ольше разбогатеть!
Вот  что  потом...  А  вы  что  бы  делали,  если  бы  разбогатели...  очень
разбогатели?
   Чайкин не имел представления о  размерах богатства и  решительно не мог
придумать,  что бы  он тогда делал.  Конечно,  он послал бы денег в  деревню
матери, а что дальше - он не мог и придумать...
   - Завели бы свой пароход? - подсказывал предприимчивый янки.
   Но пароход, казалось, не прельщал будущего богача.
   - А то купили бы земли да построили ферму...
   - Это лучше! - весело отвечал Чайкин.
   Долговязый,  по  мере  сближения с  Чайкиным,  все  более  оценивал его
душевные качества,  хотя и  находил,  что  Чайкин ровно ничего не  смыслит в
политических делах, и удивился, когда узнал, что он ни разу в жизни не читал
газет.
   - Вам, Чайк, непременно надо читать газеты... А еще...
   - Что еще, Долговязый?
   - А еще обязательно надо выучиться писать! И я вас выучу. Это не хитрая
штука!
   Они нередко теперь вели беседы,  и  Бутс много рассказывал об  Америке.
Чайкин внимательно слушал и изумлялся.
   Вскоре   один   поступок  Чайкина,   поразивший  весь   экипаж   брига,
окончательно убедил Долговязого,  что  его  приятель такая добрейшая душа  и
вместе с  тем такая простофиля,  какой Бутс до  сих пор не встречал,  хотя и
побывал в нескольких штатах Америки.


ГЛАВА V


1

   Противные ветры преследовали "Динору" с самого выхода из Сан-Франциско.
   Парусному бригу  приходилось лавировать длинными  галсами,  чтобы  хоть
медленно,  но  подвигаться вперед к  цели.  Прошло уже  два  месяца плавания
"Диноры",  а  она  подвинулась всего лишь  на  двести пятьдесят миль прямого
расстояния от Сан-Франциско до места назначения - Мельбурна.
   Всех  раздражала  эта  медленность  плавания.  Особенно  недоволен  был
капитан Блэк,  чередовавшийся вахтами со  своим  помощником.  Каждый из  них
выстаивал по шести часов наверху,  и каждый ежедневно надеялся,  что вот-вот
задует попутный ветер и  бриг под  всеми парусами направится к  цели,  делая
миль по двести суточного плавания.
   А  между тем  ветер,  как  нарочно,  почти постоянно дул,  как  говорят
моряки,  в  "лоб",  и  приходилось  лавировать  и  постоянно  делать  частые
повороты, что утомляло и вызывало неудовольствие в матросах, которым и после
вахты не  удавалось ни одной ночи спокойно выспаться:  то и  дело боцман или
штурман вызывали подвахтенных наверх для  поворота -  маневра,  требовавшего
присутствия всего незначительного экипажа "Диноры".
   Еще слава богу,  что погода все время стояла хорошая и ветер дул ровный
и  не  особенно свежий,  так  что не  приходилось еще чаще беспокоить людей,
чтобы брать рифы.
   Во время своих вахт капитан Блэк, расхаживавший по возвышенной площадке
юта,  под  которой помещалась его  каюта,  в  своей кожаной короткой куртке,
белых  штанах  и  соломенных  туфлях,   надетых  на  босые  ноги,   был,  по
обыкновению, наружно спокоен и даже, казалось, невозмутим.
   По  крайней мере бледное,  помятое жизнью,  но  все  еще  красивое лицо
капитана  Блэка,  с  изящными  и  тонкими  чертами,  суровое,  энергичное  и
самоуверенное  лицо,   в   котором  с   первого  же   взгляда  чувствовалась
непреклонная  воля  и  сказывался  железный  характер,   -  не  выражало  ни
беспокойства, ни волнения.
   А между тем на душе у капитана было далеко не покойно.  Противные ветры
злили его  тем  более,  что  расстраивали его планы,  известные ему одному и
тщательно скрываемые даже от помощника, штурмана Гаука.
   И глаза капитана Блэка,  острые и пронзительные,  как у коршуна,  порой
загорались блеском,  а белая его рука,  совсем не похожая на рабочую руку, с
брильянтом на  мизинце,  нервно пощипывала большую черную как  смоль бороду,
когда он  поглядывал на горизонт и  на небо,  по которому бежали белоснежные
перистые облачка,  и на вымпел,  развевавшийся на грот-мачте:  он показывал,
что ветер дул все в том же направлении.
   И   капитан  Блэк   мысленно  посылал  ругательства  по   адресу  этого
непрерывного   зюйд-оста   и    по   временам   пощупывал   два   заряженные
револьвера-бульдога в своих карманах.
   Капитан Блэк,  которого все так не любили и  в то же время так боялись,
ни с кем никогда не говорил и со штурманом обменивался лишь приветствиями да
отрывистыми служебными разговорами.  Все  свободное от  вахт  время и  когда
ничто  не  представляло какой-нибудь  опасности  для  "Диноры",  требовавшей
присутствия капитана наверху,  он  проводил в  своей  каюте  за  книгой  или
погруженный в  какие-то  думы,  делавшие его суровое лицо еще более угрюмым,
словно бы эти думы или воспоминания были очень тягостны и неприятны.
   И каюта капитана Блэка была довольно странная каюта.
   Убрана она была с изяществом и со вкусом,  редкими в капитанских каютах
на  купеческих кораблях и  свидетельствовавшими о  привычке и  любви Блэка к
комфорту и роскоши.
   Большой,  покрытый клеенкой стол посредине каюты,  щиты (стены) которой
были из красного дерева с украшениями из черного.  Около стола два массивные
кресла.  Кругом  борта  диван,  обитый  черным  сафьяном.  Библиотечный шкап
черного дерева был  полон  книг,  а  по  стенам висело несколько фотографий,
среди  которых в  нескольких видах красовался портрет одной молодой женщины.
Один из  них  был  прострелен,  -  небольшая дыра виднелась у  самого виска.
Большие  иллюминаторы,  прорубленные в  корме,  позволяли  любоваться чудным
видом беспредельного океана,  а  два небольшие крошечные оконца,  задернутые
занавесками и выходившие на палубу,  позволяли капитану, не выходя из каюты,
видеть всю  палубу брига.  Входная дверь  в  каюту поражала своей толщиной и
изнутри была окована железом.  И  в ней было небольшое отверстие,  в которое
можно было просунуть дуло ружья. Люка на потолке не было.
   За тяжелой портьерой,  отделяющей часть каюты, маленькая привинченная к
борту  койка,  умывальник,  шифоньерка,  и  в  одном  углу,  расставленные в
стойках,  несколько карабинов и  штуцеров.  Над койкой висел ковер из мягкой
яркой ткани,  и  на  нем  -  в  черной матовой раме портрет той  же  молодой
женщины, фотографии которой висели по стенам каюты.
   На портрете можно было видеть необыкновенно интересное и  выразительное
лицо молодой смуглой брюнетки лет тридцати,  с  большими задумчивыми и  даже
грустными глазами, в бальном ярко-пунцовом платье, с открытой шеей и руками.
На  одной  из  этих  маленьких  рук  с  тонкими  и  длинными  пальцами  было
обручальное кольцо и  маленький брильянт на слегка изогнутом мизинце;  а  на
другой руке - черное небольшое колечко на безымянном пальце. В углу портрета
было начертано маленькими буквами: "Динора Браун".
   Под рамкой висел небольшой кинжал и пучок засохших роз.
   У самой койки,  в клеенке, покрывавшей пол всей капитанской каюты, было
вырезано  отверстие  для  люка,  и  это  отверстие  было  прикрыто  железной
покрышкой, на которой висел замок. Люк этот вел в небольшое пространство под
капитанской каютой.
   Рядом с этим роскошным помещением капитана,  за входными дверями,  была
каюта-буфет, в которой жил капитанский слуга, пятнадцатилетний негр Джек.
   Этот негр да еще бульдог Тигр,  кажется,  были единственными существами
на бриге, привязанными к мрачному капитану.


2

   Собираясь на  вахту с  полуночи до шести,  Чайкин заметил,  что великан
негр Сам и  Чезаре уже поднялись и  о  чем-то  шепчутся.  Но  как только они
увидали,  что Чайкин проснулся,  шепот их тотчас же прекратился, и они вышли
из каюты.
   Разбудив Долговязого,  Чайкин с  последним ударом колокола,  пробившего
восемь склянок, был уже наверху и стал у руля.
   Ночь была превосходная,  теплая.  Светила луна, часто показываясь из-за
облаков,  и  ярко мигали звезды.  Ветер,  по-прежнему противный,  стихал,  и
"Динора" лениво шлепала в воде узла по два, по три в час.
   На  вахту вступил штурман Гаук,  заменив капитана,  ушедшего к  себе  в
каюту.
   Пользуясь  этим,  вахтенные матросы  скоро  сладко  задремали,  сидя  в
"бухтах"  снастей  или  примостившись  к   борту.   Только  Гаук  и   Чайкин
бодрствовали.
   - Вы на румбе, Чайк? - спросил штурман.
   - На румбе, сэр! - отвечал Чайкин.
   - Что-то ветер стихает.
   - Стихает, сэр. И руля плохо слушать стала "Динора", сэр.
   - Как бы совсем не заштилело.
   - А быть может, к перемене ветра, сэр...
   - Давно бы пора, Чайк...
   Бриг  теперь  еле  подвигался...  Ветер  совсем стихал,  и  паруса тихо
пошлепывали.
   Луна скрылась за облака, и темнота окутала палубу.
   В эту минуту Чайкину показалось,  что кто-то прошел мимо, направляясь к
дверям капитанской каюты.
   "Верно,  сам капитан или Джек",  -  подумал Чайкин,  зная, что никто из
матросов не  смел  переступить порога  капитанской каюты  и  никогда капитан
никого из матросов не звал:  чтобы дать знать о чем-нибудь капитану с вахты,
был  проведен с  ютовой площадки звонок и,  кроме  того,  была  переговорная
трубка.
   Гаук, посматривавший на горизонт, тоже ничего не заметил.
   А   между   тем   действительно  двери  капитанской  каюты,   почему-то
незапертые,  как  бывало  обыкновенно,  бесшумно  отворились,  и  на  пороге
появилась  громадная  фигура   великана  Сама   и   остановилась,   боязливо
посматривая на  загоревшиеся глаза  Тигра,  который глухо заворчал,  готовый
броситься на вошедшего,  если бы капитан Блэк, сидевший на диване, не держал
бульдога за ошейник.
   - Смирно,  Тигр.  Сиди  смирно.  Не  смей  ворчать!  -  тихо проговорил
капитан.
   И Тигр тотчас же лизнул руку хозяина и покорно улегся у его ног.
   Капитан вынул револьвер и, обращаясь к негру, сказал чуть слышно:
   - Подойди поближе... несколько шагов... теперь остановись.
   Негр в точности исполнил приказание.
   - Ну,  говори,  что ты,  подлая тварь, имеешь мне сказать... Что против
меня затевает Чезаре?..  Ведь ты  для этого просил позволения видеть поближе
твою злодейскую харю!
   - Да, сэр! - отвечал Сам, изгибаясь и вращая белками.
   - Говори... только покороче! - презрительно вымолвил капитан...
   - Несколько слов,  сэр...  Всего  только десять слов,  если  позволите,
капитан...
   Этот  великан,  с  громадной  отвратительной черной  курчавой  головой,
видимо чувствовал страх  перед капитаном,  так  как  его  голос вздрагивал и
слова с  трудом слетали с  его выпяченных,  толстых кроваво-красных губ.  Но
вместе со страхом животного,  боящегося более сильного человека, у Сама в то
же время жила и сильная ненависть,  глубоко запрятанная в тайниках его души,
к  этому  белому человеку за  то  нескрываемое презрение,  какое этот  белый
всегда выказывал негру,  точно считая его ниже собаки.  Кроме того,  у  Сама
были и  старые счеты с  капитаном,  еще не сведенные,  за жестокое наказание
плетьми, которому в прошлом году подверг его капитан.
   О, он до сих пор не забыл этих плетей и с большим удовольствием задушил
бы  своими молотами-руками это  тонкое горло янки,  если бы  не  боялся быть
убитым при первой же попытке.
   И, стараясь побороть свой страх, негр продолжал чуть слышно:
   - Чезаре собирается подговорить всех взбунтоваться, сэр...
   - А дальше?
   - И выкинуть вас за борт,  сэр...  к акулам,  сэр...  Акул здесь много,
сэр...
   - А потом что?
   - А  "Динору" сжечь в море,  вблизи берега,  сэр...  А самим на шлюпках
добраться до  берега,  сэр,  и  погулять на денежки,  которые найдут у  вас,
сэр...
   - И все согласны?
   - Еще  митинга не  было,  сэр...  Но  скоро  будет...  Только  Чайка  и
Долговязого не пригласят... Они не согласятся...
   - Почему?
   - Они, сэр, другого полета птицы.
   - Не такие мерзавцы, как все вы? - усмехнулся капитан Блэк.
   - Не такие,  сэр... И Чезаре их тоже хочет отправить к акулам, сэр... И
всех, кто не согласится...
   - Однако я думал, что Чезаре умнее! - промолвил капитан.
   И  с  этими словами он  достал со  стола золотой и,  бросив его  негру,
сказал:
   - Возьми, подлец... И, если что будет нового, опять приходи...
   В  эту минуту сверху донесся какой-то гул и  в то же мгновение громовой
голос Гаука.
   - Убирайся, и чтоб тебя никто не видел! - сказал капитан.
   Негр выскочил из каюты и замер от страха:  луна светила вовсю, и Чезаре
его увидел...


ГЛАВА VI

   Жестокий шквал,  налетевший с наветренной стороны,  положил "Динору" на
бок и понес ее с удивительною быстротой.  Марса-фалы и брам-фалы были отданы
вовремя,  грот и фок были взяты на гитовы,  и "Динора",  встретившая шквал с
уменьшенною площадью парусности, была вне всякой опасности.
   Блэк был уж  наверху,  штурман сменил Чайкина на руле,  а  Чайкин пошел
помогать на бак.
   Минут  через  десять шквал пронесся,  но  вслед за  ним  задул довольно
свежий попутный ветер,  позволивший "Диноре" спуститься по  ветру и  лечь на
надлежащий курс.
   Все обрадовались, что задул попутный ветер, но радость была недолгая.
   Ветер  быстро  крепчал,  разводя  громадное  волнение.  Пришлось  снова
вызвать  всю  команду  наверх,   чтобы  взять  риф  у  марселей  и  спустить
брам-стеньги. И то они гнулись в дугу и того и гляди сломаются.
   Предосторожность эта была нелишняя.  К концу вахты Чайкина в океане уже
ревел шторм, один из тех штормов, которые пугают опытных и бывалых моряков.
   Благоразумие предписывало выдерживать шторм  под  штормовыми  парусами,
держась в бейдевинд,  но тогда бриг двигался бы вперед не особенно быстро, а
капитан Блэк, напротив, хотел воспользоваться штормом и, так сказать, удрать
от него.
   И потому,  вместо того чтобы лечь в бейдевинд,  он спустился совершенно
по  направлению ветра,  то  есть на фордевинд,  и  "Динора" под зарифленными
марселями,  фоком и  гротом неслась как сумасшедшая с  попутным штормом,  по
временам зарываясь носом и  черпая бортами.  А громадные волны так и гнались
сзади,  грозя  обрушиться на  корму  и  задавить  своею  тяжестью  маленький
двухмачтовый бриг.
   Но  "Динора" убегала от попутной волны и,  поскрипывая от быстрого хода
всеми  своими  членами и  раскачиваясь направо и  налево,  летела  так,  что
замирал дух.
   На руле стоял Чайкин, подручным у него был Долговязый.
   Положение рулевого было ответственное. Надо было не зевать и глядеть во
все  глаза,  чтобы не  дать "рыскать" носу;  в  противном случае волны могли
залить нос судна.
   Шторм  разыгрывался все  сильнее и  больше,  а  капитан Блэк,  стоявший
наверху,  и  не  думал "приводить" к  ветру.  Словно бы играя и  наслаждаясь
опасностью,  он стоял на ютовой площадке, и его дерзкое, самоуверенное лицо,
обыкновенно  суровое  и  бесстрастное,   теперь  было  возбуждено,  а  глаза
искрились, точно в них был и вызов и удовольствие сильных ощущений.
   Чайкин правил отлично,  и капитан Блэк,  обыкновенно скупой на похвалы,
крикнул Чайкину.
   - Хорошо!..  Очень хорошо правите,  Чайк...  Останьтесь и  на следующую
вахту до восьми... а потом отоспитесь.
   - Слушаю, капитан!
   - Отчего вы, Чайк, бежали с вашего судна?
   - Я не бежал... Я опоздал и остался на берегу...
   - Боялись порки?
   - Да, сэр.
   - А Абрамсон вас подловил?
   - Да, сэр...
   - Вы,  кажется,  порядочный человек,  Чайк, и я жалею, что вы попали на
"Динору". Не зевайте, Чайк!
   Действительно,  Чайкин чуть было не прозевал, и небольшая волна окатила
Чезаре, Сама и еще одного матроса на баке. Те сердито отряхнулись от воды.
   Им было не до сильных ощущений,  особенно Чезаре.  Он понимал опасность
положения и сильно трусил.  Трусил он,  кроме того,  и предательства Сама, в
чем он почти не сомневался, увидав негра выходящим из капитанской каюты. Но,
готовя жестокую месть Саму, он и виду не показывал, что видел выход негра от
капитана, и таким образом несколько усилил беспокойство предателя.
   - Этак и  к  акулам легко попасть,  Сам?  Как ты думаешь,  обезьяна?  -
проговорил Чезаре.
   - Все попадем,  Чезаре... все попадем! Этот капитан совсем сумасшедший,
- жалобно отвечал великан, с трепетом глядя на бушующий океан.
   - И ничего нет легче... Только зазевайся на руле... Гибель!
   - Гибель!.. - повторил и третий матрос.
   - Зачем же он ведет нас на гибель?..  - говорил Чезаре. - И какие же мы
будем дураки,  если позволим ему вести нас на гибель...  И какие же мы будем
подлые трусы,  если не скажем ему об этом...  Пойдемте,  ребята,  подговорим
других и явимся к нему. А если этот дьявол не согласится...
   Чезаре оборвал речь и  вспомнил,  что этот "дьявол" -  отличный моряк и
что в шторм нет расчета бунтовать против капитана.  Для этого нужно выбирать
тихую погоду.
   Тем не менее страх перед гибелью заставил его обратиться к проходившему
боцману и сказать:
   - Плохи дела, боцман!
   - Он ничего не боится! - ответил боцман, тоже перепуганный.
   - А мы боимся.
   - Неужели?  -  насмешливо спросил боцман, сорокалетний янки с худощавым
энергичным лицом,  вид которого свидетельствовал о злоупотреблении алкоголем
и вообще о жизни, проведенной не особенно правильно.
   - То-то... На жаркое к акулам мы не хотим попасть.
   - А вам бы давно пора, Чезаре.
   - Этот  вопрос  рассмотрим,   боцман,  в  другое  время,  а  теперь  мы
покорнейше бы просили вас доложить капитану, чтобы он привел в бейдевинд.
   - Докладывайте сами, а я не согласен.
   - Боитесь этого дьявола? - с насмешливою улыбкой протянул испанец.
   - Боюсь,  как бы  после моего доклада он  не  прострелил вашего черепа,
Чезаре.  И  рано или поздно,  а  это случится!  -  сказал со смехом боцман и
отправился на бак.
   Чезаре,   однако,   не   принял  к   сведению  этого   предостережения.
Разыгравшаяся буря  и  этот  дерзкий  бег  "Диноры"  внушали  ему  серьезные
опасения попасть к акулам на жаркое. И, охваченный страхом, он прошел на бак
и стал подговаривать других матросов объявить "дьяволу", что погибать они не
желают.
   Все слушали испанца,  казалось,  одобрительно.  Никому не нравилось это
жуткое  зрелище  бушевавшего  океана,  среди  которого  "Динора"  неслась  с
попутным штормом,  зарываясь носом и нагоняемая сзади громадными валами.  Но
никто не решился, однако, протестовать открыто.
   Тогда  Чезаре  юркнул  вниз,  чтобы  возбудить неудовольствие остальных
матросов.
   Но  только что он  начал было объяснять об  опасном положении "Диноры",
как боцман сошел вниз и сказал, что капитан его требует.
   Как  ни  трусил  Чезаре  попасть на  жаркое к  акулам,  но  предстоящее
объяснение с капитаном навело на него еще больший страх. И он подошел совсем
бледный к мостику.
   - Хотите плетей, испанская собака? - крикнул капитан.
   Чезаре весь съежился.
   - Так  они  вам будут,  если еще раз уйдете с  вахты!  А  пока ступайте
проветриться на марс!  Посмотрите,  не видно ли чего впереди!  -  насмешливо
проговорил Блэк.
   Идти на  марс в  такую дьявольскую бурю не  представляло для трусливого
испанца ни малейшего удовольствия, и потому он униженным тоном произнес:
   - Но, капитан, позволю вам доложить, что я болен...
   - Лжете... Лезьте, трусливая тварь, а не то...
   Капитан опустил руку в карман...
   - Иду, иду, капитан...
   И  Чезаре благоразумно попятился назад  и,  цепко  держась за  вантины,
трусивший и полный ненависти к капитану, полез на грот-марс.
   Там,  на высоте,  размахи качающегося на волнах брига были еще сильнее,
чем  размахи  внизу.  Чезаре,  крепко  уцепившийся за  перила,  держался  на
площадке,  замирая  от  ужаса.  Вид  сверху  на  бушующий океан,  освещенный
выплывшею  из-за  туч  луной,  был  действительно потрясающий,  и  Чезаре  с
суеверным страхом шептал молитвы,  и  в  то же время в  голове его пробегали
мысли о мщении.
   О,  он  непременно убьет  этого дьявола капитана...  Но  прежде накажет
предателя Сама... Только бы не погибнуть всем...
   И  вслед  за  словами  молитвы из  уст  Чезаре  вылетали самые  ужасные
ругательства, заглушаемые воем ветра и гулом шторма.
   А  шторм  все  свирепел и  свирепел,  и  капитан Блэк  все  напряженнее
всматривался то  вперед,  то  назад за  ко