ладает  способностью рожать  детей и вскармливать их; если эта способность
остается  нереализованной, если женщина  не становится  матерью,  если ей не
удается родить  ребенка и отдать ему  свою любовь,  она  ощущает фрустрацию,
средством от которой  может стать только достаточная реализация способностей
женщины  в  других  сферах  жизни.  Фрейд  обратил  внимание на  другой  вид
нерастраченности,   приносящей   страдание:   нерастраченность   сексуальной
энергии,--  указав,  что  задержка сексуальной  энергии может быть  причиной
невротических  расстройств.  Хотя  Фрейд  переоценил  значение  сексуального
удовлетворения, его теория является глубоким  символическим отражением  того
факта, что если человеку не удается использовать и израсходовать имеющиеся у
него силы, это становится причиной болезни и несчастья. Справедливость этого
принципа очевидна в отношении как психических, так и физических сил. Человек
наделен способностями  мыслить и  выражать свои мысли. Если эти  способности
заблокированы,  человеку  будет нанесен  серьезный ущерб.  Человек  обладает
способностью любить, и  если он не может найти применения этой  способности,
если он не способен любить, он страдает от  этой беды,  даже если и пытается
не   обращать  внимания  на  свое  страдание,   прибегая   к   разного  рода
рационализациям  или к принятым  в  его культуре способам бегства  от  боли,
вызванной неудачей.
     Причину данного феномена, когда нерастраченность  сил ведет  человека к
несчастью,  следует  искать в  самих условиях  человеческого  существования.
Существование   человека  характеризуется   экзистенциальными   дихотомиями,
которые  я уже  рассматривал в  предыдущей главе. У него нет другого пути  к
единству  с  миром и  в то же время к  ощущению единства  с  самим собой,  к
соединению с другими и сохранению себя, как уникальной  сущности, кроме пути
плодотворного  использования своих сил. Если он терпит крах на этом пути, то
не  может достичь внутренней гармонии и  цельности; он раздвоен и раздерган,
стремится   убежать  от   самого  себя,   от   ощущения  бессилия,  скуки  и
беспомощности,  являющихся непременными результатами его  неудачи.  Человек,
пока он жив, не может не хотеть жить, и  единственный способ достичь  успеха
на этом пути -- использовать свои силы, растратить то, что имеешь.
     Вероятно, нет другого феномена, столь ясно демонстрирующего  результаты
неудачи человека  на пути плодотворной  и цельной жизни, как невроз.  Каждый
невроз  представляет  собой результат  конфликта  между  присущими  человеку
способностями  и  теми  силами,  которые мешают  их развитию.  Невротические
симптомы, как и симптомы  физических заболеваний, служат проявлением борьбы,
какую здоровая часть личности ведет с вредными влияниями, препятствующими ее
развитию.
     Однако недостаток цельности и плодотворности не всегда ведет к неврозу.
В сущности,  если бы  дело было так, то нам  пришлось бы считать невротиками
большинство людей.  Каковы же  в  таком  случае  те особые причины,  которые
приводят  к невротическому исходу?  Некоторые  из  этих причин я могу только
бегло упомянуть. Например, один  ребенок может  оказаться более ранимым, чем
другие,  и   потому   у   него   конфликт  между  тревожностью  и  исконными
человеческими  желаниями  будет более острым  и непереносимым; или у ребенка
может  развиться чувство  свободы и  оригинальности больше,  чем у  обычного
человека, и ему будет тяжелее пережить поражение.
     Но вместо перечисления  других причин, вызывающих невроз, я предпочитаю
поставить  вопрос иначе и  спросить, какие причины приводят  к тому, что так
много  людей  не  становятся  невротиками,  несмотря  на то,  что  их  жизнь
неплодотворна   и    раздвоена.   Здесь   представляется   уместным   ввести
разграничение   двух   понятий:   дефекта   и   невроза.[125]  Если  человеку  не  удается  достичь
зрелости,  непосредственности, искреннего самовосприятия,  его можно считать
человеком с  серьезным  дефектом,  при  условии,  что мы считаем  свободу  и
непосредственность  объективными  целями, достижимыми  для  любого человека.
Если  такой цели не достигает  большинство членов общества, мы имеем дело  с
феноменом  социально смоделированного дефекта. Индивид делит  его  вместе со
многими другими индивидами;  он  не  осознает его как дефект, и  его чувству
безопасности  не   угрожает  ощущение   непохожести   на  других,   ощущение
отверженности, так  сказать. То, что  он может потерять в смысле богатства и
искреннего ощущения счастья, восполнится  чувством  безопасности,  какое  он
испытывает от сходства с остальным человечеством -- насколько он знает его.
     В   сущности,  сам  его  дефект  может  оказаться  вознесенным  в  ранг
добродетели  той  культурой, в  какой он живет,  и  таким  образом  дать ему
повышенное  чувство успеха. Примером может служить чувство вины и тревоги, к
которому   людей  склоняли  догмы  Кальвина.  Можно  сказать,  что  человек,
охваченный   чувством   своего   бессилия   и   ничтожества,    беспрерывным
беспокойством о том, спасен  ли он или обречен на вечную кару, человек, едва
ли способный  к какой-нибудь искренней радости и превративший себя в  винтик
машины,  которой он должен  служить,  такой  человек, в  самом  деле,  имеет
серьезный дефект. Но сам этот дефект был смоделирован культурой; его считали
чем-то особенно  ценным, и, таким  образом, индивид  был защищен от невроза,
какой  получил бы в такой  культуре, где  этот дефект давал  бы ему ощущение
полной несостоятельности и изоляции.
     Спиноза сформулировал проблему социально смоделированного дефекта очень
четко. Он говорит: "В  самом  деле, мы  видим,  что иногда  какой-либо  один
объект  действует  на  людей таким образом,  что хотя  он  и не существует в
наличности, однако они бывают  уверены,  что имеют  его перед собой, и когда
это случается с человеком бодрствующим, то  мы говорим, что он сумасшествует
или безумствует. Не менее безумными считаются и те, которые пылают любовью и
дни  и ночи мечтают  только о  своей любовнице  или  наложнице, так как  они
обыкновенно возбуждают  смех.  Но когда  скупой ни  о  чем  не думает, кроме
наживы и денег, честолюбец --  ни  о  чем,  кроме славы  и т.  д.,  то мы не
признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас  и считаются
достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т. д.
составляют   виды  сумасшествий,  хотя  и  не  причисляются  к  болезням".[126]   Эти   слова   были
написаны  несколько  столетий  назад;   они  все  еще   верны,   хотя   этот
смоделированный культурой дефект достиг такого распространения в наше время,
что его уже не принято более считать ни чем-то  достойным ненависти, ни даже
тягостным.  Сегодня  мы  можем  встретить  человека, который  ведет  себя  и
чувствует,  как автомат; мы обнаруживаем, что  он никогда  ничего не считает
действительно  своим;  он  и  себя  воспринимает  именно  таким, каким,  как
считается, он  должен  быть; улыбки  заменили  смех,  бессмысленная болтовня
заменила  содержательную беседу,  и скучное отчаяние заняло место  искренней
печали. О человеке такого типа можно высказать два утверждения. Первое,  что
он страдает от дефекта спонтанности и  индивидуальности, и этот дефект может
оказаться неизлечимым. В то же  время  можно сказать, что он по существу  не
отличается от тысяч других, пребывающих в таком же положении. Большинство из
них культурная модель, приведшая к дефекту, охраняет от вспышки  невроза. На
некоторых культурная модель не оказывает  воздействия, и дефект  проявляется
как более или менее тяжелый невроз. Тот факт, что в данном случае культурная
модель  оказывается   недостаточной,  чтобы   предотвратить  вспышку  явного
невроза,  является  результатом  или  большей  интенсивности  патологических
факторов,  или  большего  влияния  здоровых сил, оказывающих  сопротивление,
вопреки тому, что культурная модель позволяет им бездействовать.
     Нет   ситуации,  дающей  лучшую  возможность   наблюдать  прочность   и
устойчивость  сил, борющихся за  здоровье,  чем  психоаналитическая терапия.
Конечно, психоаналитик сталкивается с  устойчивостью сил, противодействующих
самоосуществлению и счастью человека, но когда ему  удается  понять гнет тех
условий,--  особенно  детского  периода,--   которые  привели  к  подавлению
плодотворности, его  не  может не  поражать  тот факт,  что  большинство его
пациентов давно бы отказались от борьбы, если  бы ими не двигало  стремление
достичь  психического  здоровья  и  счастья.  Само   это  стремление  служит
необходимым условием излечения невроза. Хотя процесс  психоанализа состоит в
достижении более  полного понимания диссоциированных чувств и идей человека,
интеллектуального понимания, как такового, не достаточно для изменения. Этот
вид понимания дает человеку возможность осознать, в какие тупики он попал, и
понять, почему его попытки разрешить свои проблемы были обречены на неудачу;
но оно лишь расчищает путь тем  силам в человеке,  какие служат достижению и
сохранению физического здоровья и счастья. Да, одного лишь интеллектуального
понимания недостаточно; терапевтически действенно  эмпирическое понимание, в
котором  интеллектуальное   знание  себя   дополнено   эмоциональным.  Такое
эмпирическое  понимание  зависит  от силы  присущего  человеку стремления  к
здоровью и счастью.
     Проблема  психического   здоровья  и   невроза  нераздельно  связана  с
этической  проблемой.  Можно  сказать,  что  во   всяком  неврозе  заключена
моральная проблема. Неудача в достижении личной зрелости и цельности с точки
зрения гуманистической  этики является моральной неудачей.  В более  строгом
смысле многие неврозы являются выражением моральных проблем, а невротические
симптомы  проистекают  из   неразрешенных  моральных  конфликтов.  Например,
человек  может  страдать   приступами   головокружения,   для  которого  нет
органической причины. Рассказывая о  своем симптоме, он случайно упоминает о
том, как ему удается справляться с определенными трудностями в своей работе.
Он  преуспевающий  преподаватель, которому приходится  выражать идеи, идущие
вразрез  с его собственными  убеждениями. Однако  он  считает, что  разрешил
проблему,  сохранив и  положение преуспевающего человека,  и свою  моральную
чистоту.  И  он  "доказывает"  самому  себе  правильность  своего  убеждения
множеством  усложненных рационализаций. Его приводит в  раздражение указание
психоаналитика, что его  симптом  может иметь  что-то  общее с его моральной
проблемой.  Но последующий анализ показывает, что он заблуждался насчет себя
самого, приступы  головокружения  были реакцией лучшей  части  его Я,  его в
основе своей моральной личности на тот  образ  жизни, который заставлял  его
поступаться своей честностью и подавлять свою искренность.
     Даже если человек по  видимости  деструктивен  только  по  отношению  к
другим,  он попирает  закон  жизни  в  себе  так  же,  как  и  в других.  На
религиозном языке этот закон был выражен следующим образом: человек сотворен
по образу Божьему, и любое насилие над  человеком есть грех против Бога.  На
светском языке мы бы сказали, что все, что мы делаем,-- доброго или злого,--
другому человеку,  мы также  делаем и себе.  "Не делай другим то, что  ты не
хотел  бы,  чтоб они  делали тебе"  -- это один из  самых  главных принципов
этики. Но этот принцип справедлив  и в таком выражении: "Все, что ты делаешь
другим, ты также делаешь  и себе". Если мы противодействуем силам,  питающим
жизнь любого другого человека, это неминуемо оборачивается против нас самих.
Наше собственное развитие, счастье и жизнестойкость основываются на уважении
к этим силам, и  никто не может отнимать их у других, сам оставаясь при этом
невредимым. Уважение  к  жизни, жизни  других  и  своей  собственной --  это
составной  элемент самого процесса жизни и условие психического  здоровья. В
известном смысле  деструктивность по отношению к  другим  представляет собой
патологическое  явление,  сравнимое  со  стремлением  к  самоубийству.  Хотя
человек  может  успешно игнорировать  или  рационализировать  разрушительные
импульсы,  он,-- его организм, так сказать,-- не  может не реагировать  и не
отзываться  на  действия,  противоречащие  тому  самому   закону,  благодаря
которому  поддерживается  и его жизнь, и всякая жизнь.  Мы обнаруживаем, что
деструктивная  личность  несчастна, даже если ей удается  достичь  целей  ее
деструктивности,  подрывающей  ее  собственное  существование.  И  наоборот,
здоровая личность  не может  не восхищаться и не  приходить  в  волнение  от
проявлений  благородства, любви и мужества; ибо это те  качества, на которых
покоится ее собственная жизнь.
     Б.   ВЫТЕСНЕНИЕ   И
ПЛОДОТВОРНОСТЬ
     Представление  о  том,  что  человек   по  сути  своей  деструктивен  и
эгоистичен,  ведет  к  концепции,  усматривающей  нравственное  поведение  в
подавлении  тех  злых  стремлений,  которые  человек позволил  бы  себе  без
постоянного  самоконтроля. Согласно этому принципу,  человек должен быть сам
себе сторожевым  псом; в первую очередь, он должен признать, что его природа
зла, и, во-вторых, он должен направить свою  силу воли на борьбу с присущими
ему злыми  склонностями.  Подавлять зло  или  потворствовать ему  -- вот что
тогда составляло бы для человека альтернативу.
     Психоаналитическое    исследование    предлагает    множество    данных
относительно природы подавления, различных  его  видов и их  последствий. Мы
можемразграничить (1) подавление исполнения злого побуждения, (2) подавление
осознания такого побуждения и (3) конструктивную борьбу с побуждением.
     В  первом случае подавляется не  само  побуждение, а действие,  которое
могло бы из  него последовать.  Подходящий  пример  --  человек  с  сильными
садистскими устремлениями, которому доставляет удовлетворение  и наслаждение
мучить  других  или  властвовать  над  ними.  Допустим,  страх  осуждения  и
усвоенные им моральные  правила не позволяют ему  привести в исполнение свое
побуждение; поэтому он  воздерживается от такого исполнения и не  делает то,
что ему  хотелось бы сделать. Хотя нельзя отрицать, что этот человек добился
победы над  собой,  но  в  действительности  он не изменился;  его  характер
остался тем же; и  чем мы можем восхищаться в нем, так это его "силой воли".
Но  если  отвлечься  от   моральной   оценки  такого   подавления,  то   его
действенность  как  предохранительной меры против деструктивных  склонностей
человека неудовлетворительна. Потребовались бы такие  чрезвычайные  меры как
"сила  воли"  или  страх перед  строгими  санкциями, чтобы  удержать  такого
человека  от исполнения  его  побуждения. Так  как всякое  решение  было  бы
результатом внутренней  борьбы с упорно  противодействующими  добру  силами,
шансы  на  победу  добра  были  бы столь  сомнительны,  что  с точки  зрения
интересов общества этот тип подавления слишком ненадежен.
     Гораздо более эффективный способ борьбы со злыми устремлениями состоит,
кажется, в том,  чтобы не допустить их в сознание во избежание сознательного
искушения.  Этот  вид  подавления  Фрейд  назвал  "вытеснением".  Вытеснение
означает,  что побуждению, хотя оно и существует, не позволяется  вступать в
область  сознания,  или  оно быстро  устраняется из  него. Используем тот же
пример:  садистская  личность,  как  правило,  не  осознает  своего  желания
разрушать или властвовать; нет ни искушения, ни борьбы.
     Вытеснение  злых   устремлений  --  это  вид   подавления,  на  который
авторитарная  этика  тайно и  явно полагается как на  самый  надежный путь к
добродетели. Но хотя и верно, что вытеснение является мерой, предупреждающей
действие, оно намного менее эффективно, чем полагают его защитники.
     Вытеснить побуждение -- значит удалить его из сферы сознания, но это не
значит  вычеркнуть его из  жизни. Фрейд показал, что вытесненное  побуждение
продолжает оказывать свое действие и  глубоко влиять  на человека, хотя он и
не  осознает его.  Воздействие на  человека вытесненного побуждения  даже не
обязательно  слабее, чем если бы оно было осознано; основное различие в том,
что вытесненное побуждение действует не открыто,  а скрыто,  так что человек
избавлен  от знания того, что  он делает. Наш садист, например, не осознавая
своего  садизма,  может считать,  что  распоряжаются другими людьми, как  он
думает, для их же пользы, или потому, что у него развитое чувство долга.
     Но, как показал Фрейд, вытесненные влечения  находят выход не  только в
таких рационализациях. Например, у человека может сформироваться "реактивное
образование",  прямо  противоположное вытесненному  влечению, как, например,
сверхзаботливость  или  сверхдоброта.  И  тем не  менее,  сила  вытесненного
влечения   находит  косвенное  проявление,  и  этот  феномен  Фрейд   назвал
"возвратом вытесненного".  В  данном случае  человек,  чья сверхзаботливость
возникла как  реактивное  образование  против его садизма, может употреблять
эту  "добродетель"  с  тем  же  эффектом,  как  если  бы  он  поступал  явно
по-садистски: тираня и  контролируя. Хотя  он  считает себя добродетельным и
возвышенным, его  воздействие на  других  зачастую даже  еще разрушительнее,
потому что ведь трудно защититься от столь высокой "добродетели".
     Совершенно отличен  от подавления  и  вытеснения третий  вид реакции на
разрушительные  влечения. В то время как при подавлении влечение  продолжает
сохраняться,  и запрещено  только  его  исполнение,  а  при  вытеснении само
влечение устраняется из сознания и  действует (до некоторой степени) скрытым
образом, при третьем виде реакции жизнеутверждающие силы в человеке вступают
в борьбу с разрушительными и  злыми  влечениями. Чем лучше  человек осознает
их, тем в большей степени он способен сопротивляться им. Участвуют не только
его воля  и разум,  но  и  те  эмоциональные силы, на которые  посягает  его
деструктивность.  У  садиста,  например, такая  борьба с  садизмом  разовьет
подлинную доброту, которая становится чертой его характера и освобождает его
от задачи быть для самого себя  сторожевым псом и постоянно употреблять свою
силу   воли   на   "самоконтроль".  При  такой   реакции  главное   внимание
сосредотачивается не на ощущении собственной  негодности и  раскаянии, а  на
собственных  плодотворных силах. Итак, в результате плодотворного  конфликта
между добром и злом само зло становится источником добродетели.
     С точки зрения гуманистической этики нравственная альтернатива не между
подавлением зла и потворством  ему. И вытеснение,  и потворство представляют
собой только две стороны  рабства, и реальная нравственная  альтернатива  не
здесь,  а между вытеснением-потворством,  с одной стороны, и плодотворностью
-- с другой. Цель гуманистической этики не вытеснение человеческого зла (что
поощряется   пагубным  воздействием  авторитарного   духа),  а  плодотворное
использование  присущих  человеку  первичных  потенциальностей.  Добродетель
пропорциональна уровню плодотворности, достигнутой  человеком. Если общество
заинтересовано в  том, чтоб сделать людей добродетельными,  оно должно  быть
заинтересовано  в  том, чтоб  сделать их  плодотворными,  а значит и создать
условия для развития плодотворности. Первое и  самое важное из  этих условий
--  это  чтобы  развитие и становление  каждого человека было  целью  всякой
социальной и политической деятельности, чтобы человек был только ближайшей и
конечной целью, но не средством для кого-то или чего-то вне себя самого.
     Плодотворная  ориентация  составляет   основу  свободы,  добродетели  и
счастья. Бдительность -- вот цена добродетели, но не бдительность стражника,
который   должен   стрелять   в   злого  заключенного;  скорее  бдительность
рационального существа,  которое должно осознать и создать условия для своей
плодотв