ично гнал свои волны, увенчанные белыми гребнями.
     Будь Джерри ярда на два выше и имей он глаза опытного моряка,  он мог
бы  разглядеть на  севере  низкую  полоску  острова  Изабеллы,  а  на  юге
очертания Флориды, обрисовывавшиеся все яснее по мере того, как "Эренджи",
сильно накренясь,  с  натянутыми шкотами,  полным ходом шел на левом галсе
навстречу   юго-восточному   пассату.    А    имей    Джерри   возможность
воспользоваться морским  биноклем,  который  усиливал зрение  капитана Ван
Хорна,  он  увидел бы  на  востоке возвышающиеся над морем далекие вершины
Малаиты, похожие на розоватые дымки облаков.
     Но то,  что окружало Джерри, имело к нему непосредственное отношение.
Он рано усвоил железный закон необходимости и  научился принимать то,  что
есть,  а  не гнаться за далекими вещами.  Море было;  это была реальность.
Земли больше не было.  "Эренджи" -  тоже реальность, как и живые существа,
толпившиеся на  его палубе.  И  он  стал знакомиться с  тем,  что было,  -
короче, узнавать новую обстановку и приспособляться к ней.
     Первое его открытие оказалось восхитительным.  Это была местная дикая
собака -  щенок из зарослей на острове Изабеллы; ее вез на Малаиту один из
чернокожих с плантации Мериндж.  По возрасту они были одинаковы, но разной
породы. Туземная собака была собакой дикой, подлой и раболепной. Уши у нее
вечно  были  опущены,  хвост болтался между ногами;  она  всегда опасалась
нового несчастья и новой обиды; трусливая и мстительная, под угрозой удара
злобно кривила пасть,  обнажая щенячьи клыки;  припадала к земле, когда ее
били,  выла от страха и  боли и  всегда была готова на предательский укус,
если представлялся удобный случай.
     Дикая собака физически была более  развита,  чем  Джерри,  сильнее  и
злее,  чем он,  но в жилах Джерри текла благородная кровь,  он был храбр и
чистокровен.  Дикая собака тоже появилась на свет в  результате  не  менее
сурового отбора, но здесь отбор носил иной характер. Из лесных предков, от
которых она происходила, выживали самые трусливые. Они никогда добровольно
не  вступали  в  бой  с сильнейшим противником.  Они никогда не нападали в
открытую,  за  исключением  тех  случаев,  когда  добыча  была  слаба  или
беззащитна.  Храбрость они заменили нападением исподтишка, они ускользали,
прятались от опасности.  Это  был  слепой  отбор  природы.  Они  выжили  в
жестокой  и  подлой  среде,  где  жизнь  покупалась  главным образом ценой
трусливой хитрости, а иногда отчаянным нападением из-за угла.
     Отбором предков Джерри  руководили любовно.  Только  смелые выжили из
них. Его предки были сознательно и разумно отобраны людьми, которые где-то
в  далеком прошлом занялись дикой собакой и  сделали ее  такой,  какой она
представлялась им в  мечтах и  какою они желали ее видеть.  Она никогда не
должна была сражаться в углу,  как крыса,  так как не должна была походить
на  крысу и  забиваться в  угол.  Она  не  должна была отступать.  Собаки,
которые отступали,  не нужны были людям. Не они сделались предками Джерри.
Его предки,  отобранные людьми,  были храбрыми псами, стойкими и дерзкими,
они  кидались навстречу опасности,  сражались и  умирали,  но  никогда  не
оставляли поля битвы.  А так как каждый рождает себе подобного,  то Джерри
был таков, каким был до него Терренс и какими сотни лет назад были праотцы
Терренса.
     Поэтому  Джерри,   случайно  заметив  дикую   собаку,   забившуюся  в
защищенный от ветра уголок между гротом и люком каюты,  не стал размышлять
о том, что противник крупнее и сильнее, чем он. Он знал только одно: перед
ним  древний враг  -  дикая собака,  далеко обходившая костры человека.  С
победным и радостным лаем,  привлекшим внимание всевидящего и всеслышащего
капитана Ван Хорна,  Джерри бросился в  атаку.  Дикий щенок с  невероятной
быстротой обратился в бегство, но был настигнут Джерри и кубарем покатился
по наклонной палубе.  Катаясь и ощущая острые зубы, впивающиеся в него, он
то огрызался и  щелкал зубами,  то повизгивал и  хныкал,  и  в  этом визге
слышались ужас, боль и подлое смирение.
     А Джерри был джентльменом, иными словами, благородным псом. Таким его
вырастили.  Так  как  враг не  сопротивлялся,  гнусно визжал и  беспомощно
ежился под ним,  Джерри перестал нападать и выбрался из шпигата,  куда они
скатились.  Он не размышлял о своем поступке. Он это сделал, ибо таким был
создан. Он выпрямился на качающейся палубе и с удовольствием ощущал во рту
восхитительный вкус  собачьих волос,  а  в  ушах его  звучал одобрительный
возглас капитана Ван Хорна:
     - Умник, Джерри! Ты, Джерри, молодчина! Славный пес!
     Уходя от места сражения,  Джерри,  можно сказать, возгордился и важно
перебирал лапами.  Он  оглянулся через  плечо на  пищавшую собаку,  словно
говоря:  "Ну,  думаю,  на этот раз тебе хватит. Теперь не попадайся мне на
пути!"
     Джерри  продолжал  обследовать свой  новый  крохотный мирок,  который
никогда  не  пребывал  в   покое,   постоянно  вздымаясь  и  опускаясь  на
волнующейся поверхности моря.  Тут находились чернокожие, возвращавшиеся с
плантаций Меринджа.  Он  решил  осмотреть каждого из  них;  его  встречали
воркотней и  бранью,  а он отвечал грозным рычанием.  Он был выдрессирован
так,  что хоть и  разгуливал на  четырех ногах,  но  считал себя выше этих
двуногих,  ибо  всегда жил  под эгидой великого двуногого бога,  носившего
штаны, - мистера Хаггина.
     Кроме того,  здесь были чужие рабочие из Пендефрина и из Бухты Тысячи
Кораблей.  Джерри хотел узнать их  всех.  В  будущем это  знание могло ему
понадобиться.  Об  этом он  не  думал.  Он просто знакомился с  окружающей
средой,  не  заботясь  о  будущем  и  не  осознавая,  что  принимает  меры
предосторожности.
     Обогащаясь опытом,  Джерри быстро обнаружил, что на "Эренджи", так же
как и  на плантации,  где домашние слуги отличались от работавших в  поле,
существует класс  людей,  отличный  от  возвращавшихся рабочих.  Это  была
судовая команда.  Пятнадцать чернокожих,  составлявших ее,  были  ближе  к
капитану  Ван  Хорну,  чем  все  остальные.  Они,  казалось,  принадлежали
"Эренджи" и  Ван  Хорну.  Они  исполняли его приказания,  стояли на  руле,
тянули снасти,  втаскивали из-за  борта  ведра  с  водой  и  терли  палубу
щетками.
     От мистера Хаггина Джерри узнал, что должен снисходительно относиться
к  домашней прислуге;  теперь  капитан Ван  Хорн  научил  его  быть  более
снисходительным  к  судовой  команде,  чем  к  возвращавшимся  рабочим.  С
командой он мог позволять себе меньше вольностей,  чем с остальными.  Пока
капитан Ван  Хорн не  хотел,  чтобы он  охотился за  его командой,  Джерри
считал своим долгом не охотиться.  С другой стороны, он всегда помнил, что
он собака белого бога.  Хотя этих негров он и не преследовал, но от всякой
фамильярности с ними воздерживался.  Он наблюдал за ними.  Ему приходилось
видеть,  как  мистер  Хаггин  стегал  хлыстом своих  чернокожих слуг.  Они
являлись промежуточным звеном в  схеме мира,  и за ними следовало следить,
чтоб  они  не  забывали своего  места.  Джерри предоставлял им  место,  но
равенства он  не допускал.  В  лучшем случае он мог свысока удостаивать их
своим вниманием.
     Джерри основательно обследовал кухню. Это было неуклюжее помещение на
палубе,  открытое ветрам,  дождю и буре, где два чернокожих в облаках дыма
ухитрялись готовить  на  маленькой  печке  еду  для  восьмидесяти человек,
находившихся на борту.
     Затем  Джерри заинтересовался странным поведением судовой команды.  В
поручни  "Эренджи" были  ввинчены прямые  трубы,  служившие подпорками для
рядов  колючей проволоки,  которая обегала все  судно.  Единственный узкий
прорыв в пятнадцать дюймов был сделан для выхода к трапу.  Джерри понимал,
что  это  была  мера  предосторожности против  опасности,  хотя  он  и  не
задумывался над этим.  Всю свою жизнь,  с  самого первого дня,  он провел,
окруженный опасностью,  постоянно грозившей со стороны чернокожих.  В доме
на   плантации  Мериндж  белые   всегда   с   подозрением  поглядывали  на
многочисленных негров,  работавших на  них и  им принадлежавших.  В  жилой
комнате,  где  был обеденный стол,  бильярд и  фонограф,  стояли козлы для
ружей,  а в каждой спальне, у каждой кровати лежали под рукой револьверы и
винтовки.  Мистер Хаггин и Боб,  уходя из дому к своим чернокожим,  всегда
носили у пояса револьверы.
     Джерри знал,  для какой цели служат эти производящие шум предметы,  -
то  были  орудия разрушения и  смерти.  Ему  приходилось видеть,  как  они
уничтожали живые существа:  свиней,  птиц  и  крокодилов.  С  помощью этих
предметов белые боги по воле своей преодолевали пространство,  не трогаясь
с  места,  и  убивали  живые  существа.  А  он,  Джерри,  чтобы  причинить
кому-нибудь  вред,  должен  был  преодолеть пространство и  приблизиться к
своему  противнику.  Он  был  иначе  устроен.  Он  был  ограничен в  своих
возможностях.   Для  совершенных  двуногих  белых  богов  все  невозможное
оказывалось  возможным.   Их   способность  уничтожать  вещи,   отделенные
расстоянием,  являлась как  бы  дальнейшим развитием когтей и  клыков.  Не
задумываясь и  не  пытаясь осмыслить это,  он  принимал это  так  же,  как
принимал весь окружающий его таинственный мир.
     Однажды,  в  прошлом,  Джерри  случилось увидеть,  как  мистер Хаггин
посеял смерть на расстоянии,  но на другой манер.  С веранды он видел, как
тот  швырнул палочки динамита в  галдевшую толпу чернокожих,  явившихся из
внешнего мира на своих длинных черных военных лодках, остроносых, резных и
инкрустированных перламутром,  которые они  втащили на  берег у  плантации
Мериндж.
     Джерри видал немало мер предосторожности,  принимаемых белыми богами,
и  теперь  бессознательно увидел  в  этой  ограде из  колючей проволоки на
плавучем мирке  признак  постоянной опасности.  Гибель  и  смерть  бродили
вокруг,  высматривая удобный случай, чтобы напасть на жизнь и задушить ее.
Чтобы  жить,  следовало быть  начеку -  этот  закон  Джерри вывел из  того
немногого, что знал о жизни.
     Пока  натягивали колючую  проволоку,  у  Джерри  произошло  еще  одно
приключение с  Леруми,  рабочим из  Меринджа,  которого в  то  утро  Бидди
столкнула в  воду со  всеми его пожитками.  Они встретились на штирборте у
люка; Леруми разглядывал себя в дешевенькое зеркальце и расчесывал жесткие
волосы деревянным гребнем ручной работы.
     Джерри, не обращая внимания на присутствие Леруми, пробегал на корму,
где помощник капитана Боркман следил,  как команда натягивает на  подпорки
колючую проволоку.  А Леруми огляделся по сторонам, убедился, что его ноги
никому  не  видны,  прицелился и  лягнул сына  своего четвероногого врага.
Голая нога больно ударила Джерри по кончику недавно обрубленного хвоста, и
Джерри, оскорбленный таким святотатством, немедленно пришел в бешенство.
     Капитан Ван Хорн стоял на корме на левом борту,  определяя по парусам
направление ветра  и  следя  за  чернокожим рулевым,  и  не  видел Джерри,
заслоненного люком.  Но  он  заметил,  как  Леруми  дернул  плечом,  пока,
балансируя на одной ноге, другой наносил удар. И следующие события помогли
ему догадаться о том, что произошло.
     Вой  Джерри,  когда он  упал,  перевернулся,  прыгнул и  укусил,  был
поистине щенячьим воплем негодования.  Он  вцепился в  лодыжку и,  получив
второй удар,  скатился по палубе в  ватервейс;  но на черной коже остались
красные следы его острых,  как игла,  зубов. Все еще визжа от негодования,
он пополз, цепляясь когтями, по крутому деревянному холму.
     Леруми,  снова бросив взгляд по сторонам, убедился, что за ним следят
и  через  край  хватать нельзя.  Он  бросился бегом  вдоль  люка,  пытаясь
ускользнуть вниз,  но острые зубы Джерри впились в его икру. Как раз в эту
минуту внезапный порыв  ветра  надул паруса,  и  Леруми растянулся во  всю
длину.  Тщетно стараясь подняться на ноги, он налетел на колючую проволоку
с подветренной стороны.
     Чернокожие,  толпившиеся на  палубе,  завизжали  от  удовольствия,  а
Джерри,  видя своего противника выбитым из  строя и  по  ошибке сочтя себя
объектом насмешек,  с не меньшим бешенством накинулся на негров,  хватая и
кусая пролетавшие мимо него ноги.  Они попрыгали вниз в  трюм и  на  трап,
ведущий на полубак,  взобрались на бушприт,  влезли на снасти и  повисли в
воздухе,  как чудовищные птицы.  В конце концов палуба осталась за Джерри,
если не  считать судовой команды;  но Джерри уже научился делать различие.
Капитан  Ван  Хорн  подозвал Джерри,  приласкал его  и  со  смехом  осыпал
похвалами;  затем повернулся к  своим многочисленным пассажирам и произнес
речь на чудовищном английском морском жаргоне.
     - Эй вы,  ребята! Я вам говорю. Этот пес принадлежит мне. Если кто из
вас,  парней,  этого пса тронет,  тому придется плохо.  Ей-богу, я из него
семь склянок выбью!  Вы  своим ногам воли не давайте.  А  я  придержу свою
собаку. Поняли?
     И пассажиры,  все еще висевшие в воздухе, поблескивая черными глазами
и жалобно чирикая между собой, приняли закон белого. Даже Леруми, порядком
поцарапанный колючей проволокой,  не ругался и не грозил. Потирая пальцами
свои царапины,  он прошептал: "Ей-богу, здоровый парень этот пес! Здоровый
парень!" - чем вызвал усмешку шкипера и оглушительный хохот товарищей.
     Но  Джерри нельзя было назвать злым.  Как  Бидди и  Терренс,  он  был
буйным и бесстрашным;  эти качества он получил по наследству. И, как Бидди
и Терренс, он испытывал удовольствие от охоты на негров. Это был результат
дрессировки;  так  дрессировали его,  когда он  был  еще крохотным щенком.
Негры были неграми,  а  белые люди были богами,  и  белые боги научили его
преследовать негров и  следить,  чтобы они  занимали подобающее им  низшее
место в мире. Белые держали в своих руках весь мир. Негры... Разве не знал
он, что они всегда вынуждены оставаться в своем жалком положении? Разве не
видел  он,  как  на  плантации Мериндж их  привязывали иногда к  пальмам и
хлестали по  спине,  вырывая клочья мяса?  Не удивительно,  что породистый
ирландский терьер,  окруженный любовью  белого  бога,  смотрел  на  негров
глазами белого бога и вел себя с ними так, чтобы заслужить его похвалу.
     Для Джерри выдался хлопотливый денек.  На "Эренджи" все для него было
ново и  странно,  и  здесь то и  дело случались любопытные вещи.  У Джерри
произошла еще одна встреча с дикой собакой, которая предательски напала на
него с  фланга из засады.  Сундучки с имуществом чернокожих были сложены в
беспорядке,  и  между  двумя  ящиками  в  нижнем  ряду  осталось небольшое
пространство.  Из этой дыры дикая собака прыгнула на Джерри,  пробегавшего
мимо на зов шкипера, вонзила острые зубы в желтую бархатную шкуру Джерри и
поспешно юркнула назад, в свою нору.
     Снова  чувства Джерри были  оскорблены.  Атаку с  фланга он  понимал.
Часто он  играл так  с  Майклом,  хотя  у  них  это  была только игра.  Но
отступать,  не  сражаясь,  когда бой  уже начался,  было чуждо привычкам и
характеру Джерри. Со справедливым негодованием он бросился в дыру за своим
врагом.  Но  здесь все преимущества были на  стороне дикой собаки,  -  она
лучше всего сражалась в  углу.  Когда Джерри прыгнул в узкое пространство,
он  ударился головой  о  верхний сундучок и  через  секунду почувствовал у
самой своей морды оскаленную пасть врага.
     Не  было никакой возможности добраться до  дикой собаки,  налететь на
нее всей тяжестью,  как это делается в  открытой атаке.  Джерри оставалось
только ползти,  вертеться и  рваться вперед,  и  всякий раз  его встречали
оскаленные зубы.  И  все  же  в  конце концов он  одолел бы  ее,  если  бы
проходивший мимо Боркман не наклонился и не вытянул Джерри за заднюю лапу.
Снова раздался зов капитана Ван Хорна, и Джерри послушно побежал на корму.
     Обедали на палубе в тени контр-бизани, и Джерри, сидевший между двумя
мужчинами,  получил свою порцию.  Он уже успел вывести заключение,  что из
двух  белых  капитан  был  высшим  богом,  отдававшим приказания,  которым
повиновался помощник. Помощник же, в свою очередь, командовал чернокожими,
но никогда не отдавал приказаний капитану.  Джерри почувствовал влечение к
капитану и  ближе  к  нему  придвинулся.  Когда  он  сунул нос  в  тарелку
капитана,  ему  ласково  сделали  выговор.  Но  когда  он  только  понюхал
дымящуюся чашку чая помощника,  тот щелкнул его по носу грязным пальцем. И
помощник ни разу не дал ему есть.
     Капитан Ван Хорн дал ему прежде всего миску овсяной каши, щедро полив
ее  сгущенными сливками и  подсластив сахаром;  сахару он  высыпал ложку с
верхом.  Затем он  то и  дело давал ему ломтики хлеба с  маслом и  кусочки
жареной рыбы, заботливо вытащив сначала мелкие кости.
     Его возлюбленный мистер Хаггин никогда не  кормил его во время обеда,
и теперь Джерри был наверху блаженства.  И, будучи еще молоденьким щенком,
он  до  того увлекся,  что  вскоре стал настойчиво приставать к  капитану,
требуя еще рыбы и  хлеба с маслом.  Один раз он даже пролаял свою просьбу.
Это  навело капитана на  мысль  научить его  "говорить",  и  он  сейчас же
принялся за дело.
     Через пять минут Джерри научился "говорить", тихо и только один раз -
мягким,  ласкающим, односложным лаем. И тут же он усвоил слово "сядь", как
отличающееся от  "ляг",  и  узнал,  что должен садиться всякий раз,  когда
говорят, а затем ждать, пока не дадут куска.
     Далее  его  словарь обогатился тремя  словами.  Отныне "говори" стало
означать для него "говори",  а  "сядь" означает "сядь" и  отнюдь не "ляг".
Третье слово было "шкипер".  Он слышал, как помощник несколько раз называл
этим именем капитана Ван Хорна.  И  точно так же,  как когда кто-нибудь из
людей кричал "Майкл",  то Джерри знал,  что зов относился к Майклу, а не к
Бидди,  или Терренсу,  или к нему самому, то теперь он узнал, что "шкипер"
было имя двуногого белого господина этого нового плавучего мира.
     - Право  же,  это  не  простая  собака,  -  объявил Ван  Хорн  своему
помощнику.  -  За этими карими глазами видишь настоящий человеческий мозг.
Ему  шесть  месяцев.  Всякий шестилетний мальчишка считался бы  феноменом,
если бы  выучил в  пять минут все,  что выучил он.  Да,  черт меня побери!
Собачий мозг,  должно быть, похож на человеческий. Если пес действует, как
человек, ему и думать приходится по-человечьи.


                             ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     В  главную каюту вел крутой трап,  и по нему капитан после обеда снес
Джерри на руках. Это было большое помещение во всю ширину "Эренджи", между
лазаретом на  корме  и  крохотной каюткой  на  носу.  Дальше,  за  толстой
переборкой, находился кубрик, где жила судовая команда. В крохотной каютке
помещались Ван  Хорн  и  Боркман,  а  главную  каюту  занимали  шестьдесят
рабочих. Они сидели на корточках, валялись на палубе и на длинных скамьях,
тянувшихся по обеим сторонам каюты.
     Войдя в  маленькую каюту,  капитан бросил в  угол одеяло и дал понять
Джерри, что это его постель. Джерри, плотно пообедавший и утомленный после
такого суетливого дня, немедленно заснул.
     Час  спустя его разбудил вошедший Боркман.  Джерри приветливо завилял
обрубком хвоста и  улыбнулся,  но помощник нахмурился и  сердито проворчал
что-то сквозь зубы.  Тогда Джерри перестал улыбаться и  только спокойно за
ним  следил.  Помощник зашел  глотнуть спиртного.  Он  таскал  выпивку  из
запасов  Ван  Хорна.   Джерри  этого  не  знал.  На  плантации  ему  часто
приходилось видеть,  как выпивают белые. Но в манерах Боркмана было что-то
необычное.  Он  пил как будто исподтишка,  украдкой,  и  Джерри смутно это
сознавал.  В  чем  тут дело,  он  не  знал,  но,  почуяв что-то  неладное,
подозрительно присматривался.
     После  ухода  помощника  Джерри  мог  бы  еще  поспать,  но  неплотно
прикрытая дверь  с  шумом  распахнулась.  Открыв  глаза,  он  приготовился
встретить неведомого врага.