борясь с гневом и стыдом, -  победа  за
вами. Но, простите меня, вы равнодушно говорили об этой девушке;  что  может
заставить вас отказаться от вашего права?
     -  Имейте  лучше  мнение  о  моей  любви  и  не  забывайте   приговора,
произнесенного вашими устами. Князь нахмурился, но удержался от ответа.
     - Довольно, - проговорил он с принужденной улыбкой, - я сдаюсь, и  чтоб
вам доказать,  что  я  охотно  сдаюсь,  сделайте  честь  вашим  присутствием
маленькому празднику, который я  хочу  дать  в  честь...  -  прибавил  он  с
дьявольской улыбкой, - возведения моего родственника, кардинала, на  престол
святого Петра.
     - Я очень счастлив, что могу исполнить ваше желание.  Занони  переменил
разговор, говорил много и весело и вскоре после этого удалился.
     - Негодяй! - воскликнул тогда князь, схватив Маскари за шиворот.  -  Ты
изменил мне!
     - Уверяю, ваше сиятельство, что кости  были  приготовлены;  они  должны
были выкинуть двенадцать; но это сам черт в образе человека; это все, что  я
могу сказать.
     - Нечего терять время, - проговорил князь, выпуская его.  -  Моя  кровь
кипит. Я хочу иметь эту девушку, хотя бы мне пришлось погибнуть из-за нее...
Что это за шум?
     - Шпага вашего знаменитого предка упала со стола.

        "VII"

        "ПИСЬМО ЗАНОНИ К МЕЙНУРУ "

     "Мое  искусство  стало  менее  действенным;  я   потерял   спокойствие,
производящее могущество. Я не могу влиять на  волю  тех,  которых  бы  желал
привести как можно скорей к берегу; я вижу, как они мечутся по  волнам  того
бесконечного  океана,  где  наши  ладьи  устремляются  к  горизонту,   вечно
убегающему от  нас.  Удивленный  и  испуганный,  видя,  что  я  могу  только
предостерегать там, где бы желал повелевать, я обратился к  моей  душе.  Да,
земные  желания  приковывают  меня  к  настоящему   и   отдаляют   меня   от
торжественных тайн, в которые может проникнуть только  разум,  свободный  от
всяких  земных  оков.  Строгое  условие,  на  котором   мы   получаем   наши
божественные дарования, затемняет наше видение будущности тех, к которым  мы
испытываем человеческие слабости - ревность, ненависть или  любовь;  Мейнур,
вокруг меня все в тумане, я сделал шаг в сторону от нашего существования; из
нетленной молодости души вырос темный и ядовитый цветок человеческой  любви.
Этот человек недостоин ее. Я знаю эту истину; а между тем  в  его  характере
есть задатки добродетели и величия, если шипы и плевелы тщеславия  и  страха
допустят их развиться. Если бы она принадлежала ему  и  я  пересадил  бы  на
другую почву страсть,  которая  затмевает  мои  глаза  и  обезоруживает  мое
могущество,  тогда,  невидимый,  неслышимый  и  неузнаваемый,   я   мог   бы
бодрствовать над его будущностью, тайно внушать ему действия и таким образом
способствовать счастью с его помощью. Но время летит.
     Сквозь туман,  окружающий  меня,  я  вижу,  как  ее  обступают  ужасные
опасности, от которых она может спастись только бегством. Она может  убежать
только с ним или со мной. Со мной! Упоительная мысль! Страшное  решение!  Со
мной, Мейнур! Можешь ли ты удивляться, что я желаю спасти ее от самого себя?
Одна минута в жизни веков, капля воды в океане - разве может  быть  чем-либо
другим для меня земная любовь? А в  ее  нежном  и  чистом  характере,  более
чистом, даже в своих привязанностях, чем я когда-либо встречал из  поколения
в поколение, существует глубокое чувство, которое говорит мне  о  неизбежном
несчастье, которое должно случиться с ней. Суровый и неумолимый, ты, который
старался приобрести нашему обществу всякую душу, казавшуюся тебе благородной
и мужественной, ты сам знаешь по своему горькому опыту, как напрасна надежда
изгнать из женского сердца страх. Моя  жизнь  была  бы  для  нее  постоянным
удивлением. Когда же я буду стараться руководить ее  шагами  сквозь  область
ужаса к свету, подумай о Страже Порога и трепещи вместе со мною от  страшной
опасности, которая могла  бы  напутать  ее.  Я  пробовал  воспламенить  душу
англичанина честолюбием истинной славы в его искусстве;  но  беспокойный  ум
его предка, кажется, зовет его постоянно и  притягивает  к  той  сфере,  где
потерялась его жизнь.
     Есть тайна  в  наследственности,  которую  получает  человек  от  своих
предков.
     Особенности ума, как и болезни тела,  остаются  спящими  в  продолжение
целых поколений, чтобы пробудиться в каком-нибудь дальнем  потомке,  обманув
всякое лечение и науку.
     Приди ко мне из твоего убежища  среди  развалин  Рима.  Я  желаю  иметь
живого поверенного, я призываю к себе того, кто  прежде  также  хорошо  знал
ревность и любовь; я старался войти в общение с Адон-Аи, но его присутствие,
внушавшее мне прежде неземной восторг перед наукой и веру в  судьбу,  теперь
смущает и приводит меня в недоумение. С вершин, откуда я стараюсь проникнуть
в тень будущего, я вижу угрожающих и раздраженных  призраков.  Я  как  будто
замечаю роковой предел чудесному существованию, данному  мне.  Мне  кажется,
что после столетий идеальной жизни я вижу свой путь погружающимся  в  бурный
водоворот действительности. Там, где светила открывали  мне  свои  врата,  я
смутно  вижу  эшафот;  густые  пары  крови  поднимаются   над   бойней.   Но
удивительнее всего то, что я вижу существо, тип ложного идеала  обыкновенных
людей, отвратительную насмешку над всем, что  искусство  называет  красотой,
над всем, что сердце считает возвышенным, и во всех моих видениях  я  нахожу
его зловещий образ постоянно таким же. Возле этого эшафота, тень которого  я
вижу, оно стоит и смеется надо мной адским смехом, и с губ его течет  кровь.
Приди ко мне, о друг прошлых дней! Для меня по крайней мере твоя мудрость не
отказалась от  человеческой  привязанности.  Согласно  узам  нашего  ордена,
состоящего теперь из нас двоих, последних, переживших стольких благородных и
великодушных последователей, ты обязан управлять потомками тех, которым твои
наставления в более отдаленные времена помогли проникнуть в  великую  тайну.
Последний отпрыск смелого Висконти, который  когда-то  был  твоим  учеником,
безжалостно  преследует  прекрасную,  нежную  Виолу.  Своими  преступными  и
кровавыми планами он роет сам себе могилу; ты еще можешь  отвратить  его  от
его роковой будущности. Я, также в силу того же таинственного закона, обязан
повиноваться, если он  того  потребует,  всякому  потомку  одного  из  наших
братьев. Если он станет отталкивать мои советы и настаивать на посвящении  в
наши таинства, Мейнур, то у тебя будет новый ученик.  Приходи  ко  мне.  Эти
строки быстро дойдут до тебя. Доставь мне вместо ответа радость пожать  твою
руку, которую я смею еще пожимать".

        "VIII"

     В  Неаполе,  перед  могилой  Вергилия,  около   грота   Позилипа   люди
преклоняются не с тем чувством, с которым  они  должны  бы  почитать  память
поэта, а скорее с таинственным ужасом, окружающим память волшебника. Впадина
в коре приписывается его заклинаниям, и  предание  считает  хранителями  его
могилы духов, которых он вызвал, чтобы образовался грот.
     К этому месту, расположенному недалеко от ее  жилища,  Виола  приходила
часто.  Она  любила  смутные  и  неясные  видения,  которые  овладевали   ее
воображением, когда она погружала взгляды в мрачную глубину грота или когда,
стоя у могилы, смотрела с вершины скалы  на  микроскопических  людей  толпы,
которая роилась в извилине под ней.
     В это место она направила  свои  быстрые  шаги.  Она  прошла  по  узкой
тропинке через мрачные виноградники, окружавшие скалу, и  дошла  наконец  до
высшей точки, покрытой мохом и роскошной растительностью, где покоится  прах
того, который еще теперь усмиряет и возвышает души людей.
     Вдали виднелась крепость Сент-Эльм, мрачная и высокая, посреди  куполов
и  колоколов,  блестевших  на  солнце.  Море,   казалось,   глубоко   спало;
голубоватый  дым  Везувия  на  горизонте  подымался  колышущимся  столбом  к
прозрачному небу.
     Стоя  без  движения  на  краю  пропасти,  Виола  смотрела  на  живую  и
поэтическую картину, развертывавшуюся перед ее глазами.
     Она не слышала шагов за собой, подымаясь на гору, и задрожала,  услыхав
голос, заговоривший около нее.
     Человек, стоявший рядом с ней, так внезапно явился между  кустарниками,
покрывавшими скалу, и его безобразная наружность представляла такую странную
гармонию с  дикой  природой,  окружавшей  ее,  и  таинственными  преданиями,
связанными с этим местом, что Виола страшно побледнела и громко вскрикнула.
     - Не пугайтесь моего лица, - проговорил этот человек с горькой улыбкой.
- Через три месяца после женитьбы не существует  ни  уродства,  ни  красоты.
Привычка могущественна. Я собирался зайти к вам, когда вы выходили из  дому,
а так как мне нужно поговорить о важном деле, то я осмелился последовать  за
вами. Меня зовут Жаном Нико, имя, уже  известное  в  искусстве!  Живопись  и
музыка - сестры между собой, а сцена - храм, где они обе соединяются.
     В тоне этого человека было что-то откровенное и  свободное,  рассеявшее
страх, который произвело его внезапное появление.
     Он сел на  камень  подле  Виолы,  пристально  посмотрел  ей  в  лицо  и
продолжал:
     - Вы очень хороши, Виола,  и  я  не  удивляюсь  многочисленности  ваших
поклонников. Если я смею ставить себя в их ряды,  это  потому,  что  я  один
люблю вас честно и ищу вашей руки. Ради Бога, не сердитесь. Выслушайте меня.
Князь N говорил ли  вам  когда-либо  о  женитьбе?  Или  прекрасный  шарлатан
Занони? Или этот молодой англичанин с голубыми глазами, Кларенс  Глиндон?  Я
предлагаю вам женитьбу, убежище, протекцию, честь. Что вы скажете об этом?
     Он попробовал взять ее руку, Виола в негодовании отдернула ее и  хотела
удалиться. Живописец быстро поднялся и загородил ей дорогу.
     - Прекрасная артистка, вам необходимо выслушать меня. Знаете ли вы, что
значит жизнь театра в мнении людей? Это  значит  быть  царицей  на  сцене  и
парией вне ее. Никто не верит ни в вашу добродетель, ни в  ваши  клятвы;  вы
марионетка, которую они хотят  украсить  мишурой  для  своего  удовольствия.
Неужели вы так пленились этой карьерой, что не мечтаете даже о спокойствии и
чести? Может быть, вы совсем не то, чем кажетесь? Вы, может  быть,  смеетесь
над предрассудками тех, которые унижают вас? Отвечайте мне, не  опасаясь,  я
тоже не верю в предрассудки, прекрасная Виола; я уверен, что мы сошлись  бы.
К тому же князь N дал мне к вам поручение; должен ли я его исполнить?
     Никогда Виола не испытывала того, что испытывала в эту минуту;  никогда
она не чувствовала так ясно всех опасностей ее одиночества и славы.
     Нико продолжал:
     - Занони хочет только позабавиться  вашим  тщеславием;  Глиндон  станет
презирать себя, если предложит вам  свое  имя,  и  презирать  вас,  если  вы
примете его предложение, но князь N серьезен и богат. Слушайте!
     Нико нагнулся к уху Виолы, и его язык клеветника начал  фразу,  которую
не мог кончить.
     Она с презрением отпрянула от него. Он бросился к ней,  чтобы  схватить
ее за руку, но поскользнулся и упал с  вершины  скалы.  Ветка  огромной  ели
помешала ему скатиться вниз, и он повис над зияющей пропастью.
     Виола услыхала его крик, быстро спустилась  с  горы  и  не  оглядываясь
добежала до дому.
     У дверей стоял Глиндон, разговаривая с Джионеттой. Быстро  пройдя  мимо
него, она вошла в комнату и опустилась на пол, глухо рыдая.
     Глиндон, проследовавший за ней, напрасно старался успокоить ее. Она  не
хотела отвечать на его вопросы, она не слушала его слов  любви...  но  вдруг
слова Жана Нико о той карьере, которая казалась ей олицетворением гармонии и
красоты, ужасная характеристика этой карьеры  всплыли  в  ее  сознании;  она
подняла голову и, пристально смотря в лицо англичанину, проговорила:
     - Вероломный! Смеешь ли ты говорить мне о любви?
     - Клянусь честью, мне недостает слов, чтобы выразить вам свою любовь.
     - Дал бы ты мне домашний очаг, твое имя? Взял бы ты меня себе в жены?
     Если бы в эту минуту Глиндон ответил, как подсказывал  ему  его  добрый
дух, может быть, при том состоянии, которое слова Нико вызвали  в  ее  душе,
заставив ее презирать самое себя, отчаиваться  в  будущем  и  сомневаться  в
идеале своих мечтаний, может быть, говорю я, он возвратил бы ей  уважение  к
самой себе, получил бы ее  доверие  и  обрел  бы  ее  любовь.  Но  при  этом
внезапном вопросе в душе Глиндона поднялись подозрения и колебания, которые,
как сказал Занони, были врагами его души.
     Неужели он попадется таким образом в западню? Не приказано ли  ей  было
поймать благоприятную минуту, чтобы вырвать  у  него  признание,  в  котором
позднее он стал бы раскаиваться? Не играла ли она заранее выученную роль?
     Он  обернулся,  и,  пока  в  нем  боролись  противоречивые  мысли,  ему
послышался насмешливый хохот Мерваля. Он не ошибался. Мерваль проходил перед
домом, и Джионетта сказала ему, что его друг здесь. Кому неизвестно действие
иссушающего смеха светского общества? Мерваль был олицетворением этой среды.
Целый свет, казалось, смеялся над Глиндоном этим сухим, звучным  смехом.  Он
отошел от Виолы. Она следила за ним умоляющим взглядом.
     Наконец он проговорил:
     - Разве таково правило, прекрасная Виола, всех ваших театральных подруг
- требовать замужества как необходимого условия любви?
     Подлый и жестокий вопрос! Ядовитые слова!
     Минуту  спустя  он  раскаивался  в  них.  Он   был   охвачен   тройными
угрызениями: ума, сердца и совести. Он видел, как она  была  поражена  этими
роковыми словами. Он видел, как ее лицо покраснело, потом побледнело; потом,
со взглядом печальным и решительным, скорей жалея себя, чем упрекая его, она
нервно сжала руки на груди и проговорила:
     - Он был прав. Простите меня. Я вижу теперь, что я действительно пария.
     - Послушайте меня, Виола. Виола, простите меня!
     Жестом она отстранила его и с улыбкой,  полной  отчаяния,  прошла  мимо
него в свою комнату. Глиндон не осмелился удерживать ее.

        "IX"

     Выйдя из дому, Глиндон почувствовал, что Мерваль схватил его  за  руку.
Глиндон грубо вырвался.
     - Все ваши советы, - сказал он горько, - сделали из меня негодяя. Но  я
вернусь. Я напишу ей и изолью перед ней всю мою душу. Она меня простит еще.
     Мерваль, характер которого был всегда одинаково  ровен,  поправил  свои
манжеты, немного смятые гневными движениями его друга, дал Глиндону истощить
все его восклицания и упреки, а потом, как опытный рыбак,  начал  поправлять
свои сети.
     Узнав от Глиндона все, что произошло, он старался успокоить его,  а  не
раздражать.
     Нужно отдать ему должное: он не был  порочен,  он  имел  даже  принципы
более твердые, чем их обыкновенно имеют молодые  люди.  Он  вполне  искренне
осуждал своего друга за намерения,  которые  он  имел  в  отношении  молодой
актрисы.
     - Из того, что я не хочу, чтобы она была вашей женой, не  следует  еще,
что я желаю, чтобы вы из  нее  сделали  свою  любовницу.  Между  нами  будет
сказано, глупая женитьба все-таки лучше, чем преступная связь. Но  подождите
еще. Не действуйте под впечатлением минуты.
     - Времени нельзя терять. Я обещал Занони дать ответ завтра. После этого
мне уже не будет выбора.
     - О! О! - воскликнул Мерваль. - Вот  что  кажется  мне  подозрительным.
Объяснитесь.
     Глиндон в пылу своей страсти рассказал своему другу все, что  произошло
между ним и Занони, опустив только, без особой причины,  все,  что  касалось
его предка и таинственного общества. Все эти подробности послужили в  пользу
Мерваля. Пречистое небо! С каким глубоким здравым смыслом он  говорил!  Было
ясно, что существовал союз  между  актрисой  и  -  кто  знает  -  тайным  ее
любовником. Положение одного было двусмысленно, положение другого не  менее.
Как вопрос актрисы был ловок! С какой прозорливостью  Глиндон  под  влиянием
первого внушения разума проник  в  заговор  и  открыл  западню!  Неужели  он
женится, подозревая тайную связь и потому, что Занони говорил ему  с  важным
видом, что нужно решиться до известного часа?
     - Вот что вы по крайней мере можете сделать, -  проговорил  Мерваль.  -
Дайте срок; недостает только одного дня. Уничтожьте Занони. Он говорит,  что
встретит вас до полуночи, и просит не избегать его! Ба! Уедем из  Неаполя  в
какую-нибудь близкую провинцию, где, если он только действительно не дьявол,
он не найдет нас. Покажите ему, что не желаете,  чтобы  вас  подталкивали  к
решению, которое вы сами намереваетесь принять.
     Глиндон не мог оспаривать рассуждения своего друга; он не был убежден и
колебался.
     В эту минуту мимо них проходил Нико.
     - Вы все еще думаете о Пизани?
     - Да, а вы?
     - Видели вы ее? Говорили вы с ней? Она станет мадам  Нико  раньше,  чем
кончится эта неделя. Я иду в кафе Толедо. Как  только  вы  встретите  вашего
друга, синьора Занони, скажите ему, что два раза он стоял  на  моей  дороге.
Жан Нико хоть и живописец, но честный человек и всегда платит свои долги.
     - Что касается денег, это хорошее правило, - проговорил Мерваль.  -  Но
что касается  мести,  это  менее  морально  и  не  так  умно.  Но  разве  он
препятствовал вашей любви к Виоле? Да ведь этого не может быть, так как ваши
дела в этом отношении идут недурно.
     - Спросите у Виолы Пизани.  Бедный  Глиндон!  Она  только  с  вами  так
сурова. Но я не имею предрассудков. Еще раз прощайте.
     - Проснитесь, - воскликнул Мерваль, хлопнув Глиндона по  плечу,  -  что
думаете вы о вашей возлюбленной?
     - Этот человек лжет.
     - Вы хотите написать ей?
     - Нет, если все это с ее стороны только обман, то я откажусь от нее без
малейшего сожаления. Я буду следить за ней, и, что бы ни  случилось,  Занони
не будет распоряжаться моей судьбой. Вы правы; уедем из Неаполя завтра  рано
утром.

        "X"

     На другой день рано утром оба друга поехали  верхом  по  направлению  к
Байе. Глиндон сказал в отеле, что если Занони станет спрашивать о нем, то он
найдет его недалеко от этого места, столь дорогого древним.
     Они  проехали  мимо  дома  Виолы;  Глиндон  превозмог  себя,  чтобы  не
остановиться, и, поворотив к гроту Позилипа, он поехал  по  дороге,  которая
ведет к Портичи и Помпее.
     Было уже довольно поздно, когда они приехали в Портичи  и  остановились
там, чтобы пообедать. Они вошли в довольно  плохую  гостиницу  и  обедали  в
палатке. Мерваль был веселее обыкновенного; он заставлял своего  друга  пить
лакрима и болтал без умолку.
     - Ну, мой милый, мы перечеркнули по крайней мере одно  из  предсказаний
Занони; впредь вы не станете так легко верить ему.
     - Иды наступили, но еще не прошли!
     - Если он  астролог,  то  вы  не  Цезарь.  Ваше  тщеславие  делает  вас
легковерным. Слава Богу! Я не считаю себя персоной настолько  важной,  чтобы
порядок в природе мог расстроиться, дабы напугать меня.
     - Но зачем же разрушаться порядку в  природе?  Может  быть,  существует
философия, которая открывает тайны природы, но не изменяет ее процессов.
     - Вот, вы снова впадаете в легковерие; вы серьезно  предполагаете,  что
Занони пророк и что он читает в будущем? Может быть, он, по-вашему, живет  с
гениями и духами?
     В эту минуту хозяин гостиницы, маленький, толстенький человек, вошел  в
палатку с новой бутылкой лакрима.
     Он надеялся, что их  сиятельства  будут  довольны;  он  был  тронут  до
глубины души, что им  понравились  его  макароны.  Их  сиятельства  едут  на
Везувий? В настоящую минуту происходит маленькое  извержение,  невидимое  из
гостиницы; но это красивое зрелище, и  оно  будет  еще  лучше  после  захода
солнца.
     - Прекрасная мысль! - воскликнул Мерваль. - Что  вы  об  этом  думаете,
Глиндон?
     - Я никогда не видел извержения, мне  бы  хотелось  посмотреть  на  это
зрелище.
     - Но это, надеюсь, не опасно? - спросил осторожный Мерваль.
     - Нискольк