лет, прежде чем издателю  удается  расшифровать
эту  каббалистику  с  помощью   словаря-ключа,   приложенного   к   рукописи
таинственным антикваром, придать ей современную  форму  романа  и  дополнить
неясные места образами своего собственного воображения.
     В романе изображены два человека, достигшие бессмертия. Один из  них  -
Мейнур, бесстрастный и бесчувственный, скорее воплощение чистого ума, нежели
человек. Другой - Занони,  ученик  Мейнура,  воплощение  совершенной  жизни,
достигший вечной  молодости,  абсолютного  могущества,  абсолютного  знания,
полной способности любить и  -  как  следствие  такой  любви  -  скорбеть  и
отчаиваться.  Любовь  к  Виоле  вынуждает   Занони   спуститься   со   своих
невообразимых  духовных  высот  на  грешную  землю,  расстаться   с   вечным
спокойствием, стать причастным к заботам и горестям людей. Это его "падение"
довершается рождением сына. В конце романа он приносит себя в жертву,  чтобы
спасти любящую его и любимую им жену, которая избавила его от одиночества  и
изоляции. Жена и ребенок - смертны, а пережить их и свою любовь  к  ним  для
него невозможно. Мейнур же, который является в  романе  воплощением  чистого
интеллекта, лишенного всяких привязанностей, остается жить дальше.
     Вот как характеризуются в романе эти два главных его персонажа:
     "Характер Мейнура  сильно  отличался  от  характера  Занони.  Он  менее
очаровывал Глиндона, но зато более подавлял и производил  впечатление.  Речи
Занони выдавали его глубокий интерес ко всему человечеству, чувство, сходное
с энтузиазмом к искусству и красоте. Слухи,  ходившие  про  его  жизнь,  еще
более увеличивали ее  таинственный  характер,  приписывали  ему  щедрость  и
благотворительность; во всем этом было что-то  человеческое  и  симпатичное,
смягчавшее  строгость  уважения,  которое  он   внушал,   и,   может   быть,
заставлявшее сомневаться  в  том,  что  он  действительно  обладает  высшими
тайнами. Мейнур, напротив того, казался совершенно  равнодушным  к  внешнему
миру. Если он не делал зла, то казался точно так же равнодушен к добру.  Его
поступки не облегчали страданий нищеты, его слова не  сострадали  несчастью.
Он думал, жил и действовал скорее как спокойная  и  холодная  отвлеченность,
чем как человек, еще сохранивший какую-нибудь симпатию к человечеству".
     Даже самый неискушенный и  материалистически  мыслящий  читатель  может
убедиться,  что  в  произведениях,  подобных  "Фаусту"  Гете  или   "Занони"
Бульвер-Литтона, он имеет дело с символическими образами. Сам Бульвер-Литтон
в    приложении    к    первому    изданию    своего     романа     помещает
аллегорическо-символическую   характеристику   основных   действующих   лиц,
которую, как он утверждает, прислал ему один из близких  друзей,  выдающийся
писатель, чьим мнением он очень дорожит, но чье имя предпочитает сохранить в
тайне. Вот эта характеристика, автор нигде  ее  не  опровергает,  считая  ее
достаточно глубокой Параболой, ибо сам он "не дает ключ к тайнам,  будь  они
незначительными или важными".
     Мейнур воплощает собой Созерцание Реальности - Науку. Он всегда стар  и
должен существовать, пока существует  Реальность.  Его  мировоззрение  менее
подвержено  ошибкам  и  заблуждениям,  чем  Идеализм,  но  оно  же  и  менее
убедительно, менее сильно в практическом отношении,  так  как  ему  неведомо
человеческое сердце.
     Занони  -  Созерцание  Идеала,  Идеализм.  Всегда  полный   сочувствия,
благожелательный, живет наслаждаясь и поэтому воплощает в себе образ  вечной
молодости.  Идеализм  является  глубочайшим   Интерпретатором   и   Пророком
Реальности, но его мощь и  сила  ослабевают  и  уменьшаются  пропорционально
подверженности человеческим страстям {Здесь  Бульвер-Литтон  приводит  упрек
своего  комментатора  в  том,  что  автор  показывает  Идеализм  как   менее
долговечное устремление человеческого духа, чем Наука, и возражает: Идеализм
подвержен страстям и инстинктам, рано или поздно вынуждающим его погрузиться
в Действительность, а она-то и сводит Идеализм  на  нет.  Некоторые  критики
романа  высказывали  мнение,  что  заключительные  главы,  рисующие  Царство
Террора во времена Французской революции, не согласуются  с  фантастическими
частями. Но если бы эти  критики  правильно  поняли  намерение  автора,  они
убедились бы, что самые грубо реалистичные сцены  того  времени,  в  котором
разворачивается действие,  являются  совершенно  необходимым  и  гармоничным
завершением романа. "Эксцессы и преступления человечества  являются  могилой
Идеала, могилой Идеализма".}.
     Виола -  Человеческий  Инстинкт  (ее  чувство  вряд  ли  можно  назвать
Любовью, ибо Любовь не расстается со своим любимым под влиянием  религиозных
предрассудков). Вначале этот инстинкт стремится к Идеалу, чтобы придать себе
блеск и скрыть свои недостатки.  Затем  он  оставляет  это  стремление  ради
высокой любви. Но по своей природе он  не  соответствует  требованиям  такой
любви, ибо подвержен подозрительности и недоверию.  Его  высшая  потенция  -
Материнский Инстинкт -  может  проникать  сквозь  завесу  некоторых  тайн  и
прозревать движение Идеала. Но он слишком слаб, чтобы воспринять  Идеал,  он
видит грех там, где его нет, и сам творит  грех  под  ложным  водительством,
пытаясь найти убежище среди мятежных страстей  в  Действительности,  покинув
ясный, спокойный Идеал. Он исходит в муке (но не умирает, а  преображается),
стремясь примирить законы двух природ: Материнского Инстинкта и Идеала.
     Три главных образа романа, о которых только что шла речь, можно было бы
охарактеризовать как воплощения Разума, Воображения (фантазии) и Сердца.
     Ребенок (сын Занони и Виолы) - Новорожденный Инстинкт. Если бы  он  был
воспитан и обучен Идеализмом, то мог бы стать Посвященным, судя  по  раннему
развитию его внимания и ума. Но, обреченный на сиротство, при котором  может
проявиться  только  половина  закономерностей  его  судьбы,  он  обречен  на
заурядное существование.
     Адон-Аи - Вера (доверие, верность, преданность, ручательство),  которая
проявляется во всем своем блеске;  она  рождает  своего  оракула  и  делится
своими  чудесами  только  с  самыми  высокими  состояниями  души.  Эта  Вера
противостоит Страху; те, кто служит Страху, должны быть готовы к  встрече  с
теми, в ком живет Вера. Само стремление к ней открывает путь  к  возрождению
души, даже если призыв исходит из-под пресса Страха.
     Страж Порога - Страх (или Ужас), от чьего страшного, ужасного вида люди
защищены только непрозрачностью обыденного, привычного физического  мира.  В
тот момент, когда эта защита рушится и  человеческий  дух  начинает  видеть,
проницать сквозь этот непрозрачный мир и в одиночестве  входит  в  неведомые
ему сферы Природы, этот Природный Ужас встает перед ним. Его можно победить,
только бросив ему вызов,  только  воззвав  к  Самому  Творцу  Природы,  чьим
посланцем и орудием и является Вера.
     Мервиль - Условность, рутинность, трафаретность, традиционность.
     Нико - низменная, лебезящая и злобная Страсть.
     Глиндон  -  Нетвердое  Стремление.   Обычно   следует   Инстинкту,   но
сдерживается условностями; испытывает благоговение перед  Идеализмом,  может
увлечься им, но мимолетно и случайно. У него нет постоянства и твердости для
связанных с  Посвящением  созерцания  и  размышления  над  Реальностью.  Оно
соединяет  их  случайно  схваченные  положительные  и  полезные  стороны   с
постоянным, неизменным сенсуализмом и страдает одновременно  как  от  страха
перед Посвящением, так и от отвращения к сенсуализму. Это втягивает невинную
душу в роковой конфликт со своим духом. И когда этому Нетвердому  Стремлению
на грани его гибели  приходит  на  помощь  Идеализм,  то  оно,  не  в  силах
подняться на духовный уровень существования, с радостью снова ныряет в сферу
Известного и находит свое убежище в Привычном.
     Эта интерпретация основных образов романа  интересна,  на  наш  взгляд,
тем,   что   она   поднимает,   потенциирует   уровень   их   восприятия   с
социально-психологического   (типы)   на   символический,   прафеноменальный
уровень, если воспользоваться известным понятием гетевской науки.
     Однако необходимо отметить, что в наши дни  аллегорическо-символический
уровень восприятия этого великого  произведения  английской  литературы  уже
недостаточен, ибо в конце XIX века реально  закончилась  эпоха  Просвещения,
время всякого позитивизма, рационализма,  наивных  реализмов  (критического,
социалистического, наверное, и символического). Не может быть  уже  реализма
без познания сверхчувственных миров и существ, то есть без "второй половины"
действительности.
     Мир, казалось бы уже окончательно расколдованный, некоторое время  тому
назад начал снова заколдовываться: материализм, особенно в некоторых науках,
становится оккультным. Закончилась эпоха Утопии. Начинается апокалиптическая
эпоха  одухотворения  человека  и  мира,  Посвящения  человечества.  Бердяев
условно и абстрактно назвал  ее  Новым  средневековьем.  Выдающийся  русский
антропософ, поэт, писатель Николай Белоцветов в первый  год  первой  мировой
войны дал следующую любопытную спиритуальную характеристику этой наступающей
эпохи:
     "Загадочен и  недостроен  мир,  и  блажен  тот,  кто  не  боится  этого
многообразия. Блажен тот, кто с доверием смотрит на свою волю  и  достаточно
силен для того, чтобы найти свое место и свои цели в  этой  недостроенной  и
незаконченной Вселенной.
     К нам в двери  стучится  мудрое  безумие  богов.  Скоро  расшатает  оно
неподвижные устои философской мысли.
     Падет западное рассудочное познание, затрещит и рухнет огромное  здание
кантовской философии. И  из  всех  щелей,  из  всех  трещин  глянет  на  нас
множество  богов,  светлых  и  темных,   бездна   творческих   случайностей,
многоликий и свободный мир!" {Николай Белоцветов. Религия  творческой  воли.
Петроград, 1915, с. 40.}
     И на пороге этого мира перед нами, перед всеми и каждым,  перед  целыми
народами, перед всем человечеством, раньше или позже предстанет  его  Страж,
тот самый Призрак, Воплощенный Ужас - если мы его не узнаем, не выдержим, не
просветлим на пути  нашего  Посвящения,  -  он  же  главный  "герой"  романа
Бульвер-Литтона (шестью годами позже, в 1848 году, этот Призрак мелькнет  на
страницах основополагающего документа "самого непобедимого в мире" учения  -
конечно же, как метафора).
     Он может встать на пути не только  отдельного  человека,  легкомысленно
пожелавшего проникнуть в  духовный  мир  без  подготовительных  усилий,  без
выработки соответствующих качеств характера, как Глиндон, но в  определенные
эпохи (революции, гражданские войны, кризисы) на  крестном  пути  Посвящения
всего народа и его вождей, возжаждавших реализовать свои утопии и ничего  не
знающих и не желающих знать о законах и существах духовного мира.
     Вот это место в романе великого англичанина, где  приоткрывается  самая
тайная  завеса  над  Царством  Террора  Великой  французской  (и  не  только
французской) революции. Занони пишет Мейнуру о своих впечатлениях от  Парижа
1793-го - начала 1794 года, куда  он  приехал  в  поисках  Виолы:  "Глазами,
полными ядовитой ненависти, они смотрят, как  я  иду  по  их  улицам.  Одним
взглядом я обезоруживаю их злобу и очаровываю  василисков.  Повсюду  я  вижу
следы и ощущаю присутствие Призрака, который стоит на пороге и чьи жертвы  -
это души, желающие "дерзать и  стремиться"  и  могущие  лишь  "трепетать  от
страха". Я вижу нечто неопределенное и лишенное четких очертаний, шествующее
впереди простых смертных из плоти и крови и указывающее им путь.  Мимо  меня
крадущейся походкой прошел Робеспьер. Его сердце терзали эти внушающие  ужас
глаза. Я окинул взглядом сверху их Сенат. На полу,  весь  съежившись,  сидел
зловещий Призрак. Он нашел себе приют в городе Страха. Кто же в  самом  деле
эти будущие строители нового мира?  Подобно  ученикам,  тщетно  стремившимся
приобщиться к высшему знанию, они посягнули на то, что им не  по  силам.  Из
этого мира земных  очевидностей  и  осязаемых  форм  они  ступили  в  страну
призрачных теней, и ее омерзительный хранитель схватил их как свою добычу. Я
взглянул в трепещущую от страха душу тирана, проковылявшего мимо  меня.  Там
среди развалин тысячи систем, целью которых было достичь добродетели, сидело
Преступление и тряслось мелкой дрожью в отчаянии и  одиночестве.  И  все  же
этот человек - единственный  Мыслитель,  единственный  достойный  Претендент
среди них всех. Он все  еще  надеется,  что  будущее,  в  котором  воцарятся
милосердие и мир, наступит. Да, кстати, когда именно оно наступит? Когда  он
расправится со всеми врагами? Глупец!  Каждая  капля  вновь  пролитой  крови
порождает новых врагов. Ведомый  глазами  Невыразимого,  он  идет  навстречу
собственной гибели" {*}.

     {* В связи с этим читателю,  может  быть,  небезынтересно  узнать,  что
выдающийся  Посвященный  русской  культуры  Максимилиан  Волошин   в   своем
блестящем  и  глубоком  эссе  "Пророки  и  мстители"  (М.А.  Волошин.   Лики
творчества. Л., "Наука", 1988) о роли тамплиеров и  масонов  во  Французской
революции  также  касается  этого   сверхчувственного   уровня   реальности,
приоткрывая завесу не только над Французской революцией,  но  и  над  первой
русской и всеми нашими последующими революциями. Это эссе, написанное в 1905
г., заканчивается эстетизированной имагинацией кошмара -  стихотворением,  в
котором Страж Порога выступает как реальное сверхчувственное  существо,  как
Ангел Справедливости и Отмщения. Последняя строфа  звучит  предостережением,
обращенным к "бесам" любых революций:

                   Не сеятель сберет колючий колос сева.
                   Принявший меч погибнет от меча.
                   Кто раз испил хмельной отравы гнева,
                   Тот станет палачом иль жертвой палача.}

     В  седьмой,  заключительной  книге  романа  с  особенной  силой  звучит
трагическая тема социальной утопии, которую  начинают  осуществлять  "слепые
вожди слепых":
     "Робеспьер внезапно остановился, тяжело дыша.
     - Сен-Жюст, - сказал он, -  когда  минет  эта  опасность,  мы  создадим
Царство Мира. В нем будут дома и сады для престарелых. Давид уже проектирует
портики.  Будут  назначены  добродетельные  наставники,  чтобы   воспитывать
молодежь. Впрочем, порок и беспорядок не будут  уничтожены.  Нет,  нет!  Они
будут изгнаны, объявлены вне закона. Нам  рано  еще  умирать.  Потомство  не
может судить нас, пока наша работа не окончена. Мы  вернулись  к  поклонению
Верховному  Существу.  Мы  должны  переделать  этот  развращенный  мир!  Все
отношения должны стать любовью и братством... и...  Симон!  Симон!  Подожди!
Дай карандаш, Сен-Жюст!
     Взяв его, он поспешно написал несколько строк.
     - Отнеси это гражданину Дюма. Иди скорее, Симон. Эти восемьдесят  голов
должны пасть завтра. Дюма ускорит суд на один день".
     И хотя "бесы" разных революций, в том числе и самых  "демократических",
вовсе не собираются ни погибать, ни  оканчивать  свою  работу,  в  конце  XX
столетия потомство уже может судить о плодах  их  работы,  в  особенности  в
России - излюбленном месте их беснования  {См.:  эссе  М.  Волошина  "Россия
распятая"  и  "Русская  бездна".}.  Не  возникает  также   вопроса,   какому
Верховному Существу поклоняются "бесы". Однако в словах Робеспьера из романа
Бульвер-Литтона есть мысль, которую саму по себе невозможно  оспорить:  "Все
отношения должны стать любовью и братством". И это  не  просто  демагогия  в
устах одержимого тирана. Это  проблема  эволюции  человека  и  человечества.
Вопрос заключается в том, как, каким образом,  каким  путем.  Известно,  что
знаменитый лозунг Французской революции "Свобода, равенство,  братство"  был
взят из идеалов Розенкрейцеровского  Братства  Европы,  но  в  применении  к
социальной   реальности   был   сознательно   и    бессознательно    искажен
политиканствующими  масонскими  ложами  и  пришедшими   к   власти   вождями
Французской революции, разнуздавшими самые низменные инстинкты масс.
     Свое понимание проблемы "свободы народа" БульверЛиттон выразил в романе
"Риенци, последний римский трибун": "Истинными деспотами народа являются его
собственные страсти", "нельзя мгновенно перепрыгнуть от рабства к  свободе",
"свобода должна выращиваться веками" и, наконец, "негодовать  на  свои  цепи
еще не значит заслуживать свободы".
     Дальнейшее развитие этих идеалов мы находим уже в XX  веке  у  Великого
Посвященного  Эзотерического  христианства,  основателя  Духовной  науки   -
Антропософии Рудольфа Штайнера (1861-1925).
     В нашу эпоху развития души сознательной, самосознающей с  человечеством
происходит нечто значительное, грандиозное:  мысль,  чувство  и  воля  людей
начинают  разделяться,   эти   три   области   душевной   жизни   становятся
самостоятельными. В прошлом душа была более централизована в себе, в будущем
она станет переживать себя как тройственная, трехчленная. И  это  разделение
непосредственно связано с прохождением  человечества  через  область  Стража
Порога духовного мира. В XX веке  человечество  переступило  этот  Порог,  и
Страж  как  бы  говорит  людям:  не  оставайтесь  связанными  с   тем,   что
произрастает из прошлого, смотрите в свое  сердце,  смотрите  в  свои  души,
чтобы создать новое, и тогда из духовного мира придут силы познания  и  силы
воли для этого нового душевного творчества  {Здесь  мы  хотели  бы  обратить
внимание на особую актуальность темы Стража Порога в романе  Бульвер-Литтона
для  нашего  времени.  В  речи   при   закладке   Камня   Основы   Всеобщего
Антропософского Общества  на  Рождественском  собрании  1923  г.  в  Дорнахе
(Швейцария)  Р.  Штайнер  подчеркивал,  что  в  XX  веке  все   человечество
исторически понуждается  в  какой-либо  форме  пройти  мимо  Стража  Порога.
Понуждается  же  оно,  как,  наверное,   догадывается   читатель,   высокими
Иерархическими   Существами    сверхчувственных    миров,    осуществляющими
водительство человечества (см.: Р. Штайнер. Духовное водительство человека и
человечества. Духовно-научное рассмотрение  развития  человечества.  Калуга,
1992).}.
     И как познающий человек должен понять, что  мышление,  чувство  и  воля
разделяются при прохождении Порога духовного  мира,  и  должен  удержать  их
вместе, так должно современное человечество понять, что  духовная,  правовая
(или государственная) и хозяйственная жизнь должны разделиться и люди должны
найти их более высокое соединение, чем  в  настоящее  время.  Тогда  свобода
будет развиваться в духовной области, в сфере культуры. Равенство может быть
реализовано в государственно-правовой сфере  (равенство  перед  законом).  А
братство люди призваны развивать в экономической, хозяйственной  сфере.  Эти
три сферы должны действовать независимо, в  то  же  время  составляя  единое
целое. Дальнейшее развитие человечества зависит от того, сможет  ли  оно  от
веры в дух перейти к знанию о духе и  на  основе  этого  знания  осуществить
социальное устройство общества {См.: Рудольф Штайнер.  Сущность  социального
вопроса. Калуга, "Духовное познание", 1992.}.
     А теперь остановимся на космософии розенкрейцеров XVIII  -  начала  XIX
века, какой воспринял ее Бульвер-Литтон и какой раскрыл ее в своем романе.
     Читатель, верно, обратил внимание на  ту  характеристику  пространства,
воздушного и безвоздушного, которую дает Мейнур в  своих  первых  беседах  с
Глиндоном.  Естественно,  она  не   влезает   в   ньютоновско-эйнштейновские
абстрактные, выхолащивающие и убивающие всякую  жизнь  во  Вселенной,  очень
умные теории (и даже гениальные,  если  они  напрямую  используются  в  этих
целях). Находится она в  непримиримом  противоречии  и  с  самыми  новейшими
теориями полей современной физики.
     Материалистическая  наука  рассматривает