявляет.  К тем  из  своих  приближенных, кто  не
состоял  в  "Союзе русского народа"  или не ладил с этой организацией,  царь
относился настороженно, нередко с подозрением. Похоже было, что о подрядился
вербовать  в черную сотню новых членов,  не останавливая перед обработкой на
сей предмет  министров. "Отчего вы, Петр  Аркадьевич, не  запишетесь в  Союз
русского народа? - спросил он однажды Столыпина. - Ведь Дубровина там теперь
нет". (Столыпин и Дубровин относились друг к другу неприязненно.) С таким же
вопросом царь обратился  в  свое  время  к предшественнику Столыпина  Витте,
намекнув,  что  знает  и помнит  -  в  подобной  организации  Сергей Юльевич
когда-то уже состоял (9).  В другой раз Николай,  беседуя  с Витте, огорошил