я к
рассмотрению понятия  личного интереса,  которое  стало  одним  из  ключевых
символов современного  общества. Оно еще более  двусмысленно, чем  себялюбие
или любовь  к  себе, и эту двусмысленность можно  до конца понять  только  с
учетом исторического развития понятия личного интереса. Проблема в  том, что
считать личным интересом и как его определить.
     Есть  два  совершенно различных подхода  к этой  проблеме.  Один  --  с
позиций  объективизма --  наиболее  четко  сформулирован Спинозой. Для  него
личный интерес или  "поиски  собственной  пользы" тождественны  добродетели.
"Чем более,-- говорит он,-- кто-либо стремится искать для себя полезного, т.
е. сохранять свое существование, и может это, тем более  он добродетелен;  и
наоборот, поскольку кто-либо небрежет собственной пользой, т. е. сохранением
своего    существования,    постольку    он    бессилен"[82].  Согласно  этой  точке  зрения  личный
интерес  человека  состоит в том,  чтоб  сохранять  свое  существование, что
тождественно реализации  им своих прирожденных возможностей. Такая концепция
личного интереса является объективной, поскольку "интерес" понимается не как
субъективное восприятие того, что представляет интерес для данного индивида,
а с точки  зрения природы  человека,  объективно. Человек  имеет только один
реальный интерес -- полное  развитие  своих  возможностей,  самого себя  как
человеческого  существа.  Как нужно  знать другого человека  и его  реальные
потребности,  чтобы любить его, так нужно  знать самого  себя, чтобы понять,
каковы интересы собственного  Я  и  как  их  можно  удовлетворить. Из  этого
следует, что человек  может обманываться  относительно своих реальных личных
интересов, если  он не знает  самого себя  и своих реальных потребностей,  а
знание человеком  самого себя является  основой  для определения  того,  что
составляет его личный интерес.
     В течение  трех последних столетий  понятие  личного интереса все более
сужалось, пока не  обрело значения,  почти противоположного тому,  какое оно
имело у Спинозы.  Оно стало  тождественно  себялюбию,  материальной  наживе,
власти,  успеху; и вместо  того,  чтоб  быть  синонимом  добродетели,  стало
этической заповедью.
     Такое  вырождение  понятия  сделалось  возможным  в  результате  замены
объективного подхода  к  личному  интересу  ошибочным субъективным подходом.
Личный  интерес  уже  больше  не  выводился  из   природы   человека  и  его
потребностей;  соответственно  представление   о   том,  что  человек  может
заблуждаться насчет  своих личных интересов,  утратило силу и  было заменено
идеей, что то,  что  человек считает  представляющим интересы его  Я, то  по
необходимости и является его подлинным личным интересом.
     Современная концепция  личного  интереса  представляет  собой  странную
смесь двух противоположных концепций: кальвиновской и лютеровской -- с одной
стороны, и концепции прогрессивных мыслителей, начиная со Спинозы. Кальвин и
Лютер учили, что  человек должен  подавлять свои личные интересы  и  считать
себя  лишь  орудием  Божьего промысла.  Прогрессивные  мыслители,  напротив,
учили,  что  он  должен  быть  лишь  самоцелью,  а  не  средством для  неких
трансцендентных ему целей. Случилось  так, что человек воспринял  содержание
кальвинистской доктрины, отвергнув ее религиозную форму. Он сделался орудием
--  не  Божьей воли,  а экономической машины и государства. Он взял на  себя
роль орудия --  но не Бога, а индустриального прогресса; он  работал и копил
деньги -- но по существу не для наслаждения их  тратой и  не для наслаждения
жизнью,  а  чтобы  накоплять  их,  вкладывать в  собственность, преуспевать.
Монашеский   аскетизм,  как  отметил  Макс  Вебер,  был  заменен  аскетизмом
внутреннего  мира, где личное  счастье  и наслаждение  не составляют  больше
реальных  целей жизни.  Но эта  установка  все более и  более расходилась  с
установкой, выраженной  в концепции Кальвина,  и  сближалась  с  установкой,
выраженной прогрессивной  концепцией личного интереса, учащей,  что  человек
имеет  право  --  и  обязанность  --  сделать  удовлетворение  своих  личных
интересов высшей нормой  жизни.  В результате  современный человек  живет по
принципу  самоотречения,  а  мыслит  с  точки  зрения личного  интереса.  Он
считает,  что  действует  в  своих  личных  интересах,  в  то  время  как  в
действительности его первостепенным интересом являются деньги и успех; он не
отдает себе  отчета в том, что  его самые  важные  человеческие  возможности
остаются нереализованными, и он утрачивает себя в процессе поисков того, что
кажется ему наилучшим для него.
     Вырождение смысла понятия личного  интереса тесно связано  с изменением
концепции  Я.   В  средние  века  человек  ощущал  себя  необходимой  частью
социальной и религиозной общности, в причастности к которой он обретал  свое
Я,  притом как индивид он все еще полностью  не выделился из своей группы. С
началом  Нового  времени,  когда человек  как  индивид столкнулся с  задачей
восприятия  себя независимым существом, встала проблема его идентичности.  В
восемнадцатом и девятнадцатом веках понятие Я  все более и более сужалось; Я
стало  восприниматься   как   нечто  определяемое  собственностью,   которой
владеешь. Формула понятия Я  -- "я -- то, что я думаю" сменилась формулой "я
--   то,  что  я   имею",   "я  --  то,   чем  я   владею"[83].
     За несколько последних поколений под все  возрастающим  влиянием  рынка
понятие Я изменило  значение с "я --  то, что я имею"  на значение "я -- то,
чего  от меня  хотят"[84].
Человек, живущий при рыночной экономике, чувствует себя товаром.  Он не един
с  собой, как  продавец товара не един с тем, что он хочет продать. Конечно,
он  заинтересован в самом себе, непосредственно заинтересован в своем успехе
на рынке, но "он" -- и управляющий, и служащий, и продавец -- является в  то
же время и товаром. Его личным интересом оказывается интерес к "себе", как к
субъекту,  которого он  нанимает  на службу  "себе", как к  товару,  который
должен иметь оптимальную цену на личностном рынке.
     "Ошибочность личных интересов" у  современного человека никогда не была
описана лучше, чем в "Пер Гюнте" Ибсена. Пер Гюнт считает, что вся его жизнь
посвящена удовлетворению интересов его Я. Он так представляет свое Я:
     Да, гюнтское "я сам" есть легион
     Желаний, и влечений, и страстей;
     Есть море замыслов, порывов к цели
     Потребностей... ну, словом, то чем я
     Дышу,     живу     --     таким,     каков    я    есмь[85].
     В  конце жизни он  осознает,  что  обманывался; следуя принципу "личных
интересов", он не сумел осознать, в чем состоят  интересы его реального Я, и
утратил само это Я, которое тщился сохранить. Ему сказано, что он никогда не
был собой и потому ему предстоит отправиться  в переплавку и с ним обойдутся
как  с сырьем. Он обнаруживает, что жил  по принципу  троллей: "Будь доволен
собой", который противоположен человеческому  принципу: "Будь самим  собой".
Он охвачен ужасом небытия,  перед которым он, не имеющий  своего Я, не может
устоять, когда  у него отобрано или подвергнуто сомнению все, чем он владел:
псевдо-Я,  успех, собственность. Он вынужден осознать,  что, стараясь добыть
все богатства мира, безостановочно гонясь за тем, что, казалось ему,  было в
его интересах, он утратил свою душу или, как я предпочел бы сказать, свое Я.
     Искаженное  значение  понятия  личного  интереса,   которым  проникнуто
современное  общество,  дало  повод  для  нападок  на  демократию со стороны
тоталитарных  идеологий  различного  типа.  Они  заявляют,  что   капитализм
морально порочен, поскольку руководствуется принципом эгоизма,  и восхваляют
моральное превосходство своих систем, ссылаясь  на их  принцип бескорыстного
подчинения    индивида   "высшим"   целям    государства,    "народа"    или
"социалистического   отечества".   Немалое   число   людей   находятся   под
впечатлением  этой критики, потому что многие  чувствуют, что нет  счастья в
погоне  за  эгоистическими  интересами,  и  испытывают  стремление,  хотя  и
смутное, может  быть,  к  большей  солидарности  и  взаимной ответственности
людей.
     Нет необходимости  тратить  много  времени  на  споры  с  тоталитарными
претензиями. В  первую очередь,  они  неискренни,  поскольку лишь  маскируют
крайний эгоизм  "элиты",  стремящейся  подчинить  своей  власти  большинство
населения и сохранить власть над ним.  Эта идеология бескорыстия имеет целью
обмануть  тех,  кто подвластен  этой  элите  и облегчить  ей  эксплуатацию и
манипуляцию  ими.   К  тому  же  тоталитарные  идеологии   запутывают  дело,
прикрываясь   приверженностью   принципу    бескорыстия,   когда   позволяют
государству,  как целому, осуществлять принцип безжалостного эгоизма. Каждый
гражданин  обязан  приносить  себя  в  жертву общему  благу,  а  государству
дозволено  преследовать собственные  интересы,  не считаясь с благом  других
наций. Но  помимо того, что доктрины тоталитаризма служат маскировкой самого
крайнего  эгоизма, они  еще  и  воскрешают  --  в  светской  фразеологии  --
религиозную  идею   прирожденного   человеческого  бессилия  и   слабости  и
проистекающей из этого потребности в  подчинении, идею,  преодоление которой
было  сутью современного духовного  и  политического прогресса. Авторитарные
идеологии  не только угрожают самому  ценному достижению  западной культуры,
уважению к  уникальности  и достоинству индивида; они  к  тому же  стремятся
преградить   путь   конструктивной   критике   современного    общества,   а
следовательно,   и  необходимым   переменам.  Несостоятельность  современной
культуры  кроется не в ее принципе индивидуализма, не в идее,  что моральная
добродетель состоит в удовлетворении личных интересов, а  в искажении смысла
личного интереса; не в  том,  что люди слишком сосредоточены на своем личном
интересе, а в том, что  они недостаточно  сосредоточены  на интересах своего
реального Я; не в том, что они слишком себялюбивы, а в том, что они не любят
себя.
     Если  причины упорного сохранения фиктивной идеи личного интереса столь
глубоко коренятся в современной  социальной  структуре, как указано выше, то
шансы на изменение смысла личного интереса, в самом деле, были бы малы, если
бы не некоторые особые факторы, содействующие изменению.
     Вероятно  самый  важный  фактор --  это внутренняя  неудовлетворенность
современного человека  результатами погони  за "личным  интересом".  Религия
успеха рушится, остается  лишь ее фасад.  Социальные "открытые пространства"
сузились;  крах надежд на  лучший мир после первой мировой войны,  депрессия
конца  двадцатых, угроза новой и  небывало разрушительной войны вскоре после
второй   мировой,  безграничная  ненадежность,  порожденная  этой   угрозой,
ослабили  веру в такую форму личного интереса. Помимо данных  факторов, само
поклонение   успеху   оказалось   неспособно   удовлетворить   неискоренимое
стремление  человека  быть  самим  собой. Подобно столь  многим  фантазиям и
грезам, оно тоже выполняло свое  назначение  только пока было чем-то  новым,
пока связанное  с ним возбуждение  было  достаточно сильным, чтобы  удержать
человека  от трезвой оценки. Все большему числу  людей все, что они  делают,
представляется  тщетным.  Они  все  еще  находятся под чарующим воздействием
лозунгов,  проповедующих  веру  в  светский  рай  успеха  и  волшебства.  Но
сомнение, могучий двигатель всякого прогресса,  стало посещать их, и они уже
готовы задаться вопросом, а в чем же их подлинный личный интерес.
     Внутреннее  разочарование и  готовность  к  переоценке  смысла  личного
интереса едва ли могут стать эффективными факторами, пока этого не позволяют
экономические условия нашей культуры. Я уже  указывал,  что хотя отдача всей
человеческой  энергии  работе  и  стремление  к  успеху   были  необходимыми
условиями  огромных  достижений  современного капитализма,  наступила стадия
развития, когда  проблема  производства фактически  решена, и первостепенной
задачей  для  человечества  стала  проблема  организации  социальной  жизни.
Человек создал такие  источники механической энергии,  что смог освободиться
от  необходимости вкладывать всю  свою человеческую  энергию  в  работу  для
производства материальных условий жизни. Он смог отдавать значительную часть
своей энергии проблеме самой жизни.
     Только   если   наличествуют   два   данных  условия   --  субъективная
неудовлетворенность        культурно-смоделированными        целями        и
социально-экономическая основа для изменений, может стать эффективным третий
необходимый фактор  -- рациональное постижение.  Оно  необходимо  и  в плане
социальных и психологических изменений вообще,  и в  плане изменения  смысла
личного  интереса  в  частности.  Настало   время   пробуждения  усыпленного
стремления к удовлетворению подлинного интереса человека. Раз человек знает,
в чем  его личный интерес, этим уже сделан  первый и самый трудный шаг к его
реализации.
     2.  СОВЕСТЬ. ОСОЗНАНИЕ
ЧЕЛОВЕКОМ САМОГО СЕБЯ
      Всякий, кто говорит и вспоминает о
совершенном им  злом деле, думает о  мерзости, им содеянной, а о чем человек
думает, у того он в плену, вся его  душа в плену того, о чем он думает и так
он продолжает оставаться в плену мерзости.  И он не  сможет ничего изменить,
ибо дух его огрубеет и  сердце зачахнет и, кроме того, печаль может овладеть
им.  Как же быть? Что ни делай с грязью она все грязь. По своей  воле грешил
или не по своей -- зачтется ли нам это на  небесах? За время, пока я грустно
размышляю об этом,  я  мог  бы  низать  жемчужины  для радости небесной. Вот
почему написано:  "Оставь злое и твори  доброе" -- всей  душой отвратись  от
зла, не предавайся в  мыслях злому, твори добро. Ты творил неправедные дела?
Теперь                уравновесь               их                праведными.

     Исаак         Мейер          из          Геры[86]
     Нет  более  гордого  заявления,  чем  сказать:  "Я  буду  поступать  по
совести".   На   протяжении   всей   истории    люди   отстаивали   принципы
справедливости, любви и  правды  наперекор всем видам давления, оказываемого
на них, чтоб заставить отказаться от того,  что они  знали  и во что верили.
Пророки поступали  по  совести, когда обличали свой  народ  и предрекали ему
гибель за развращенность  его и  несправедливость. Сократ  предпочел  смерть
жизни, которая потребовала бы от него поступиться  своей  совестью, пойдя на
сделку  с истиной. Не будь совести, род человеческий уже давно бы застрял на
своем полном опасностей пути.
     Были и другие люди, тоже заявлявшие, что ими движут побуждения совести:
инквизиторы, сжигавшие совестливых людей на кострах, заявлявшие, что они это
делают во имя своей совести; хищные поджигатели войны,  заявлявшие,  что они
поступают так по велению своей совести, когда на самом деле выше всех других
соображений для них была жажда власти. Да, вряд  ли сыщется какой-нибудь акт
жестокости или безразличия человека по отношению к другим или по отношению к
самому себе, который не рационализировался бы  как  веление  совести, и  эта
потребность в успокоении совести свидетельствует о ее силе.
     Совесть  в  ее   различных  эмпирических  проявлениях  --  дело  весьма
запутанное.  Различаются  ли  всевозможные   виды   совести  только  по   их
содержанию, а в остальном они сходны? Являются ли они различными феноменами,
имеющими  просто  общее  название  "совесть"?  Или  допущение  существования
совести  становится неправомочным,  когда мы  исследуем феномен эмпирически,
как проблему человеческой мотивации?
     Философская  литература  содержит  множество различных  ответов  на эти
вопросы.  Цицерон  и  Сенека  говорят  о совести,  как о  внутреннем голосе,
осуждающем  или  защищающем наше поведение  в зависимости  от его  этических
качеств. Стоическая философия  связывает совесть  с самосохранением (заботой
человека о самом себе), и у Хризиппа она определена  как осознание человеком
собственной  гармоничности.  В  схоластической  философии   совесть  считают
законом  разума  (lex  rationis),   внушенным   человеку  Богом.  Схоластика
разграничивает совесть и "синдерезис": если последняя  является умением (или
способностью)  оценивать  и  направлять  волю  к  справедливости, то  первая
прилагает общий принцип к частным деяниям. Хотя современные авторы отбросили
термин "синдерезис",  термин "совесть" часто применяется в  тех случаях, для
которых  схоластическая  философия  использовала  термин  синдерезис --  как
внутреннее  осознание   моральных  принципов.  Эмоциональный  элемент  этого
осознания   был  подчеркнут  английскими   авторами.   Шефтсбери,  например,
допускает наличие у человека "морального чувства", чувства  справедливости и
несправедливости,  эмоциональной  реакции,  основанной  на  том,  что  разум
человека  сам  по  себе пребывает в гармонии с космическим  порядком. Батлер
предполагает,  что  моральные  принципы  врождены  человеку  как  часть  его
конституции, и в частности, отождествляет совесть с врожденным стремлением к
благим  деяниям. Согласно  Адаму Смиту,  наши чувства к другим людям и  наша
реакция  на  их одобрение  или  неодобрение являются сущностью совести. Кант
абстрагировал  совесть от всякого специфического содержания и отождествил ее
с чувством долга, как  таковым. Ницше, яростный критик религиозной "нечистой
совести",  видел   подлинную  совесть   укорененной  в   самоутверждении,  в
способности "сказать  "да" своему Я".  Макс Шелер считал совесть проявлением
рациональной оценки, но оценки, основанной на чувстве, а не на мысли.
     Но  без ответа  и  без  внимания  остались такие важные  проблемы,  как
проблема мотивации, на  которую могут пролить свет данные психоаналитических
исследований. В  данном  случае  мы будем  разграничивать  "авторитарную"  и
"гуманистическую"   совесть,   в   соответствии   с   общим   разграничением
авторитарной и гуманистической этики.
     А.    АВТОРИТАРНАЯ
СОВЕСТЬ
     Авторитарная   совесть   --   это   голос  интериоризованного  внешнего
авторитета, авторитета родителей, государства  или  кого бы то ни  было, кто
окажется  авторитетом в  той  или  иной  культуре.  Если отношения  людей  к
авторитетам остаются внешними, не имеющими  этической  санкции, мы  едва  ли
можем говорить о совести; такое поведение просто сообразуется с требованиями
момента, регулируется страхом наказания и надеждой на вознаграждение, всегда
зависит от внушительности данных авторитетов, от их осведомленности и мнимой
или реальной  возможности  наказывать и  награждать.  Зачастую  переживание,
которое люди  принимают за чувство вины, порожденное их совестью, фактически
является не  чем иным,  как страхом перед  такими  авторитетами.  Собственно
говоря, люди  в таких обстоятельствах испытывают  не чувство вины, а  страх.
Совестью   же   такие   авторитеты,   как  родители,  церковь,  государство,
общественное  мнение,  сознательно  или  бессознательно  воспринимаются  как
этические и моральные законодатели,  чьи законы и санкции человек усваивает,
интериоризируя их.  Законы  и санкции внешнего авторитета  становятся как бы
частью  человеческого  Я,  и вместо  чувства  ответственности  перед  чем-то
внешним этому  Я, человек чувствует ответственность перед чем-то внутри себя
самого: перед своей совестью.  Совесть  представляет собой более эффективный
регулятор поведения, чем страх перед  внешними  авторитетами; ибо, будучи  в
состоянии  уклониться  от последних, человек не  может убежать  от  себя  и,
следовательно,  от интериоризованного авторитета, который стал частью его Я.
Авторитарная  совесть --  это то, что  Фрейд описал как  сверх-Я; но, как  я
покажу позднее, это только одна форма совести или, возможно,  первоначальная
стадия в развитии совести.
     Хотя  авторитарная совесть  отличается от