а  Совета  комиссар  снабжения  Петр  Лазаревич  Войков. Он  объявил
пришедшему,   что   в   связи   с   чрезвычайным   положением,   о   котором
распространяться сейчас нет возможности, принадлежащий Ипатьеву дом временно
реквизируется  и  поступает в распоряжение Совета.  Вся мебель в доме должна
остаться  на  месте. Прочие вещи  могут быть  убраны.  Совет ручается  за их
сохранность.
     Комиссар добавил,  что  дом  должен быть освобожден в  течение двадцати
четырех часов. Как только минет надобность, он будет возвращен владельцу.
     На другой день красноармейцы снесли вещи Ипатьева в кладовую, опечатали
и заперли ее, после чего хозяин, получив ключ, удалился. Вечером того же дня
вокруг  Ипатьевского  особняка  -   он  теперь  именовался   "Домом  особого
назначения" -  и  внутри него  были расставлены часовые.  Внутреннюю  охрану
несли  рабочие  завода  братьев Злоказовых,  внешнюю -  рабочие Сысертьского
завода.  В  караульные  команды  вошло  более  полусотни человек, отобранных
партийными и профсоюзными организациями.
     Рабочие  двух   этих  заводов   известны   были   своей   революционной
боевитостью.  Злоказовские еще  при  Керенском вывезли хозяина за  ворота на
тачке  и  взяли завод  в  свои  руки. Здесь  и на Сысертьском сформировались
первые  на Урале отряды Красной гвардии.  В дальнейшем многие  рабочие  этих
заводов ушли с Красной Армией на фронт.
     Ипатьевский  дом  -  на косогоре,  на  углу  Вознесенского  проспекта и
Вознесенского переулка. Приземист, но виден издалека.  На восточную сторону,
к  проспекту,  дом обращен  одним  этажом;  с тыльной, западной стороны,  на
откосе, - два этажа. К дому  примыкает сад  размером в полдесятины. Дальше -
каретник, конюшня, хозяйственный навес.
     Сюда  и  привезли Романовых - сначала Николая,  Александру Федоровну  и
Марию, потом и остальных.
     Вместе   с  прибывшими  вошли  в  дом  председатель  Уральского  Совета
Белобородов, его заместитель Дидковский и член президиума  Совета Голощекин.
Белобородов  остановил группу,  попросил внимания и объявил, что, по решению
Советского  правительства, бывший император Николай  Александрович Романов с
семьей будет находиться в Екатеринбурге, в этом доме,  в ведении  Уральского
Совета впредь до суда над ним, Романовым.
     - Комендантом дома, - продолжал Белобородов, - Уральский Совет назначил
Александра  Дмитриевича Авдеева - вот он,  перед  вами.  Имеются ли в данную
минуту заявления, жалобы или вопросы? Нет...  Если впредь будут - обращаться
с  ними  в  Совет  через  посредство  коменданта  Авдеева или его  помощника
Украинцева. А теперь граждане Романовы могут располагаться в  доме по своему
усмотрению, как  им покажется удобней.  В  их  распоряжении -  большая часть
второго этажа.
     Все это происходило утром 30 апреля 1918 года. Официальное же сообщение
появилось  в  печати 10 дней спустя. Оно гласило: "Согласно  решению  Совета
Народных  Комиссаров бывший царь Николай  Романов и его семья переведены  на
жительство из Тобольска в Екатеринбург и помещены в  отдельном изолированном
от внешнего мира помещении" ("Уральский рабочий", 9 мая 1918 г.).
     Романовы стали размещаться в ипатьевском доме.
     Николай с  супругой и  Мария (позднее  вместо Марии  - Алексей)  заняли
угловую  комнату с двумя окнами на проспект и  двумя в переулок. В  соседней
комнате, окнами в переулок, поселились  потом  дочери. Из этой комнаты дверь
вела в  столовую.  Здесь  спала  Демидова.  Еще  одна  комната,  смежная  со
столовой,  разделенная посредине аркой,  считалась гостиной  (или "залом") -
здесь спали доктор Боткин и слуга. Повар Харитонов и поваренок Леонид Седнев
жили на кухне. "Караул поместился в двух комнатах около столовой. Чтобы идти
в ванную  и W.  С.,  нужно  проходить  мимо часового  у  дверей  караульного
помещения. Вокруг дома построен очень высокий дощатый  забор в двух  саженях
от окон; там стоит цепь часовых, в садике тоже" (1).
     Белобородов  и Голощекин  уехали. Дидковский и Авдеев прошлись вместе с
новыми жильцами по комнатам.
     Здесь было не так просторно, как в тобольском губернаторском доме с его
восемнадцатью  комнатами.  На  семью  в  Ипатьевском  доме  пришлось  четыре
комнаты, но они были просторны и хорошо меблированы - Ипатьев, разбогатевший
на казенных подрядах, жил на широкую ногу.
     Николай спокойно разглядывал обстановку  дома.  Не  в  пример  супругу,
Александра  Федоровна  пребывала в состоянии крайнего возбуждения, что сразу
же   вызвало  инцидент,   его  некоторые  западные  авторы  излагают,  мягко
выражаясь, неточно. Дидковский  будто бы внезапно выхватил из рук Александры
Федоровны ридикюль и  стал перебирать его содержимое. Николай при этом будто
бы крикнул: "Вы что  себе  позволяете? До сих  пор мы, кажется, имели дело с
порядочными людьми!"
     А вот как рассказывает о том же Авдеев, при сем присутствовавший.
     "...Из Тобольска Романовых  увозили в  спешке, потому  их багаж там  не
досматривался.  Еще  до  прибытия  царской  семьи в  Екатеринбург  президиум
Уральского  Совета  постановил  взять  под  контроль  вещи  Романовых,  что,
естественно, вызывалось обстановкой того времени.
     Первые  чемоданы,  доставленные  на  автомобиле в  дом  Ипатьева,  были
внесены бойцами  охраны  в  коридор и там  осмотрены в присутствии Авдеева и
Марии. Затем  Дидковский предложил Александре Федоровне предъявить к осмотру
ее  дорожный  саквояж.  Она бурно  запротестовала,  выражая свое негодование
сначала на русском,  потом на английском языке. Боткин, уже прибывший к тому
времени в дом Ипатьева с вокзала, взял на себя роль переводчика. Он объяснил
Авдееву  и  Дидковскому,  что  Александра  Федоровна  считает  осмотр  вещей
издевательством  и   ставит  в  пример   комиссарам   корректное   поведение
Керенского.
     Саквояж,  тем  не  менее, был осмотрен.  Дидковский извлек  со дна  его
маленький  фотоаппарат  и весьма  детальный  план Екатеринбурга.  Александра
Федоровна цеплялась за  фотоаппарат, крича по-английски что-то столь для нас
нелестное, что Боткин перестал даже переводить" (2).
     Дидковский пытался  образумить Александру  Федоровну, напомнив  ей, что
она здесь находится под арестом и следствием, но она не успокаивалась.
     Николай бесстрастно наблюдал всю эту сцену, не проронив ни слова.
     После осмотра  чемоданы заперли в  кладовой, а ключи  отдали владельцам
вещей...
     Как только Дидковский с  Авдеевым ушли,  Александра Федоровна вынула из
сумки химический  карандаш и отточенным острием  врезала в глянцевитую белую
поверхность  оконного  косяка  знак свастики, надписав  рядом: "17/30 апреля
1918 года".
     Надпись была сделана энергично.  Жильяр  заметил ее  через три  месяца,
когда вошел в  дом вместе с белогвардейскими следователями. Тогда он записал
в своем дневнике: "На стене в амбразуре окна  комнаты императрицы я сразу же
увидел ее любимый знак "Swastika", который она  столь  часто рисовала... Она
изобразила  его карандашом и  тут же крупными русскими буквами отметила дату
17/30 апреля, день прибытия в дом Ипатьева. Такой же знак, только без числа,
был нарисован  на  обоях стены, на  высоте кровати, принадлежавшей,  видимо,
наследнику" (3).
     Марков 2-й,  повествуя в эмиграции о своих  попытках увезти  Романовых,
пояснял: "Нашим условным знаком стала свастика...  Императрица хорошо  знала
этот знак и предпочитала его другим..." (4).
     Любовь  русской  императрицы к  свастике  оживленно  комментируется  на
Западе.
     Лондонская   "Таймс",  рецензируя   недавно   выпущенный   американский
двухсерийный  фильм  "Николай и  Александра",  назвала Александру  Федоровну
"фашиствующей Брунгильдой".
     Уже знакомый нам Александров главу своей книги,  посвященную пребыванию
Романовых в Екатеринбурге, так и озаглавил: "Под знаком свастики" (5). Автор
отмечает  "выявившийся  в одном отношении исторический приоритет  Александры
Федоровны",  а  именно: "Задолго  до  того,  как  крюкообразный  крест  стал
заносчиво  выставлять  себя  напоказ на фасадах  третьего  рейха,  его  след
прочертила  на   стене   Ипатьевского  дома   в  Екатеринбурге  низвергнутая
императрица" (6).
     ...Какие мысли владели бывшей русской императрицей, когда  она выводила
знак  свастики на ипатьевском подоконнике?  Быть может, она припоминала свою
юность?  Дармштадтцы  дали ей тогда  кличку "пехтфогель"-  "незадачливая". И
когда Людвиг IV увозил в Россию свою дочь, нареченную в жены  Николаю II, то
земляки Алисы бежали за  коляской до  самого вокзала с криками: "Пехтфогель,
теперь-то уж не промажь!"; "Пехтфогель, оставь свои неудачи дома!"
     Еще в  юности, до  брака,  она признавалась своей подруге  фон Дзанков,
сопровождавшей  ее в  поездке  по России, в  неприязни к "русским,  один  на
другого похожим" (7).
     И  теперь,  в  Екатеринбурге,  она,  видимо,  все  еще  верит, что  все
изменится, что удача все  же придет.  Иначе зачем  ей было заботиться о том,
чтобы в Екатеринбург доставили драгоценности, вывезенные из Александровского
дворца и оставленные, ввиду спешного отъезда, в Тобольске.
     "24 апреля,  - записывает в те дни Жильяр, оставшийся  в  Тобольске при
больном  Алексее, - пришло от государыни  из Екатеринбурга  первое письмо, в
котором она извещает нас, что их  поселили в комнатах  дома Ипатьева, что им
тесновато, что они гуляют в садике, что город пыльный... В очень  осторожных
выражениях  она давала нам понять, что надо  взять  с  собой при отъезде  из
Тобольска  все  бриллианты, но с  большими  предосторожностями.  Она условно
называла ценности лекарствами" (8).
     Затем в Тобольск приходит второе письмо,  на этот раз  от Анны ("Нюры",
"Нюты")   Демидовой,  оно  адресовано   няне  Теглевой;  в  нем  даются  уже
практические  указания,  "как  поступить  с  драгоценностями", то  есть  как
понадежнее  скрыть  и доставить  их  в Екатеринбург, причем теперь  они  для
конспирации называются  "вещами Седнева"... "Мы взяли  несколько лифчиков из
толстого  полотна, положили драгоценности в вату  и  эту вату покрыли  двумя
лифчиками, а  затем сшили вместе, так что  драгоценности, покрытые  с  обеих
сторон ватой, оказались зашитыми между двумя лифчиками" (9).
     Таким способом в  две пары лифчиков вместилось "по 4  с половиной фунта
драгоценностей...   Один   такой   надела   Татьяна,   другой   Анастасия...
Драгоценности  княжон  были таким же образом зашиты в двойной лифчик,  и его
надела Ольга" (10).  Изумруды,  аметисты, жемчуга зашивали  "в шляпы княжон,
между подкладкой  и  бархатом... Из драгоценностей этого рода помню  большую
нитку жемчуга  и  брошь с сапфиром  и бриллиантами... Отпарывали  пуговицы с
костюмов, вместо  пуговиц вшивали  бриллианты,  обернув их сначала ватой,  а
потом  черным шелком... Кроме того, под блузки  на  тело  они  надели  много
жемчугов" (11). С каковым многофунтовым грузом, то есть с камнями в лифчиках
и  с  жемчугами  на  голом  теле,  и  вышли  три  принцессы  из  тобольского
губернаторского дома, чтобы отправиться к папе и маме за Иртыш.
     Драгоценности, накопленные  династией Романовых  за 300 лет, остались в
дворцовых хранилищах в Петрограде и Москве. После Октября 1917 года они были
взяты  в  собственность и  под  охрану  государства.  Ныне составляют особые
государственные фонды -  алмазный и золотой.  Часть  драгоценностей Романовы
при выезде из Царского Села  захватили  с собой.  Относительное  их значение
было  как  будто невелико,  но  абсолютная совокупная  стоимость  составляла
миллионы золотых рублей. Конечная судьба этой  доли состояния  царя осталась
не  выясненной  до  конца.  Частично  вещи  были   разворованы  в  Тобольске
приближенными Романовых.
     В  это время  в  Тобольске  спешно готовилась эвакуация оставшихся  там
членов семьи Романовых.
     С  26  апреля  контроль  над  губернаторским  домом  переходит  в  руки
Хохрякова.  Он  ставит  во  главе охраны  (теперь  красноармейской) рабочего
Родионова, вместе с ним приступает к  подготовке выезда оставшихся Романовых
(Алексея и  его  трех  сестер).  2  мая уволен Кобылинский. К  середине  мая
Алексей  поправило; г. Открылась весенняя  навигация. В погожий майский день
Хохряков и Родионов перевозят четверых Романовых на пароходе "Русь" (на  нем
они  приехали  сюда  осенью  прошлого  года).   Разместились  на  палубе  26
"свитских" и слуг.
     20 мая в 3  часа дня  "Русь", охраняемая  воинским отрядом,  отходит от
тобольской  пристани;  22  мая в 8 часов  утра пришвартовывается в тюменском
речном  порту.  Отсюда  пассажиры  доставлены  с  пристани  на вокзал  и без
задержек выезжают далее: Романовы - в классном вагоне, с ними 6 приближенных
(включая "дядьку" Нагорного),  остальные  едут в  вагонах  товарных. Добился
разрешения  сопровождать  вторую  группу  и едет  в  товарном  вагоне  также
Кобылинский,  хотя формально он отрешен от дел.  Под утро  23 мая поезд (как
уже было 30 апреля) останавливается на  станции Екатеринбург-111, не доезжая
до городского вокзала. Четырех пассажиров на  той же пристанционной площадке
ждут дрожки. И той же дорогой, спящими улочками и переулками, они доставлены
в ипатьевский дом. Позднее прибыл с вокзала багаж (12).
     Через   две   недели    после   эвакуации    из    Тобольска    бывшего
престолонаследника и его сестер городом овладели белые.
     Теперь свита  Романовых мало чем напоминает тот ее состав,  в каком она
выезжала  десять  месяцев  тому   назад  из  Александровского  дворца.  Одни
отсеялись (по "сокращению штатов") еще в Тобольске. Других отделили от семьи
в  Екатеринбурге,  в  Дом  особого   назначения   не  пустили.   Третьих  за
провокационные выходки отправили  прямо в  тюрьму. "Дядьку"  Нагорного взяли
было в  ипатьевский  дом,  но  через неделю он был  арестован  и  очутился в
тюрьме. Всем  отчисленным от службы при семье приказано было незамедлительно
покинуть  пределы  Урала.  Исключительную   льготу  дали   врачу  Деревенько
(лечившему  Алексея):  ему  Уральский  Совет  разрешил  остаться  в  городе,
проживать  на частной  квартире, в любое время суток  входить  в ипатьевский
дом. Жильяру и Гиббсу приказано было уехать из Екатеринбурга в тот же  день,
когда  они сюда  прибыли. Им Родионов  в 5 часов пополудни принес на  вокзал
проездные  документы.  Объяснив,  что  в  их  услугах  в  России  больше  не
нуждаются,  он  рекомендовал  им,  как  иностранным  подданным, продвигаться
подальше  на  запад,  "на  свою  сторонку". Этого  здравого  совета  они  не
послушались, от выезда из Екатеринбурга уклонились, остались жить в товарном
вагоне на  пристанционных путях. Ухитрились  пробыть здесь до  3 июня, когда
екатеринбургские железнодорожники нашли  способ избавиться от них: прицепили
вагон к так называемому беженскому  поезду,  направлявшемуся на восток,  и в
результате оба 15 июня очутились в Тюмени. Они явились в Тюменский городской
Совет  с требованием  денег  и документов на  право  дальнейшего проезда  по
России  "по свободному  выбору",  но были  арестованы.  Пока местные  органы
советской  власти разбирались, как  поступить  с англичанином и  швейцарцем,
белые 20 июля  захватили Тюмень и  извлекли обоих  из милицейского  карцера.
После 25 июля, когда  пал и Екатеринбург, Жильяр и Гиббс  снова появляются в
этом  городе,  теперь  уже  как  участники  белогвардейского   следствия  по
"екатеринбургскому  делу".  Вместе  с  ними  "неоценимые  услуги  следствию"
оказали  всплывшие снова  на поверхность Эрсберг, Тутельберг  и  пресловутая
графиня Софья Карловна Буксгевден...
     В  конечном  итоге  от  всей  экспедиционной  группы,  отправленной  из
Царского  Села Керенским летом семнадцатого года, остались к концу  мая 1918
года  в  ипатьевском  особняке:  семеро  членов  семьи  Романовых  и  пятеро
обслуживающих (доктор Боткин, лакей Трупп, комнатная девушка Демидова, повар
Харитонов, поваренок Леонид Седнев).
     Вопреки измышлениям господ Масси, Фрэнклэнда, Хойера  и их американских
и  западногерманских  коллег,  обращение  с  Романовыми  в  ипатьевском доме
оставалось неизменно корректным и человечным.  Охрана  была очень далека  от
намерения "мучить" и "унижать" их. Романовых в доме Ипатьева не "лишали воды
и  света";  не "ограничивали  30  минутами  прогулки  в  день";  не "терзали
недоеданием";  не  "унижали  и  оскорбляли  режимом  карцера".  Напротив.  В
комнатах  второго  этажа  поддерживался  (насколько  это  возможно  было   в
тогдашних  условиях)  элементарный   комфорт;  расписание  дня,  чередование
занятий  было в  основном  оставлено  на усмотрение  заключенных;  часы  для
прогулок  в  саду они  выбирали  сами;  во  внутренний  распорядок их  жизни
комендатура, как правило,  не вмешивалась.  Был  у них достаточный врачебный
уход:   взрослых  обслуживал  Боткин,  Алексея  -  Деревенько;  были  нужные
лекарства. Красноармейцы, по приказу коменданта,  не раз ходили  по городу в
поисках священника (приводили в дом, например, священника Сторожева, который
и устраивал богослужения для заключенных).
     "Дом был отвратительно  грязен", - пишет  Вильтон. Николай в дневнике в
первый же день записывает: "Дом хороший, чистый". "Царевны спали на матрацах
на  полу" (Вильтон).  "Прогулки  во  дворе  были ограничены пятью минутами в
день... Питьевая вода  была рационирована" (Альмединген). "За стол, покрытый
грязной клеенкой,  их  (Романовых. -  М.  К.) сажали  вместе с  прислугой  и
солдатами...  Не хватало тарелок,  ложек,  вилок.  Поэтому  они пользовались
ложками и  вилками  по очереди.  Ели из  общей  миски  деревянными  ложками.
Караульные подсаживались к  столу; грязными  пальцами  брали  из  блюда еду,
опираясь  локтями  о   стол,   толкали  царя  и  царицу...  иные  стояли  за
государыней,  навалившись на  спинку  ее  стула  и  задевая  ее"  (Вильтон).
Караульные  за столом "курили...  плевались, разбрасывали  объедки, нарочито
говорили  при  княжнах  непристойности,  выкрикивали похабные  слова,  орали
революционные песни". "Пища была отвратительной... В этом отношении делалось
все, чтобы довести заключенных до отчаяния. Утром - плохой чай без сахара, с
черным хлебом,  оставшимся со вчерашнего дня. К  обеду - очень жидкий  суп и
котлета,  имевшая весьма  мало  общего  с  мясом"...  И  ко  всему  этому  -
отсутствие столового и постельного белья.
     Правды во всем этом - менее крупицы. Владелец  дома Ипатьев  упрятал  в
кладовые под сургучные печати свою посуду  и белье, почему  и  недоставало в
первые  дни  ни  того,  ни  другого.  Но  вскоре  все  необходимое,  включая
дополнительные кровати,  было  доставлено властями в дом. Перечисленные выше
"мытарства"  Романовых - попросту злостные выдумки. Впрочем, сами сочинители
выдумок, забывшись, иногда опровергают себя.
     Так, Вильтон признает: "Дом был в  полном порядке,  с  ванной,  горячей
водой и олектрическим освещением" (13).
     Другой автор  пишет: "Питались они, в общем, неплохо, а  временами даже
хорошо" (14).
     И  в самом  деле,  питание было хорошим,  если учесть продовольственные
трудности  того времени.  Из лучшей в  городе советской столовой заключенным
ежедневно  доставлялись  обеды  (обычно  из  нескольких  блюд: мясные  супы,
жаркое,  котлеты, компоты и т.  д.). Прислуге был выдан примус,  на  котором
пищу  можно  было  подогревать (вначале это  делал поваренок  Седнев,  а  по
приезде из  Тобольска  со второй  группой  - повар  Харитонов).  Когда в мае
столовую на несколько дней закрыли, обеды для Романовых доставлялись с кухни
екатеринбургской партийной коммуны. Готовила  им  жена одного ответственного
работника (колчаковцы потом усиленно разыскивали ее, а найдя, расстреляли).
     Вопреки  тому,  что  утверждает  г-н  Хойер,  комендатура  не запрещала
закупку дополнительного продовольствия для Романовых на городском рынке  (на
их собственные средства); допускались неограниченно и "приношения" Романовым
из  окрестных  монастыр