дает напряжения.  Вкус  -- это
продукт   культурного  развития   и  утонченности,  подобно  музыкальному  и
художественному вкусу, и он может развиваться только в ситуации избытка, как
в культурном, так и в психологическом значении этого слова. Голод -- феномен
дефицита; его удовлетворение -- необходимость.  Аппетит --  феномен избытка;
его  удовлетворение   --   не   необходимость,   а   проявление   свободы  и
плодотворности.  Сопутствующее  ему наслаждение  можно  назвать  радостью.[112]
     Относительно секса  можно провести такое  же разграничение, какое  было
сделано  относительно  голода и  аппетита.  В концепции  Фрейда секс --  это
потребность,    вызванная   исключительно    физиологическим    напряжением,
устраняемым, как  и голод, в результате удовлетворения. Но Фрейд не  обратил
внимания  на  сексуальное  желание и удовольствие, которое, как  и  аппетит,
может  существовать  только  в   сфере  избытка  и   является  исключительно
человеческим   феноменом.    Сексуально    "голодный"    человек    обретает
удовлетворение,  когда  избавляется  от  физиологического  или  психического
напряжения,  и это избавление доставляет ему удовольствие.[113] Но сексуальное удовольствие, какое мы
называем  радостью, обретается  в  избытке  и свободе  и  служит  выражением
чувственной и эмоциональной плодотворности.
     Широко  распространено  убеждение,  что  радость  и  счастье  идентичны
счастью в любви. Более того, многим людям любовь представляется единственным
источником счастья. Однако в любви, как и во всех других сферах человеческой
жизнедеятельности,  мы можем различать плодотворную и неплодотворную  формы.
Неплодотворная, или  иррациональная,  любовь может быть, как я уже указывал,
тем  или  иным видом мазохистского  или  садистского симбиоза, где отношения
основаны  не на взаимном уважении и  единении,  а на зависимости двух  людей
друг от  друга,  потому что они неспособны зависеть  от  самих  себя.  Такая
любовь,  подобно  всем  прочим  иррациональным  влечениям,  основывается  на
дефиците,   на   отсутствии   плодотворности   и   внутренней   уверенности.
Плодотворная  любовь, форма глубочайшего  родства  между  двумя  людьми  при
сохранении  цельности  каждого  из   них,  является   феноменом  избытка,  а
способность к  такой  любви  служит  свидетельством  человеческой  зрелости.
Радость и счастье -- спутники плодотворной любви.
     Во  всех сферах жизнедеятельности  качество испытываемого  удовольствия
определяется различием между дефицитом и избытком. Каждый человек испытывает
удовлетворение, иррациональное удовольствие  и  радость. Что отличает одного
человека от другого, так это удельный вес каждого из таких удовольствий в их
жизни. Удовлетворение и иррациональное удовольствие требуют не эмоциональных
усилий,   а  всего  лишь   способности   производить  действия,  устраняющие
напряжение.  Радость  же  --  это достижение;  она  предполагает  внутреннее
усилие, усилие плодотворной активности.
     Счастье  --  не  какой-то  божий  дар,  а  достижение,  какого  человек
добивается  своей внутренней плодотворностью.  Счастье  и  радость --  не  в
удовлетворении потребности,  возникающей в  результате  физиологического или
психологического дефицита;  они являются  не  освобождением от напряжения, а
спутниками всякой плодотворной активности  --  в  мысли,  чувстве, поступке.
Радость и счастье -- это не различные по качеству состояния; они различаются
только в том смысле, что радость соответствует единичному акту, а счастье --
это,  можно  сказать,  непрерывное и  полное переживание  радости; мы  можем
говорить о  "радостях" -- во  множественном  числе,  а о "счастье" -- лишь в
единственном.
     Счастье  --  показатель  того,  что  человек  нашел  ответ на  проблему
человеческого  существования,  а, значит,  и  единства с миром,  и цельности
своего Я.
     Счастье  --  это критерий  совершенства в искусстве жить, добродетели в
том ее значении,  какое  она  имеет в гуманистической  этике.  Счастье часто
считают прямой противоположностью горя или страдания.  Физические и душевные
страдания --  часть человеческого существования, и  их неизбежно  приходится
испытывать. Уберечь  себя от горя  во что бы то  ни стало можно только ценой
полной  отчужденности, исключающей  возможность  испытывать  счастье.  Таким
образом,  противоположностью  счастья   является  не  горе  и  страдание,  а
подавленность,   возникающая   в   результате   внутренней   бесплодности  и
неплодотворности.
     До сих пор мы имели дело с типами удовольствий, наиболее  значимыми для
этической теории: удовлетворением, иррациональным удовольствием,  радостью и
счастьем.  Остается  кратко  рассмотреть  два  других,  менее сложных,  типа
удовольствий.  Один  из  них  -- это  удовольствие, сопутствующее разрешению
любой встающей  перед  человеком  проблемы. Я  предлагаю  называть этот  вид
удовольствия  "наслаждением".  Достижение чего  бы  то ни было из того, чего
человек  хотел  достичь,  воспринимается  как   наслаждение,   притом,   что
активность  совсем   не  обязательно  бывает  плодотворной;  но  оно  служит
доказательством силы человека и способности успешно контактировать с внешним
миром.  Наслаждение   не  очень  сильно  зависит  от  той  или  иной   формы
деятельности; человек может наслаждаться как игрой в  теннис, так и успешным
предпринимательством; дело лишь в  том, чтобы наличествовала некая трудность
разрешения предстоящей проблемы, и результат приносил удовлетворение.
     Следующий  тип  удовольствия,  какой   нам  осталось  рассмотреть,  это
удовольствие, основанное  не  на усилии, а  наоборот,  на  расслаблении; оно
сопутствует   не  требующим  напряжения,   но  приятным   действиям.  Важной
биологической  функцией   расслабления  является  функция  регуляции  ритмов
организма, не способного постоянно пребывать  в  активном  состоянии.  Слово
"удовольствие", если  не вдаваться  в подробности, кажется  самым подходящим
для определения приятного ощущения, возникающего в результате расслабления.
     Мы  начали  с  рассмотрения  проблематичного характера  гедонистической
этики, утверждающей, что  цель жизни -- удовольствие, и потому  удовольствие
само  по  себе  есть  благо.  В  результате нашего анализа  различных  видов
удовольствия мы  получили возможность  сформулировать нашу  точку зрения  на
этическую    значимость   удовольствия.   Удовлетворение,   как   устранение
физиологического  напряжения,  ни  хорошо, ни плохо; что касается  этической
оценки, то оно так же этически нейтрально, как наслаждение и удовольствие от
расслабления. Иррациональное  же  удовольствие и  счастье (радость) являются
переживаниями,    обладающими    этической    значимостью.    Иррациональное
удовольствие  --  это  показатель алчности,  неспособности  решить  проблему
человеческого  существования.   А   счастье  (радость)  --   это,  напротив,
доказательство частичного или полного успеха в "искусстве жизни". Счастье --
величайшее  достижение  человека, отклик  всей  его личности на плодотворную
ориентацию по отношению к самому себе и к внешнему миру.
     Гедонистическая  этика  не  сумела  достаточно  полно  проанализировать
природу удовольствия; она представила дело так, как  если бы самое  легкое в
жизни  --  испытать какое-нибудь удовольствие,-- было в то же время и  самым
ценным. Но ничто ценное не  дается легко; потому гедонистическое заблуждение
облегчило задачу тем, кто выступал против свободы и счастья и утверждал, что
уже   сам   отказ   от   удовольствия  служит  доказательством  добродетели.
Гуманистическая  этика  очень  хорошо может  обосновать ценность  счастья  и
радости, как  своих главных добродетелей, но при этом она знает, что требует
от  человека решения  не  самой легкой,  а  самой  трудной  задачи:  полного
развития его плодотворности.
     В.  ПРОБЛЕМА СРЕДСТВ И
ЦЕЛЕЙ
     Расхождение   между  наслаждением  целями  и   наслаждением  средствами
представляет  собой  особо значимую проблему для  современного общества, где
люди, одержимые сосредоточенностью на средствах, часто забывают о целях.
     Проблема целей средств  была сформулирована  Спенсером  очень точно. Он
высказал  мысль, что  удовольствие,  связанное с целью,  обязательно  делает
приятными  и средства  достижения  этой цели. Он утверждал,  что при  полной
приспособленности  человечества  к социальному  состоянию  "действия  вполне
правильны  только тогда, когда  кроме того,  чтобы способствовать  будущему,
частному или  общему, счастью, они доставляют непосредственное удовольствие,
а  страдания, не только отдаленные, но и ближайшие, сопутствуют неправильным
действиям".[114]
     На  первый  взгляд  спенсеровское  утверждение  кажется правдоподобным.
Если, например, человек планирует приятное путешествие, то и приготовления к
нему могут  быть  приятными. Но  очевидно, что это не  всегда верно, и  есть
много  действий,  приготовительных  по  отношению  к  желанной цели,  но  не
приносящих  удовольствия. Если больной человек переносит болезненное лечение
ради своего выздоровления, эта цель все же не делает само  лечение приятным;
и  даже рождение ребенка  не делает боли  роженицы приятными.  Чтобы достичь
желанной  цели, нам приходится делать много  неприятных вещей только потому,
что  наш разум говорит нам,  что  мы должны  их делать. Можно сказать, что в
лучшем  случае  неудовольствие  может   быть  более   или  менее   уменьшено
предчувствием приятного результата;  предчувствие удовольствия от достижения
цели может даже перевесить неудобства, связанные со средствами.
     Но важность  проблемы  средств  и целей не  ограничивается  этим. Более
важные  аспекты  этой  проблемы  можно  понять,  только  принимая  в  расчет
бессознательную мотивацию.
     Мы можем воспользоваться иллюстрацией  взаимоотношения между средствами
и целями, предложенной Спенсером. Он описывает удовольствие предпринимателя,
когда  всякий  раз  при  подведении  баланса  в  его  счетных  книгах  итоги
оказываются  правильными до копейки. "Если вы спросите,-- говорит Спенсер,--
почему  весь этот труднейший процесс,  столь далекий  от настоящего  делания
денег и еще более далекий  от наслаждения жизнью, доставляет предпринимателю
удовольствие, ответ будет  таков: правильное подведение счетов удовлетворяет
требованиям  такой  цели,  как делание денег,  и  само  по  себе  становится
ближайшей целью  -- долгом, который  надо исполнить.  Это  может  быть  долг
получения  дохода,  это  может  быть  долг  содержать  себя, жену,  детей"[115].  По мнению Спенсера,
наслаждение средствами  --  подведением счетов  -- возникает  из наслаждения
целью: наслаждение жизнью, или "долг".  Спенсер  оставляет без внимания  две
проблемы.  Наиболее  очевидная   из  них  состоит  в  том,  что  сознательно
полагаемая цель может отличаться от цели, полагаемой бессознательно. Человек
может  думать,  что его целью (или  мотивом)  служит наслаждение жизнью  или
исполнение долга по отношению  к семье, в то время, как его реальной, хотя и
неосознаваемой,  целью является власть, обретаемая  благодаря  деньгам,  или
удовольствие, заключенное в их накоплении.
     Вторая  --  и более  важная --  проблема  порождена  утверждением,  что
удовольствие,   связанное   со   средствами,    обязательно   возникает   из
удовольствия,  связанного  с целью.  Хотя,  конечно,  может  случиться,  что
наслаждение  целью, предстоящим использованием денег, делает средства к этой
цели  (подведение  счетов)   таким   приятным,  как   полагает  Спенсер,  но
наслаждение  подсчетами может черпаться и  из совершенно иного источника,  и
его   связь  с  целью  может  быть   фиктивной.  Подходящим  примером  будет
предприниматель, одержимый идеей подсчета, черпающий огромное удовольствие в
самом этом процессе и в высшей степени  довольный, когда  счета сходятся  до
копейки.  Если мы  проанализируем  его удовольствие,  то обнаружим, что  это
состояние человека, полного тревог и сомнений;  он  наслаждается подсчетами,
потому что  они дают ему возможность быть  "активным",  не  будучи обязанным
принимать решения или  идти на риск. Итоги подсчетов ему приятны, потому что
правильность цифр дает ему символический ответ на сомнение  в самом себе и в
жизни. Подсчитывание выполняет здесь ту же функцию, что для другого человека
раскладывание  пасьянса  или  подсчитывание  окон  в домах.  Средства  стали
независимы от цели; они узурпировали ее  роль, и мнимая цель существует лишь
в воображении.
     Самым  замечательным  --  близким спенсеровскому  --  примером средств,
ставших независимыми и сделавшихся  приятными не из-за наслаждения  целью, а
из-за факторов, совершенно отличных от нее, является смысл труда в том виде,
какой он обрел после Реформации, особенно под влиянием кальвинизма.
     Предлагаемая  к рассмотрению проблема касается одного из самых  больных
мест современного  общества. Одна из  наиболее  характерных  психологических
черт нынешней жизни  состоит в том, что действия,  являющиеся  средствами  к
цели, все более  и более занимали место  целей, пока сами последние не стали
чем-то призрачным и нереальным. Люди трудятся для того, чтобы делать деньги,
а  деньги  делают для  того,  чтоб покупать  за  них  наслаждения.  Труд  --
средство, наслаждение  --  цель.  Но  что происходит  на  самом  деле?  Люди
трудятся,  чтобы сделать побольше денег;  они употребляют эти  деньги на то,
чтоб сделать еще больше денег, а  цель -- наслаждение жизнью  -- теряется из
виду. Люди спешат  и изобретают  разные  вещи, экономящие время.  Затем  они
употребляют сэкономленное  время  опять  на  то, чтоб спешно сэкономить  еще
больше времени, и так до тех  пор, пока не  оказываются до того вымотанными,
что им уже не  нужно сэкономленное ими время. Мы оказались пойманными в сети
средств  и потеряли из виду цели. У нас есть радио, которое может донести до
каждого все самое лучшее, что есть в музыке и литературе.  А вместо этого мы
слышим  по  большей  части  всякую  низкопробную   дребедень  или  рекламные
объявления, оскорбляющие ум и вкус. У нас есть самые замечательные приборы и
средства,  какие когда-либо  имел  человек,  но  нам  не  приходит в  голову
остановиться     и    спросить,    зачем    все    это.[116]
     Преувеличенное  внимание  к  целям  также  различными  путями  ведет  к
нарушению  гармонического равновесия между средствами и целями. Первый  путь
-- когда все  внимание сосредоточено на целях, а роль  средств в достаточной
мере остается вне поля зрения. Результатом такого нарушения является то, что
цели  становятся  абстрактными, нереальными и, в  конечном счете, всего лишь
пустыми мечтами. Эту опасность  детально проанализировал  Дьюи. Изолирование
целей   может  иметь  противоположный   эффект:  хотя  цель  сохраняет  свое
идеологическое значение,  она служит просто прикрытием  того  факта, что все
внимание переключено на  действия, якобы являющиеся средствами к  этой цели.
Это осуществляется под лозунгом "Цель оправдывает средства". Защитники этого
принципа   забывают,   что   использование   негодных  средств  имеет   свои
последствия, которые в  действительности  трансформируют цель, даже если она
все еще сохраняет свое идеологическое значение.
     Спенсеровская концепция  социальной  функции  деятельности,  приносящей
удовольствие,   обнаруживает   важный   социологический   аспект    проблемы
средств-целей.  В   соответствии  со  своей  идеей,  что  опыт  удовольствия
выполняет  ту   биологическую   функцию,   что  делает  формы  деятельности,
способствующие   человеческому   благополучию,   приятными,   а   значит   и
притягательными, он утверждает, что  "полная приспособленность  человеческой
природы к  требованиям социальной жизни  должна, в конце концов, сделать все
удовлетворяющие этим  требованиям формы  деятельности приятным, а все  формы
деятельности,    противоречащие    этим    требованиям,--    неприятными".[117] Далее он говорит, что
"нет такого вида деятельности, способствующего поддержанию жизни, который не
стал бы источником удовольствия, если эту деятельность  продолжать, и потому
удовольствие,  в  конце  концов, будет  сопутствовать  всякой  деятельности,
требуемой           социальной           жизнью"[118].
     Спенсер  затрагивает здесь один из самых важных  механизмов  социальной
жизни:   всякое  общество  стремится  сформировать  у  своих   членов  склад
характера,  заставляющий их хотеть делать то,  что  они делают,  и тем самым
исполнять  свою социальную функцию.  Но он упустил из виду,  что в обществе,
причиняющем вред реальному человеческому интересу его членов,  деятельность,
пагубная для человека, но полезная именно этому обществу, также  может стать
источником удовлетворения. Научились же рабы довольствоваться своей участью;
а угнетатели -- наслаждаться свой жестокостью. Сплоченность всякого общества
покоится как  раз на том, что  почти  нет  такой  деятельности, какую нельзя
сделать приятной, и этот факт внушает мысль, что описанный Спенсером феномен
может как препятствовать, так и содействовать социальному  прогрессу. Задача
в том, чтоб понять смысл и назначение всякой деятельности и проистекающее из
нее удовлетворение с  точки зрения природы человека  и  присущих ему условий
жизни.  Как  уже  отмечалось,  удовлетворение,  черпаемое  в  иррациональных
страстях,   отличается   от  удовольствия,  получаемого   от   деятельности,
способствующей  человеческому  благополучию,  и   такое   удовлетворение  не
является  критерием  ценности. Именно потому, что Спенсер прав, предполагая,
что   всякая   социально   полезная  деятельность   может  стать  источником
удовольствия,  он неправ,  утверждая,  что  вследствие  этого  удовольствие,
связанное  с  такой  деятельностью,   служит  доказательством  ее  моральной
ценности.   Только  анализируя   природу  человека  и   вскрывая   подлинные
противоречия между его реальными интересами  и интересами,  навязанными  ему
данным  обществом,  можно  прийти  к  объективно  правильным нормам, которые
пытался обнаружить Спенсер. Оптимизм  относительно современного ему общества
и   его   будущего  и   незнание  психологии,  имеющей   дело  с   феноменом
иррациональных  влечений  и  их удовлетворением, явились причиной того,  что
Спенсер невольно прокладывал путь релятивизму в  этике, ставшему в  наши дни
столь популярным.
     4.  ВЕРА  КАК  ЧЕРТА
ХАРАКТЕРА
     Вера состоит в признании доводов души; неверие -- в их отрицании.
     Эмерсон
     Вера не является одним из тех понятий, какие уместны в интеллектуальном
климате  наших  дней.  Вера  обычно ассоциируется  с  Богом  и  религиозными
учениями  и воспринимается как  нечто несовместимое с рациональным и научным
мышлением. Последнее принято относить к  сфере фактов,  отделенной от некоей
сферы, лежащей вне фактов, где нет места научному мышлению, и  правит только
вера.  Многим такое  разделение  представляется несостоятельным.  Если  веру
нельзя  согласовать  с рациональным  мышлением,  ее следует  отвергнуть  как
анахронический  пережиток предшествующих стадий культуры и заменить  наукой,
имеющей дело  с фактами и теориями, доступными интеллектуальному пониманию и
проверке.
     Современное отношение  к  вере сложилось  в результате  долгой затяжной
борьбы  с  авторитетом  церкви  и  ее  притязанием на  контроль  над  всяким
мышлением. Так скептицизм по отношению к вере оказался связанным с подлинным
прогрессом разума. Эта  конструктивная роль современного  скептицизма имеет,
однако, и обратную сторону, которую оставляли без внимания.
     Проникновение в  сущность  характера современного человека  и  нынешней
социальной ситуации  ведет  к  осознанию,  что общепринятое отсутствие  веры
больше  не  является  таким  прогрессивным  явлением,  каким  оно  было  для
предыдущих поколений. Тогда борьба против веры была  борьбой за освобождение
от  духовных оков; о