шествовала  у  него  действию.  Дверь была открыта настежь и укреплена
крючком,  и Джерри выбежал в большую  каюту,  где  с  полсотни  чернокожих
стонали,  вздыхали и храпели во сне.  Они лежали тесно друг подле друга на
палубе и на длинных скамьях,  и Джерри вынужден был  перелезать  через  их
голые ноги.  И поблизости не было белого бога,  чтобы защитить его. Он это
знал, но не боялся.
     Убедившись,  что шкипера в каюте не было,  Джерри приготовился было к
опасному  подъему  по   крутым   ступенькам,   напоминавшим  приставленную
лестницу,  но  тут вспомнил о  лазарете.  Он вбежал туда и  обнюхал спящую
девушку в  бумажной сорочке,  считавшую,  что Ван Хорн ее съест,  если ему
удастся ее как следует откормить.
     Вернувшись к  трапу,  Джерри поглядел наверх и  стал ждать в надежде,
что появится шкипер и отнесет его на палубу. Шкипер здесь проходил; Джерри
это знал по двум причинам.  Только этим путем он и мог пройти,  а обоняние
подсказало Джерри,  что он действительно здесь прошел.  Его первая попытка
подняться по  трапу началась хорошо.  Он  миновал треть ступеней,  но  тут
"Эренджи" нырнул  и  резко  выпрямился,  а  Джерри  поскользнулся и  упал.
Два-три чернокожих проснулись и следили за ним, приготовляя себе жвачку из
бетеля и зеленых листьев.
     Два  раза Джерри соскальзывал с  первых же  ступенек,  а  чернокожие,
разбуженные своими товарищами,  сидели и потешались над ним. Четвертый раз
Джерри ухитрился добраться до половины трапа, а оттуда тяжело грохнулся на
бок.   Его   падение  было   встречено  тихим  смехом  и   ругательствами,
напоминавшими чириканье огромных птиц.  Джерри  поднялся на  ноги,  нелепо
ощетинился и презрительно зарычал на эти низшие двуногие существа, которые
приходили, и уходили, и подчинялись воле великих белокожих двуногих богов,
таких, как шкипер и мистер Хаггин.
     Джерри не  был  обескуражен своим  падением и  снова полез по  трапу.
Временное затишье  помогло  ему  добраться до  верхних ступеней,  а  когда
подошла большая волна, он удержался, цепляясь передними лапами, и вылез на
палубу.
     В средней части палубы,  около люка, сидело несколько человек судовой
команды и  Леруми.  Джерри осторожно их всех обнюхал и  ощетинился,  когда
Леруми тихо, угрожающе зашипел. На корме, у штурвала, он нашел чернокожего
рулевого,  а  подле  него  стоял на  вахте помощник.  Помощник заговорил с
Джерри и  наклонился,  чтобы погладить его,  но тот потянул носом и почуял
близость шкипера.  Он завилял хвостом,  словно попросил извинения,  рысцой
пустился на  наветренную сторону и  наткнулся на  шкипера.  Шкипер  крепко
спал, лежа на спине, и только голова его торчала из-под одеяла.
     Джерри прежде всего радостно его обнюхал и завилял хвостом. Но шкипер
не проснулся. Моросил мелкий дождь, и Джерри, съежившись, забился в уголок
между  головой  и  плечом  шкипера.  Это  разбудило  шкипера;  он  ласково
прошептал:  "Джерри!" - а Джерри в ответ ткнулся в его щеку своим холодным
влажным носом.  И  шкипер снова заснул.  Но  Джерри не спал.  Он приподнял
носом конец одеяла и полез через плечо,  пока не очутился под одеялом. Тут
шкипер проснулся и помог ему устроиться поудобнее.
     Но  Джерри все еще был недоволен и  вертелся,  пока не  забился между
рукой и  телом шкипера,  а  голову положил на его плечо.  И тогда только с
глубоким вздохом удовлетворения заснул.
     Несколько раз  шум,  с  которым  команда работала с  парусами,  будил
шкипера, и каждый раз, вспомнив о щенке, он ласково прижимал его к себе. А
Джерри во сне шевелился и старался поближе к нему прижаться.
     Хоть Джерри и был замечательным щенком, но многого он понять не мог и
так  никогда не  узнал,  какое  впечатление произвело на  капитана мягкое,
теплое прикосновение его бархатного тела.  А  капитан вспомнил,  как много
лет назад держал на руках своих спящую девочку, когда она еще была грудным
младенцем.   И  так  живо  было  это  воспоминание,  что  он  окончательно
проснулся,  и  бесконечные картины  прошлого,  начиная с  детства девочки,
стали всплывать перед его глазами.  Ни  один белый на Соломоновых островах
не  знал,  какую тяжесть несет в  себе  капитан Ван  Хорн  -  тяжесть,  не
покидавшую его даже во сне.  И  на Соломоновы острова он приехал в тщетной
надежде заглушить в себе эти воспоминания.
     Память, разбуженная мягким  щенком,  спящим  в  его  объятиях,  стала
рисовать  картины  прошлого.  Он  увидел  девочку  и  ее  мать в маленькой
квартирке в Гарлеме*.  Да,  правда,  квартирка  была  маленькая,  но  трое
счастливых людей превратили ее в рай.
     _______________
          * Гїаїрїлїеїм  -  одно  из  голландских  поселений поблизости от
     Нью-Йорка,  затем часть Нью-Йорка,  в конце XIX  века  заселенная  по
     преимуществу беднотой.

     Ван  Хорн  увидел  светлые,   как  лен,  волосы  своей  девочки;  они
становились  все  длиннее,   завивались  в  локоны  и  колечки;   наконец,
заструились вдоль  спины  двумя толстыми,  длинными косами;  и  потемнели,
зазолотились,  как у матери. Он был не в силах прогнать эти воспоминания и
даже  умышленно на  них  останавливался,  словно пытался ими  заслонить ту
единственную картину прошлого, которую не хотел увидеть.
     Ван Хорн вспомнил свою работу,  аварийный трамвайный вагон и команду,
работавшую под  его  началом.  Он  задумался над  тем,  что  делает теперь
Кленси,  его  правая рука.  Всплыл в  памяти тот  долгий день,  когда  его
подняли с  постели в  три  часа  утра,  -  нужно было вытащить из  витрины
аптекарского магазина сошедший с  рельсов трамвай и снова поставить его на
рельсы.  Они работали целый день, подобрали с полдюжины раздавленных людей
и вернулись в трамвайный парк только к девяти вечера. И сейчас же их снова
вызвали на работу.
     - Слава тебе,  господи!  -  сказал Кленси, живший с ним по соседству.
Ван Хорн вспомнил,  как тот вытирал пот с безобразного лица. - Слава тебе,
господи,  дело совсем пустячное и всего в каких-нибудь десяти кварталах от
нас. Как только с ним покончим, айда домой, а ребята пусть отведут вагон в
ремонтную мастерскую.
     - Нам придется только на секунду приподнять его, - ответил Ван Хорн.
     - А в чем дело? - спросил Билли Джефферс, один из рабочих.
     - Кого-то переехали и не могут вытащить,  -  ответил Ван Хорн,  и они
тронулись в путь, разместившись на подножке аварийного вагона.
     Ван  Хорн отчетливо вспомнил все детали долгого пути,  вспомнил,  как
задержала их пожарная команда с рукавами и лестницей,  спешившая на пожар,
а  он  и  Кленси в  это время подшучивали над Джефферсом,  будто тот из-за
сверхурочной  ночной  работы  не  попал  на  свидание  с   несуществующими
девицами.
     Показался длинный ряд остановившихся трамваев,  полиция, сдерживавшая
напор толпы,  две кареты скорой помощи,  ожидавшие свою поклажу, и молодой
дежурный полисмен, бледный и дрожащий, обратившийся к нему со словами:
     - Ужас что  такое!  Смотреть страшно!  Две женщины.  Мы  не  могли их
вытащить. Я старался. Одна как будто была еще жива.
     Но  Ван  Хорн,  здоровый и  сильный парень,  привык к  своей  работе;
трудный день его утомил;  он с  удовольствием вспомнил светлую квартирку в
нескольких кварталах отсюда,  куда он пойдет,  когда работа будет сделана.
Полисмену он ответил беззаботно и уверенно,  что вытащит их в один миг,  и
на четвереньках полез под вагон.
     Он  вспомнил,  как  вспыхнул его  электрический фонарь  и  он  глянул
вперед.  Мелькнули тяжелые золотистые косы;  потом его палец соскользнул с
кнопки фонаря, оставив его в темноте.
     - Что, одна еще жива? - спросил взволнованный полисмен.
     Он  повторил свой вопрос,  пока Ван  Хорн собирался с  силами,  чтобы
вновь надавить кнопку фонаря.
     Он слышал свой собственный ответ:
     - Сейчас я вам скажу...
     И снова взглянул. Он смотрел добрую минуту.
     - Обе умерли,  -  ответил он спокойно.  - Кленси, передай мне домкрат
номер третий, а сам подлезай с другого конца вагона.
     Ван  Хорн  лежал  на  спине и  глядел вверх на  колеблющуюся над  его
головой одинокую звезду,  тускло  светившую сквозь рваное облачко.  Старая
боль сжимала его сердце,  сухо было в горле, горели глаза. И он знал - что
не  знал  ни  единый человек,  -  почему он  попал на  Соломоновы острова,
сделался шкипером "Эренджи", охотился за неграми, рисковал своей головой и
пил виски в большем количестве, чем полагается пить человеку.
     С тех пор он не глядел ни на одну женщину.  И белые заметили,  что он
был подчеркнуто холоден с детьми, как с черными, так и с белыми.
     Но,  заглянув в глаза самому страшному воспоминанию,  Ван Хорн вскоре
смог заснуть и, погружаясь в дремоту, с наслаждением ощущал на своем плече
голову  Джерри.  Один  раз  Джерри,  которому снились  берег  у  плантации
Мериндж,  мистер Хаггин,  Бидди,  Терренс и Майкл,  тихонько завизжал. Ван
Хорн приподнялся, ласково притянул его к себе и зловеще забормотал:
     - Если только хоть один негр посмеет тронуть этого щенка!..
     В полночь,  когда помощник коснулся его плеча,  чтобы разбудить,  Ван
Хорн  спросонья  машинально  и  быстро  схватил  правой  рукой  револьвер,
висевший у бедра, и забормотал:
     - Если только хоть один негр посмеет тронуть этого щенка...
     - Пожалуй,  это  мыс Коноро впереди,  -  объяснил Боркман,  когда они
стояли на  наветренном борту и  глядели на неясные очертания земли.  -  Мы
прошли не больше десяти миль, и ветер ненадежный.
     - Там  наверху какая-то  дрянь собирается,  если только что-нибудь из
этого  выйдет,  -  сказал  Ван  Хорн,  когда  они  оба  перевели взгляд на
разорванные облака, затемнявшие тусклые звезды.
     Едва  помощник  успел  принести снизу  свое  одеяло  и  устроиться на
палубе,  как до них долетел свежий ветер с  суши,  и  "Эренджи" понесся по
гладкой  поверхности  воды  со  скоростью  девяти  узлов.  Сначала  Джерри
пробовал нести вахту вместе со  шкипером,  но  скоро свернулся клубочком и
задремал, прижавшись к босой ноге шкипера.
     Когда тот завернул его в  одеяло и  положил на  палубу,  он сейчас же
снова заснул; но потом так же быстро проснулся, вылез из-под одеяла и стал
ходить за  шкипером взад и  вперед по  палубе.  Тут шкипер задал ему новый
урок,  и  через пять минут Джерри его усвоил.  Шкипер хотел,  чтобы Джерри
оставался под одеялом: все в порядке, и он, шкипер, будет ходить по палубе
мимо Джерри.
     В четыре часа помощник принял вахту.
     - Прошли тридцать миль,  -  сказал ему Ван Хорн.  -  Но  теперь ветер
снова  переменился.  Может быть  шквал.  Лучше сбросьте на  палубу фалы  и
поставьте вахтенных. Они, конечно, заснут, но пусть спят у фалов и шкотов.
     Джерри проснулся,  когда шкипер подлез под одеяло,  и, словно это был
давно установленный обычай,  свернулся в клубочек между его рукой и боком.
Шкипер прижался щекой к его морде,  а Джерри засопел,  лизнул его холодным
язычком и погрузился в сон.
     Полчаса спустя могло бы показаться,  что приближается конец мира,  но
Джерри вряд ли  это понимал.  Проснулся он от неожиданного прыжка шкипера.
Одеяло полетело в одну сторону, а Джерри в другую.
     Палуба "Эренджи" превратилась в отвесную стену,  и Джерри полз по ней
в  ревущем мраке.  Все  снасти и  ванты  трещали,  сопротивляясь яростному
напору шквала.
     - К грота-фалам!  Живо!  - услышал он громкий крик шкипера.  Затем он
различил высокую ноту грота-шкота,  визжавшего на шкивах,  когда Ван Хорн,
потравливая   его   в  темноте,  быстро  пропускал  трос  между  ладонями,
обожженными трением.
     И  еще  много  звуков  -  вопли  судовой команды и  окрики Боркмана -
ударяли в  барабанную перепонку Джерри в то время,  как он катился вниз по
крутой  палубе своего нового,  неустойчивого мира.  Но  он  не  налетел на
поручни,  где  легко  могли поломаться его  хрупкие ребра,  -  теплая вода
океана,   хлынувшая  через  борт  потоком  бледно-фосфоресцирующего  огня,
смягчила его  падение.  Джерри запутался в  бегучем такелаже и  попробовал
выплыть.
     А плыл он не для того,  чтобы спасти свою жизнь,  и не  страх  смерти
гнал его.  Одна мысль была в его мозгу:  гїдїеї шїкїиїпїеїр? Он не думал о
том, чтобы попытаться спасти шкипера или, быть может, помочь ему. Это была
любовь,  вечно  влекущая  к  тому,  кого любишь.  Мать в минуту катастрофы
бросается к своему ребенку;  грек,  умирая, вспоминает свой любимый Аргос;
солдаты  на  поле битвы отходят в вечность с именем возлюбленной на устах;
так и Джерри в момент опасности стремился к шкиперу.
     Шквал прекратился так же  внезапно,  как и  налетел.  "Эренджи" резко
выровнялся, а Джерри очутился на мели, в ватервейсе у борта. Он побежал по
палубе к шкиперу.  Тот стоял,  широко расставив ноги,  и,  все еще держа в
руке конец грота-шкота, кричал:
     - Ах, черт побери! Ветер тут как тут, а дождя все нет!
     Почувствовав,  как Джерри, радостно засопев, ткнулся в его голую икру
своим холодным носом, он, наклонившись, приласкал его. В темноте он ничего
не видел,  но его согревала уверенность,  что Джерри,  несомненно,  виляет
хвостом.
     Большинство перетрусивших чернокожих пассажиров столпилось на палубе,
и их жалобные,  ноющие голоса напоминали сонное воркованье птиц, дремлющих
на  шесте.  Появился Боркман и  стал  подле Ван  Хорна;  оба  в  тревожном
ожидании пытались что-то  разглядеть в  окружающем их  мраке и  напряженно
прислушивались к движению воздуха и моря.
     - Где же дождь?  -  произнес с  досадой Боркман.  -  За ветром всегда
следует дождь. А сейчас его нет.
     Ван  Хорн  по-прежнему  вглядывался  в  темноту,  прислушивался и  не
отвечал.
     Джерри почувствовал волнение обоих  мужчин и  тоже  насторожился.  Он
прижался холодным носом  к  ноге  шкипера,  лизнул  его  розовым язычком и
ощутил соленый вкус морской воды.
     Шкипер  внезапно наклонился,  торопливо завернул Джерри  в  одеяло  и
опустил его в  углубление между двумя мешками с  бататом,  привязанными на
палубе  позади бизань-мачты.  Затем,  подумав секунду,  он  обвязал одеяло
тросом, так что Джерри очутился как бы в мешке.
     Едва он успел покончить с этим делом, как контр-бизань пронеслась над
головой, передние паруса, внезапно наполнившись ветром, захлопали, а грот,
ослабленный Ван Хорном,  повернулся и  с таким треском натянул шкоты,  что
судно содрогнулось и  сильно накренилось на левый борт.  Этот второй шквал
налетел с другой стороны и был значительно сильнее первого.
     Джерри слышал, как шкипер крикнул помощнику:
     - К  грота-фалам!  Отдать фалы!  Я  позабочусь о  талях!  -  Затем он
обратился к команде:  - Батто! Ты, парень, отдай фалы контр-бизани! Живей!
Ранга! Потрави шкот контр-бизани!
     Тут Ван Хорна сбила с  ног лавина чернокожих пассажиров,  запрудивших
палубу во  время  первого шквала.  Барахтающаяся масса покатилась вместе с
ним вниз по залитой водой палубе, к колючей проволоке у левого борта.
     Джерри сидел в  своем уголке так  плотно,  что его не  отбросило.  Но
когда команды,  отдаваемые шкипером,  смолкли, а секунду спустя от колючей
проволоки  понеслись его  проклятия,  Джерри  пронзительно залаял  и  стал
царапаться и биться,  пытаясь выбраться из-под одеяла.  Со шкипером что-то
случилось.  Он это знал. А о себе он ни разу не подумал, очутившись в этом
хаосе гибнущего мира.
     Но  вскоре  он  перестал  лаять,   прислушиваясь  к   новому  шуму  -
оглушительному хлопанью парусов,  сопровождаемому громкими криками. В этом
он увидел дурное предзнаменование.  Он не знал,  что спускают грот,  после
того как шкипер перерезал фалы ножом.
     Адский шум  все возрастал,  а  Джерри отвечал на  него лаем,  пока не
почувствовал,  как  чья-то  рука  шарит поверх одеяла.  Он  притих и  стал
принюхиваться.  Нет,  это  был не  шкипер.  Джерри еще раз потянул носом и
узнал  Леруми  -  того  самого чернокожего,  которого Бидди  опрокинула на
берегу, - Леруми, совсем недавно ударившего его, Джерри, по обрубку хвоста
и всего неделю назад швырнувшего камнем в Терренса.
     Узел был развязан, и пальцы Леруми нащупывали его под одеялом. Джерри
злобно  зарычал.  Это  было  святотатство.  Он,  Джерри  -  собака  белого
человека,  -  был табу для чернокожих.  Он рано постиг закон, воспрещающий
всякому негру  прикасаться к  собаке  белого  бога.  И,  однако,  Леруми -
воплощение зла -  осмеливался коснуться его в тот самый момент,  когда мир
рушился вокруг них.
     И  когда пальцы тронули Джерри,  он вцепился в них зубами.  Свободной
рукой чернокожий нанес ему такой сильный удар,  что зубы Джерри скользнули
по пальцам, сорвав с них кожу и мясо.
     Джерри бесновался,  как  чертенок.  Его  схватили за  горло,  едва не
придушив,  и  швырнули в  пространство.  На  лету  он  все  еще  визжал от
бешенства.  Он упал в  море и пошел ко дну,  втянув в легкие добрый глоток
соленой воды;  затем,  барахтаясь,  поднялся на  поверхность и  поплыл.  О
плавании ему раньше никогда не приходилось думать.  И  учиться плавать ему
нужно было не больше, чем учиться дышать. Ходьбе он должен был учиться, но
тут нужно было плыть, и он поплыл.
     Ветер выл и ревел.  Пена,  вздымаясь под ударами ветра, наполняла ему
рот и ноздри,  била по глазам, разъедая их и вызывая слезы. С морем Джерри
был мало знаком,  и теперь, ловя воздух, он высоко поднял морду над водой,
чтобы  выбраться  из  душивших  его  волн.   В  результате  горизонтальное
положение было нарушено;  перебирая лапами,  он  уже не  мог удержаться на
воде,   нырнул  и  пошел  ко  дну.   Снова  выбрался  он  на  поверхность,
наглотавшись соленой  воды.  На  этот  раз,  не  рассуждая,  но  повинуясь
инстинкту,  подсказывавшему наиболее удобное  положение,  он  вытянулся на
воде и поплыл, сохраняя это положение.
     Шквал  утихал.  Из  темноты доносилось хлопанье полуспущенного грота,
пронзительные крики команды,  проклятия Боркмана,  а  над  всем этим гулом
голос шкипера, выкрикивавшего:
     - Хватай за ликтрос,  ребята!  Держи туго!  Тащи вниз!  Выбирай грот!
Живо, черт побери, пошевеливайся!


                               ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Узнав голос шкипера,  Джерри, барахтавшийся на зыби, сменившей шквал,
залаял нетерпеливо и  жалобно,  и  в этом лае была вся его любовь к новому
господину. Но вскоре "Эренджи" уплыл от него, и все звуки замерли. И тогда
одинокий,  во мраке,  на вздымающейся груди моря, в котором он признал еще
одного из своих вечных врагов, Джерри стал жалобно визжать и скулить.
     Смутной интуицией он  ощутил свою слабость среди этого безжалостного,
грозного моря,  несущего неведомую,  но  жутко предугадываемую опасность -
смерть. Смерти - своей смерти - он не понимал.
     Однако смерть была совсем близка,  ее  близость он  чувствовал каждой
клеткой ткани,  каждым нервом,  и это ощущение предсказывало ему последнюю
жизненную катастрофу;  он ничего о ней не знал,  но чуял, что здесь таится
конечное и наибольшее несчастье.  Не понимая, он предчувствовал это так же
остро, как предчувствуют люди, которые знают и обобщают значительно глубже
и шире, чем собаки.
     Как человек борется в тисках кошмара, так боролся и Джерри в гневном,
насыщенном солью море. И он визжал и плакал - покинутый ребенок, покинутый
щенок, всего полгода обитавший в волшебном мире радости и страдания. И ему
нужен, необходим был шкипер. Ибо шкипер был его богом!


     Когда  ветер утих  и  полил тропический дождь,  Ван  Хорн  и  Боркман
столкнулись в  темноте на  борту  "Эренджи",  выпрямившегося после  спуска
грота.
     - Двойной шквал,  -  сказал Ван Хорн,  -  налетел с  правого и левого
борта.
     - Должно быть,  расщепился надвое перед тем,  как на  нас ударить,  -
согласился помощник.
     - А дождь приберег на вторую половину...
     Ван Хорн не кончил фразы и выругался.
     - Эй, парень! Что там у тебя случилось? - крикнул он рулевому.
     Кеч,  со слабо обтянутой контр-бизанью,  попал в полосу ветра, задний
парус обвис,