ение в
пользу его  честности  можно счесть морально превосходящим решение  в пользу
его жизни.
     Последним, и самым  важным,  значением,  в  каком  используются термины
"абсолютная"  и "относительная"  этика,  является значение,  более адекватно
выраженное различием между универсальной и социально имманентной этикой. Под
"универсальной"  этикой  я понимаю  нормы  поведения,  цель которых  рост  и
развитие  человека;  под  "социально  имманентной" этикой я  понимаю  нормы,
необходимые для функционирования и выживания  определенного вида  общества и
живущих в нем людей. Пример универсальной  этики можно найти в таких нормах,
как "Люби ближнего,  как  самого  себя" или  "Не  убий". В  действительности
этические системы всех великих культур демонстрируют поразительное  сходство
в том, что считать необходимым для развития человека, сходство норм, которые
следуют из природы человека и из условий, необходимых для его развития.
     Под "социально имманентной" этикой  я имею  в виду  те нормы в какой-то
культуре, которые  включают  запреты  и  повеления,  необходимые только  для
функционирования и  выживания именно  этого общества.  Для выживания всякого
общества необходимо, чтобы его члены  подчинялись правилам, обязательным для
данного  способа  производства  и  образа  жизни.  Группа  должна стремиться
сформировать  у своих членов такой склад  характера, чтобы они хотели делать
то, что  они должны делать при существующих обстоятельствах. Так,  например,
отвага  и инициатива становятся главными  добродетелями в  обществе, ведущем
войну.  Терпение  и взаимовыручка становятся  добродетелями  в обществе, где
преобладает   сельскохозяйственная   кооперация.  В   современном   обществе
прилежание  возведено  в  ранг  одной  из  высших  добродетелей,  потому что
современная индустриальная  система нуждалась в трудовом порыве как  в одной
из  самых важных ее производительных  сил. Качества,  высоко ценимые в сфере
деятельности  того  или  иного  общества,  становятся  частью его  этической
системы.  Каждое общество жизненно заинтересовано иметь  правила, которым бы
все  подчинялись, и "добродетели", которые строго соблюдались бы, потому что
выживание общества зависит от этого соблюдения.
     В  придачу к  нормам,  в  каких  общество заинтересовано  как целое, мы
обнаруживаем  и  другие  этические  нормы,   различные  у   каждого  класса.
Подходящим   примером  служит  акцентирование   добродетелей  скромности   и
послушания в низших классах, и честолюбия  и агрессивности в высших классах.
Чем более  устойчива и институционно  закреплена  классовая  структура,  тем
непреложнее связь той  или  иной  совокупности  норм с тем или иным классом.
Таковы,  например,  нормы  для  свободных  и  для  крепостных  в  феодальной
структуре,  или  нормы  для  белых  и  для  негров в  южных  штатах  США.  В
современных демократических обществах, где классовые различия не фиксируются
в институционной структуре общества, различные  группы норм сосуществуют бок
о   бок:   например,   этика  Нового  Завета   и  нормы   ведения  успешного
предпринимательства.  В  соответствии  со   своим  социальным  положением  и
талантом индивид выберет ту совокупность норм, какими он может пользоваться,
при этом,  возможно, продолжая  на  словах признавать противоположные нормы.
Разница  между воспитанием дома и в школе  (как, например, в элитных  школах
Англии  и   в   некоторых  частных   школах  Соединенных  Штатов)  ведет   к
акцентированию совокупности ценностей, соответствующих социальному положению
высшего класса, при этом другие ценности открыто не отвергаются.
     Функционирование  этической   системы   в   любом   обществе   призвано
поддерживать жизнь данного  общества. Но  такая социально имманентная  этика
существует также в интересах индивида; поскольку общество имеет определенную
структуру,  какую  он,  как индивид, не может изменить,  его личные интересы
связаны  с  общественными. В то же время общество  может  быть  организовано
таким образом, что нормы, необходимые для его выживания, вступают в конфликт
с универсальными  нормами, необходимыми для  полнейшего развития его членов.
Это особенно ощутимо в обществах, где привилегированные  группы господствуют
над остальными  членами  или эксплуатируют  их.  Интересы  привилегированной
группы вступают в  конфликт с интересами  большинства,  но  ввиду того,  что
общество  функционирует  на   основе  данной  классовой  структуры,   нормы,
навязанные членами привилегированной группы, обязательны для выживания всех,
пока структура общества коренным образом не будет изменена.
     Идеологии, господствующие в такой структуре, будут стремиться отрицать,
что в ней имеет место какое-либо противоречие. Они будут заявлять,  в первую
очередь,  что  этические  нормы данного  общества  равноценны  для всех  его
членов,  и  будут   стремиться  подчеркнуть,   что  нормы,  направленные  на
поддержание  существующей  социальной  структуры,  это  универсальные нормы,
вытекающие из насущных потребностей  человеческого существования.  Запрет на
воровство,  например,  часто  пытаются  представить  как  следствие  той  же
"человеческой"  потребности,  которая  порождает  запрет  на  убийство.  Так
нормам,  необходимым  лишь  для  выживания   определенного  вида   общества,
придаются достоинства  универсальных  норм, исконно  присущих  человеческому
существованию и, следовательно, универсально применимых.  Пока  определенный
тип  социальной  организации  исторически  необходим, индивиду  не  остается
ничего иного, как  принять данные этические нормы как обязательные. Но когда
общество сохраняет структуру,  противоречащую  интересам  большинства,  в то
время  как  уже  наличествует  основа  для  изменений,  осознание  социально
обусловленного  характера норм данного  общества становится важным элементом
усиления  тенденций к изменению социального  порядка. Представители  старого
порядка обычно называют такие попытки неэтичными. Тех, кто хочет счастья для
себя,   они  называют   "эгоистами",  а  тех,   кто  желает  сохранить  свои
привилегии,-- "ответственными". Покорность же превозносится как  добродетель
"бескорыстия" и "преданности".
     Хотя конфликт  между социально имманентной и универсальной этикой ослаб
в процессе человеческой эволюции,  конфликт между  двумя  типами этики будет
сохраняться  до  тех пор, пока человечество не сумеет построить общество,  в
котором  "общественные"  интересы  будут  тождественны  интересам  всех  его
членов.  Пока эта  стадия человеческой  эволюции не  достигнута, исторически
обусловленные   социальные   потребности   сталкиваются   с   универсальными
экзистенциальными  потребностями индивида.  Если бы  индивид жил пятьсот или
тысячу лет, такого  столкновения могло бы не быть, или, по крайней мере, оно
могло  бы быть  значительно  уменьшено.  Тогда он  мог бы жить и  пожинать с
радостью то, что посеял с  печалью; выстрадав в  одном историческом периоде,
человек мог  бы дождаться, пока страдания его окупятся в следующем периоде и
принесут свой плод. Но человек живет шестьдесят или  семьдесят  лет  и может
так никогда  и не увидеть  плодов.  Однако  он рожден уникальным  существом,
имеющим в самом себе  все потенциальные возможности,  реализовать которые --
задача человечества. Обязанность того, кто изучает  науку о человеке,  не  в
том, чтоб искать "гармонические" решения, замазывающие это противоречие, а в
том, чтоб ясно видеть его. Задача этического мыслителя -- не дать  умолкнуть
голосу человеческой совести и усилить  его, осознать, что есть  для человека
добро,  а что -- зло, независимо от того, добро это или зло для  общества на
определенном этапе  его эволюции. Он может  быть  "вопиющим в  пустыне";  но
только если  этот голос остается живым и бескомпромиссным, пустыня обратится
в цветущую землю. Противоречие между  социально имманентной и  универсальной
этикой  ослабнет  и  исчезнет тогда,  когда  общество  станет  по-настоящему
человечным, то есть, возьмет на себя заботу о полном  человеческом  развитии
всех его членов.
     ГЛАВА V
     МОРАЛЬНАЯ  ПРОБЛЕМА
НАШЕГО ВРЕМЕНИ
       Пока  в  государствах  не   будут
царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не  станут
благородно  и основательно  философствовать и  это  не  сольется  воедино --
государственная власть и философия,  и  пока не будут в обязательном порядке
отстранены те люди -- а их много,-- которые ныне  стремятся  порознь либо  к
власти, либо  к  философии,  до тех пор,  дорогой Главкон,  государствам  не
избавиться  от зол,  да  и не  станет возможным  для рода человеческого и не
увидит солнечного света то государственное устройство, которое мы только что
описали словесно.
     Платон.            Государство.            *
     Существует  ли  какая-то  особая моральная  проблема  нашего  времени? Разве
моральная  проблема не  одна и та же для всех времен и народов? Да, это так,
и, тем не менее, каждая  культура имеет свои моральные проблемы, порожденные
ее особой структурой, хотя  эти частные проблемы  являются только различными
гранями  моральных проблем человека.  Каждую  такую  отдельную  грань  можно
понять  только в связи с  основной и всеобщей  проблемой  человека.  В  этой
заключительной  главе я  хочу уделить особое  внимание одному специфическому
аспекту общей моральной проблемы, отчасти потому, что  это решающая проблема
с психологической точки зрения, и отчасти потому, что мы склонны обходить ее
вниманием, поддавшись иллюзии, что эта проблема,-- отношения человека к силе
и власти,-- уже решена.
     Отношение человека к силе коренится в самих условиях его существования.
Как физические существа, мы подвластны силе -- силе природы и силе человека.
Физическая  сила может лишить  нас свободы  и  убить нас. В состоянии ли  мы
сопротивляться и побеждать, это зависит от таких побочных факторов, как наша
собственная физическая сила и сила наших средств  борьбы. А  вот наш  ум  не
зависит напрямую от власти силы. Сила не властна отменить истину, которую мы
познали,  и  идеи, в которые мы верим.  Сила  и разум  существует  в  разных
плоскостях, и силе никогда не опровергнуть истину.
     Означает  ли это,  что  человек  свободен,  даже  если рожден в оковах?
Означает ли это, что  дух  раба  может быть  так  же свободен,  как дух  его
господина, как утверждали св. Павел и Лютер?  Если бы дело обстояло так, это
в  громадной  степени  упростило бы проблему человеческого существования. Но
это утверждение не считается с тем фактом, что  идеи и истина  не существуют
вне  человека и  независимо от него, что ум  человека подвержен  влиянию его
тела,  а  душевное  состояние  --  влиянию  его  физического  и  социального
существования. Человек способен познать истину и способен любить, но если он
--  не  только  его   тело,  а  вся  его  личность  --  подвергается  угрозе
превосходящей  его  силы, если он  становится беспомощным и  испуганным, это
наносит  вред его уму, его  действия становятся судорожными и  парализуются.
Парализующее воздействие силы покоится не только  на страхе, ею порождаемом,
но  и  на скрытом  обещании  -- обещании, что те,  кто обладают силой, могут
защитить и  позаботиться  о "слабых",  подчинившихся силе, что сильные могут
освободить  человека от бремени неуверенности и  ответственности  за  самого
себя, гарантируя порядок и отводя  индивиду в этом порядке место, дающее ему
чувство безопасности.
     Подчинение человека этой  комбинации  угрозы  и  обещания означает  его
действительное  "падение".  Подчиняясь силе-господству,  он  лишается  своей
силы-потенции. Он  лишается  своей  силы использовать  все  те  способности,
которые   делают   его   по-настоящему   человечным;  его   разум  перестает
действовать; он может совершать умственные операции, манипулировать вещами и
самим собой, но он принимает за истину то, что властвующие  над ним называют
истиной. Он лишается своей силы любить, ибо его чувства взяты  в оковы теми,
от кого он зависит. Он лишается своего морального чувства, ибо невозможность
подвергать  сомнению и критиковать  этих сильных сделала  бессмысленной  его
моральную  оценку кого бы  то ни  было и чего бы  то ни было. Он  --  жертва
суеверия  и  предрассудка,  ибо  он   неспособен  распознать  действительное
значение тех предпосылок, на  которых покоятся такие  ложные верования.  Его
собственный голос не может позвать его обратно к  себе  самому, поскольку он
перестал слышать его, поглощенный слушанием голосов  тех, кто имеет  над ним
власть. Только  свобода  является  необходимым  условием как  счастья, так и
добродетели; свобода не в смысле  возможности делать произвольный выбор и не
в   смысле   свободы   от  необходимости,  а  свобода  реализовать  то,  что
потенциально  заключено   в  человеке,  выявить  истинную  природу  человека
согласно законам его существования.
     Если свобода,  способность сохранить собственную  цельность перед лицом
силы -- это основное условие моральности, не решил ли человек западного мира
свою  моральную проблему? Не  проблема  ли  это только  людей,  живущих  при
авторитарных диктатурах,  которые  лишили их личной  и политической свободы?
Конечно,  свобода,  достигнутая   современными  демократиями,   предполагает
обещание  развития  человека,  отсутствующего  при  каких  бы  то  ни   было
диктаторских  режимах,  несмотря  на  их  заявление,  что  они  действуют  в
интересах человека.  Но и при  демократии  это всего  лишь  обещание,  но не
исполнение  обещанного. Мы скрываем  нашу моральную проблему от самих  себя,
фокусируя  внимание  на  сравнении нашей культуры с  теми  способами  жизни,
которые  представляют  собой  отрицание высших  достижений  человечества,  и
вследствие этого  мы игнорируем  тот факт,  что мы  тоже подчиняемся  власти
силы, не  власти диктатора или политической  бюрократии, действующей  с  ним
заодно, а  анонимной власти рынка, успеха,  общественного  мнения, "здравого
смысла" --  или, вернее, общепринятой бессмыслицы,-- и власти  машины, чьими
рабами мы стали.
     Наша моральная проблема -- это безразличие человека  к самому себе. Она
заключается  в том,  что мы  утратили  чувство значительности и уникальности
индивида,  превратили себя в орудие внешних  целей,  относимся к себе как  к
товарам, а наши силы отчуждены от нас. Мы стали вещами, и наши ближние стали
вещами.  В результате мы чувствуем себя бессильными  и презираем себя за это
бессилие. Поскольку  мы не верим в свои силы, у нас нет веры в человека, нет
веры в самих себя, и в то, что наши силы могут создать. У  нас нет совести в
гуманистическом  ее понимании,  посему  мы  не  осмеливаемся доверять  нашим
оценкам. Мы --  стадо, верящее, что дорога, по которой мы идем, должна вести
к  цели, раз мы видим,  что и другие  идут той же  дорогой. Мы в  темноте  и
ободряем себя тем, что слышим чей-то свист в ответ на наш собственный.
     Достоевский  некогда   сказал:   "Раз   Бог   умер,   все  позволено"*.  Большинство  людей и в
самом  деле так считает;  разница между ними лишь в том, что  одни  пришли к
выводу,  что Бог  и церковь должны сохраняться, чтобы поддерживать моральный
порядок,  а  другие придерживаются идеи,  что  все  позволено,  нет никакого
надежного морального  начала, а практические соображения -- это единственный
регулятивный жизненный принцип.
     В  противоположность  этому,  гуманистическая  этика   занимает   такую
позицию: если человек живой, он знает, что позволено; быть живым значит быть
плодотворным, употреблять собственные  силы  не на  какую-то трансцендентную
человеку  цель, а на самого себя, придать смысл  собственному существованию,
быть человечным. Пока  кто-либо считает,  что его  идеал  и  цель  находится
где-то вне его, что цель где-то в небесах, в прошлом или в будущем, он будет
двигаться от себя вовне и искать осуществления там, где его нельзя найти. Он
будет  искать  решения  и  ответы  где  угодно, только  не там, где их можно
найти,-- в самом себе.
     "Реалисты" уверяют  нас, что проблемы  этики -- это пережиток прошлого.
Они говорят  нам,  что психологический и социологический анализ  показывает,
что  все ценности существуют лишь  относительно той или  иной  культуры. Они
предполагают, что наше личное и социальное будущее гарантируется единственно
нашим  материальным  успехом.  Но  эти  "реалисты"  оставляют  без  внимания
некоторые   суровые  факты.   Они  не  видят,  что   пустота  и  бездумность
индивидуальной  жизни,  отсутствие  плодотворности   и,  как  ее  следствие,
отсутствие веры в  себя и в человечество, обретя  затяжной характер, ведут к
эмоциональным и  душевным нарушениям, которые, как  правило, делают человека
неспособным даже к достижению его материальных целей.
     Сегодня  все  чаще слышны пророчества гибели. Хотя они выполняют важную
функцию привлечения внимания к опасным тенденциям в нашей нынешней ситуации,
но  в  них  не  учтено  обещание,  заключенное  в   достижениях  человека  в
естественных науках,  психологии,  медицине и искусстве.  А  эти  достижения
отражают  наличие  мощных  плодотворных  сил,   не   вяжущихся   с  картиной
разлагающейся   культуры.  Наш   период  --   переходный.  Средние  века  не
закончились в пятнадцатом веке,  и Новое время не  началось  сразу  же после
этого. Конец и  начало составляют процесс, длящийся уже более четырехсот лет
-- в сущности очень короткое время, если мерить его историческими мерками, а
не  мерками нашей недолгой жизни. Наш период -- это  конец и начало, богатое
возможностями.
     Если я повторю теперь вопрос, поставленный в начале этой книги,-- имеем
ли мы основание гордиться и надеяться, ответ опять будет утвердительным,  но
с  одним уточнением,  какое  следует из того, что  мы  уже  рассмотрели:  ни
хороший, ни  плохой  исход  не  бывает  автоматическим  и  предопределенным.
Решение  остается за  человеком. Оно  зависит  от его  способностей серьезно
отнестись  к себе, своей жизни и счастью, от его готовности смело смотреть в
лицо  моральной  проблеме --  своей и  своего  общества. Оно зависит от  его
решимости быть самим собой и для себя.
     РАЗУМНОСТЬ
ДОБРА
     ПОСЛЕСЛОВИЕ
     Двадцатый век,  в котором нам выпало  жить, изобилует,  к счастью, не только
жестокостями войн, революций,  концлагерей, всеми видами социальных бедствий
и  обыденного зла, но  и множеством примеров  человеческого  благородства  и
разумности, противостоящих  инстинктам разрушительности,  примерами упорного
плодотворного труда,  создающего  человеческую культуру.  Это век  не только
Ленина, Гитлера,  Сталина и их безумного воинства,  но  и  век С.  Вейль, А.
Швейцера,  Я.  Корчака,  Махатмы  Ганди,  Матери  Марии,  Матери  Терезы, А.
Сахарова и  множества известных и безвестных праведников, чье  сопротивление
злу  и  каждодневное  подвижничество  дают  нам силы  верить,  что  Разум  и
Милосердие еще  сопутствуют  жизни и хранят  ее.  Вражда  рушит,  любовь  --
созидает.
     У тех, кто уже читал книги Э. Фромма, или познакомился с ним впервые по
книге "Чело­век для себя", надеюсь, нет сомнений,  что и он на  стороне тех,
кто  отстаивает  жизнь,  на  стороне Разума сражаясь  с безумием.  Не  будем
предаваться сетованиям,  что знакомство это  оказалось  для нас  запоздавшим
почти на  полвека.  Запрет  на  знание --  привычное  дело  тиранов,  и хотя
правления мудрецов мы еще  не  дождались, но уже можем  следовать  мыслью за
теми, кто способен научить нас свободе. Потому книги Фромма и были запрещены
теми, кто этой свободы страшился.
     Имя Фромма должно  быть помянуто в ряду тех мыслителей XX века, которые
не  запятнали себя соглашательством  со  смертоносными режимами, отказываясь
признать  действительное разумным,  когда разумного в нем было менее  всего.
Их,  людей  Разума, невозможно  было увлечь иллюзиями,  даже  когда миллионы
людей  не  столь  сознательных готовы  был