-  сказал Башти.  - Я съем эту свинью. Пусть перережут ей
горло, и пусть ее тело опалит огонь.
     - Я говорю о законе табу. За нарушение табу платят жизнью.
     - Есть и другой закон,  -  усмехнулся Башти.  - Жизнь можно купить за
жизнь; так было с тех пор, как Сомо возвел эти стены.
     - Только жизнь мужчины или женщины, - ограничил Агно.
     - Я знаю закон, - настаивал Башти. - Сомо его создал. Никогда не было
сказано, что за жизнь животного нельзя купить жизнь другого животного.
     - Этого еще до сих пор не бывало у нас, - заявил колдун.
     - Вполне понятно,  -  возразил старый вождь.  -  Не  было еще  такого
дурака,  который бы отдавал свинью за собаку. Это молодая свинья, жирная и
нежная. Бери собаку, Наласу. Бери ее сейчас же.
     Но колдун не успокаивался.
     - Ты,  Башти,  в  своей великой мудрости сказал,  что  это  племенная
собака,  рассадник силы и мужества. Пусть она будет убита. Когда ее снимут
с  огня и  разделят ее  тело на  маленькие кусочки,  каждый отведает ее  и
получит свою долю силы и мужества.  Лучше будет для Сомо,  если люди, а не
собаки станут сильными и храбрыми.
     Но  Башти не  гневался на  Джерри.  Он  вел  жизнь философа и  прожил
слишком долго,  чтобы  винить  собаку в  нарушении табу,  которого она  не
знала.  Конечно,  собак часто убивали за нарушение табу. Но он разрешал их
убивать потому,  что те  собаки отнюдь его не  интересовали,  а  их смерть
подчеркивала святость табу. Джерри же сильно его интересовал. Не раз с тех
пор,  как Джерри атаковал его из-за  головы Ван Хорна,  задумывался он над
этим инцидентом.  Этот случай сбивал его  с  толку,  как и  все проявления
жизни,  и доставлял ему пищу для размышлений. Кроме того, Башти восхищался
отвагой Джерри и тем,  что тот не выл от боли под ударами палки. А красота
форм и окраска Джерри незаметно пленяли Башти,  совсем о том не думавшего.
На Джерри приятно было смотреть.
     Можно  было  и  под  другим углом  взглянуть на  поведение Башти.  Он
недоумевал,  почему  его  колдун так  настаивал на  смерти простой собаки.
Собак было много.  Так зачем же убивать именно эту собаку?  Несомненно,  у
того было что-то  на  уме,  но что именно,  Башти догадаться не мог;  быть
может,  им двигала месть, зародившаяся в тот день, когда он воспретил Агно
съесть собаку.  Если такова была причина,  Башти не  мог  терпеть подобное
настроение ума у  кого бы то ни было из своих соплеменников.  Но каковы бы
ни  были мотивы,  Башти,  по  своему обыкновению остерегаясь неизвестного,
решил  проучить своего  жреца  и  еще  раз  показать населению Сомо,  кому
принадлежит последнее слово. И он ответил:
     - Я  жил долго и  съел много свиней.  Кто осмелится сказать,  что эти
свиньи вошли в меня и сделали меня свиньей?
     Он  остановился и  вызывающе окинул взглядом круг слушателей,  но все
молчали.  Кое-кто робко ухмыльнулся, переминаясь с ноги на ногу, а на лице
Агно была написана глубокая уверенность в том, что в его вожде нет ничего,
напоминающего свинью.
     - Я съел много рыб,  - продолжал Башти, - но ни одна рыбья чешуйка не
выросла на моей коже. И жабры не появились на моей шее. И вы все, глядя на
меня,  знаете,  что никогда не вырастал у  меня плавник на спине.  Наласу,
бери собаку.  Агэ, отнеси свинью в мой дом. Я съем ее сегодня. Агно, пусть
режут собак, чтобы люди получили еду вовремя.
     Затем,  собравшись уйти,  он  перешел на  английский морской жаргон и
сурово кинул через плечо:
     - Мой говорит, мой много сердит на тебя.


                            ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

     Слепой  Наласу  медленно побрел прочь,  держа  в  одной  руке  палку,
которой нащупывал дорогу, а в другой неся вниз головой Джерри за связанные
лапы.
     Но в  отличие от мальчика Ламаи старик не потащил Джерри прямо к себе
домой.   У  первого  же  ручья,   протекавшего  среди  низких  холмов,  он
остановился и  напоил  Джерри.  И  Джерри забылся,  с  наслаждением ощущая
холодную влагу на языке,  во рту и в горле.  Тем не менее подсознательно в
нем нарастало впечатление, что этот чернокожий добрее Ламаи, добрее Агно и
Башти, добрее всех, кого он встречал в Сомо.
     Пил он  до  тех пор,  пока не  мог уже больше вместить ни  капли,  и,
напившись,  в  благодарность лизнул Наласу -  не с  жаром и страстью,  как
лизнул бы  руку  шкипера,  но  с  должной признательностью за  животворный
напиток.  Старик усмехнулся с  довольным видом,  погрузил Джерри в воду и,
поддерживая его  голову на  поверхности,  разрешил ему  так  лежать долгие
блаженные минуты.
     От ручья  до дома Наласу - порядочное расстояние - старик по-прежнему
нес его со связанными ногами, но уже не головой вниз, а прижав одной рукой
к  груди.  Он  хотел  привязать к себе собаку.  Наласу,  много лет одиноко
просидевший во тьме,  думал об окружавшем его мире гораздо больше  и  знал
его  гораздо  лучше,  чем  если бы был зрячим.  Ему была нужна собака.  Он
испробовал несколько лесных собак,  но  они  мало  ценили  его  доброту  и
неизменно  от  него  удирали.  Последняя  оставалась  дольше всех,  ибо он
обращался с ней с величайшей добротой,  но и она убежала раньше, чем он ее
натренировал.  И  вот  он услышал,  что собака белого господина иная.  Она
никогда не удирала от опасности и считалась умнее всех собак Сомо.
     Изобретенный  Ламаи   способ  привязывать  собаку  с   помощью  палки
распространился по деревне,  и  теперь в доме Наласу Джерри снова очутился
привязанным к палке.  Но была разница.  Слепой никогда не терял терпения и
каждый день часами просиживал на  корточках и  ласкал Джерри.  Однако,  не
делай даже он этого,  Джерри,  евший его хлеб и  привыкший уже к  перемене
хозяев,  готов  был  видеть  в  Наласу своего господина.  Джерри прекрасно
понимал,  что господство Агно кончилось с той поры,  как колдун связал ему
ноги и  бросил в кучу к остальным беспомощным собакам на убойной площадке.
А  Джерри,  с  первых  дней  своей  жизни  не  остававшийся  без  хозяина,
чувствовал настойчивую потребность в хозяине.
     Настал день,  когда палка была отвязана, и Джерри добровольно остался
в  доме Наласу.  Старик,  убедившись,  что он не сбежит,  приступил к  его
обучению.  С  каждым днем он все дольше занимался его обучением и  наконец
стал посвящать этому по нескольку часов в день.
     Прежде всего Джерри усвоил свое новое имя - Бао и выучился отзываться
на  него,  как бы  тихо его ни называли,  а  Наласу окликал его все тише и
тише,  пока не понизил голоса до шепота.  У  Джерри слух был чуткий,  но и
Наласу благодаря длительным упражнениям слышал немногим хуже.
     А затем  слух  Джерри  был доведен до еще большей чуткости.  По целым
часам Джерри,  сидя подле Наласу или стоя поодаль,  учился улавливать  еле
слышные  звуки  и  шорохи  в  кустарнике.  Старик его обучал согласовывать
рычание,  каким он предостерегал Наласу,  с лесными шумами. Если по шороху
Джерри узнавал свинью или курицу,  рычать совсем не полагалось. Если он не
мог определить шум,  то рычал тихо.  Но если шорох производил мужчина  или
мальчик,  старавшийся  двигаться  осторожно,  а  следовательно,  внушавший
подозрения,  Джерри научился рычать громко;  если раздавался громкий шум и
человек двигался беззаботно, тогда Джерри ворчал тихонько.
     Джерри  никогда не  приходило в  голову поинтересоваться,  зачем  его
всему этому обучали.  Он  учился,  потому что  такова была воля его нового
господина.  Путем длительных усилий и терпения Наласу обучил его не только
этому,  но  еще многому другому,  и  словарь Джерри так разросся,  что они
могли издали поддерживать быстрый и вполне точный разговор.
     Так,  находясь на расстоянии пятидесяти шагов, Джерри тихонько рычал,
сообщая,  что раздался шум,  которого он  не  знает,  а  Наласу различными
присвистываниями приказывал ему стоять на месте,  рычать тише,  замолчать,
бесшумно  к  нему  приблизиться,  пойти  в  кустарник и  выяснить  причину
странного шороха либо с громким лаем броситься в атаку.
     Иногда  Наласу,  заслышав в  противоположной стороне незнакомый звук,
спрашивал Джерри,  слышал ли тот его.  А Джерри,  насторожившись,  отвечал
Наласу,  меняя характер и оттенки своего рычания, что он ничего не слышал.
Затем ответ становился определеннее. Джерри услышал: это чужая собака, или
лесная крыса,  или  мужчина,  или  мальчик.  Все  это Джерри передавал еле
слышно,  едва ли громче дыхания,  и эти звуки были односложны -  подлинная
стенография речи.
     Странный старик был  Наласу.  Он  жил  в  маленьком травяном доме  на
окраине деревни.  Ближайший дом  находился на  большом расстоянии,  а  его
собственная  хижина  стояла  на  просеке,   окруженной  густыми  зарослями
джунглей,  но стена растительности нигде не подступала к дому ближе чем на
шестьдесят  шагов.  И  эту  просеку  Наласу  постоянно  очищал  от  быстро
пробивающейся зелени.  Друзей у  него,  по-видимому,  не  было.  Во всяком
случае,  никто никогда его не навещал.  Много лет прошло с тех пор, как он
отвадил последнего посетителя.  И родни у него не было. Жена давно умерла,
а  три  неженатых сына  потеряли головы  в  стычке за  пределами Сомо,  на
лесистых холмах, и были съедены лесными жителями.
     Несмотря на  свою слепоту,  Наласу не  сидел без дела.  Помощи он  не
просил ни у кого и сам себя поддерживал.  На своей просеке он сажал батат,
сладкий картофель и таро.  На другой просеке - а он был против того, чтобы
разводить деревья у  самого дома,  -  у  него были смоковницы,  бананы и с
полдюжины кокосовых пальм. Плоды и овощи он обменивал внизу, в деревне, на
мясо, рыбу и табак.
     Добрую часть  дня  он  посвящал обучению Джерри,  а  иногда занимался
изготовлением луков и стрел,  которые высоко ценились его соплеменниками и
находили  постоянный  сбыт.  Почти  не  проходило  дня,  когда  бы  он  не
попрактиковался в  стрельбе из  лука.  Он  целился только  по  направлению
звука;  и  всякий раз,  когда в  джунглях раздавался шум и шелест и Джерри
сообщал ему о характере звука,  Наласу пускал стрелу.  Затем в обязанности
Джерри входило найти и осторожно принести назад стрелу, если она не попала
в цель.
     Любопытно,  что Наласу спал не больше трех часов в сутки,  никогда не
спал ночью,  а для своего короткого дневного сна всегда уходил из дому.  У
него было нечто похожее на  гнездо в  самой густой чаще соседних джунглей.
Ни одна тропинка не вела к этому гнезду.  Он никогда не приходил туда и не
уходил одной и той же дорогой, а богатая тропическая растительность тотчас
же уничтожала малейшие следы шагов.  Всякий раз, когда он спал, Джерри был
обучен оставаться на страже и никоим образом не засыпать.
     У   Наласу   было   достаточно  оснований   для   таких   бесконечных
предосторожностей. Старший из его трех сыновей убил в ссоре некоего Ао. Ао
был  одним  из  шести  братьев семьи  Анно,  жившей в  одной  из  нагорных
деревень.  Согласно закону Сомо,  семья Анно имела право взыскать кровавый
долг с семьи Наласу,  но им помешала смерть трех сыновей Наласу,  убитых в
джунглях. А так как кодекс Сомо требовал "жизнь за жизнь", а из всей семьи
в живых остался один Наласу,  то всему племени было известно,  что Анно не
успокоятся до тех пор, пока не лишат жизни слепого старика.
     Наласу прославился не только как отец трех воинственных сыновей, но и
как великий боец.  Дважды пытались Анно свести счеты и  первый раз напали,
когда Наласу еще был зрячим. Наласу открыл их засаду, обошел ее и, напав с
тыла, убил самого Анно, отца семьи, удвоив тем кровавый долг.
     Затем его постигло несчастье.  Он набивал снайдеровские патроны,  уже
неоднократно употреблявшиеся, когда черный порох взорвался и выжег ему оба
глаза.  Немного спустя,  когда он еще залечивал свои раны,  Анно пришли из
своей деревни. Этого ждал Наласу и должным образом приготовился к встрече.
В  ту  ночь трое из рода Анно наступили на отравленные колючки и  умерли в
страшных муках.  Таким образом,  количество жизней,  отнятых у семьи Анно,
возросло до  пяти,  а  взыскивать долг можно было только с  одного слепого
старика.
     С  того дня Анно слишком боялись колючек,  чтобы отважиться на  новую
попытку,  но жажда мести не угасала, и они жили надеждой в один прекрасный
день  украсить головой Наласу конек  своей крыши.  Перемирия не  было,  но
наступило затишье.  Старик ничего не  мог  против них предпринять,  а  они
опасались открыть военные действия.  День мести пришел уже после появления
Джерри у  Наласу,  когда один из  Анно изобрел вещь,  дотоле невиданную во
всей Малаите.


                           ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

     Месяцы шли.  Кончился юго-восточный пассат,  подул муссон,  а  Джерри
повзрослел  на  шесть месяцев,  вырос,  увеличился в весе,  и кости у него
окрепли.  То было хорошее полугодие,  проведенное у слепого старика,  хотя
Наласу был сторонником суровой дисциплины и изо дня в день посвящал долгие
часы обучению Джерри,  а это не многим собакам выпадает на долю. Но Джерри
не  получил  от  него ни одного удара,  не слыхал ни одного грубого слова.
Этот человек,  убивший четырех Анно,  - причем троих из них  после  потери
зрения,  -  в  дни своей необузданной молодости прикончивший немало людей,
никогда не повышал голоса,  гневаясь на Джерри,  и добивался послушания не
суровыми наказаниями, а ласковой воркотней.
     Это постоянное обучение,  которому подвергся Джерри  в  период  своей
возмужалости,  на всю жизнь укрепило и развило его умственные способности.
Пожалуй,  ни одна собака в мире не обладала  таким  словарем,  как  он,  а
объяснялось  это,  во-первых,  его природным умом,  во-вторых,  гениальной
способностью Наласу к дрессировке и, наконец, долгими часами, посвящаемыми
обучению.
     Его  стенографический словарь  был  на  редкость  богат  для  собаки.
Пожалуй,  можно сказать, что он и старик могли часами вести разговор, хотя
отвлеченные темы были немногочисленны и просты;  очень мало говорили они о
недавнем прошлом и почти не касались ближайшего будущего. Джерри ничего не
мог ему рассказать о Мериндже и "Эренджи", о великой любви, какую он питал
к  шкиперу,  или  о  причине своей  ненависти к  Башти.  И  Наласу не  мог
рассказать Джерри о  кровавой вражде с  Анно или  о  том,  как он  потерял
зрение.
     На   практике  все  их  разговоры  вертелись  непосредственно  вокруг
настоящего момента, хотя они могли коснуться слегка и недалекого прошлого.
Наласу давал Джерри ряд  поручений,  например:  пойти одному на  разведку,
дойти до  гнезда,  описать около гнезда большой круг,  двинуться оттуда на
вторую просеку,  где росли фруктовые деревья,  пересечь джунгли до главной
тропы,  спуститься по ней вниз,  к деревне, до большой смоковницы, а затем
по  маленькой  тропинке  вернуться  к  Наласу.  Все  эти  поручения Джерри
выполнял с  величайшей точностью и  по  возвращении делал  доклад в  таком
роде:  у  гнезда  ничего необыкновенного,  разве  что  поблизости появился
сарыч;  на  просеке упали на  землю три  кокоса -  Джерри умел безошибочно
считать до пяти;  между просекой и главной тропой он видел четырех свиней;
на  главной тропе он  повстречал одну  собаку,  двух  детей и  больше пяти
женщин;  а на маленькой тропинке,  ведущей к дому, заметил одного какаду и
двух мальчиков.
     Но Джерри не мог объяснить Наласу,  что потребности его ума и  сердца
мешают ему быть вполне довольным своей жизнью.  Ибо Наласу был не белым, а
только  черным  богом.  А  Джерри  ненавидел и  презирал всех  негров,  за
исключением Ламаи и  Наласу.  Их  он терпел,  а  к  Наласу чувствовал даже
ровную и теплую привязанность. Любить его он не любил и не мог полюбить.
     В лучшем случае они были второразрядными богами, а он не мог позабыть
таких великих белых богов, как шкипер и мистер Хаггин да еще Дерби и Боба,
относившихся к той же породе.  Они были какими-то другими, лучшими, чем-то
отличались от этих черных дикарей,  среди которых он сейчас жил.  Они были
где-то над ними, жили в недосягаемом раю; об этом рае у Джерри сохранилось
живое воспоминание,  по нему он тосковал,  но пути к нему не знал и смутно
ощущал конечность всего,  представлял,  что  и  этот рай может исчезнуть в
последнем "ничто", которое поглотило шкипера и "Эренджи".
     Тщетно пытался старик завоевать любовь Джерри.  Он  не  мог вытравить
воспоминания Джерри,  хотя и добился его преданности и верности. За Наласу
Джерри готов  был  сражаться не  на  жизнь,  а  на  смерть,  но  сражаться
преданно,  а  не  страстно,  как сражался бы  за шкипера.  А  старик и  не
подозревал, что Джерри не отдал ему всего своего сердца.


     Настал день  для  семьи  Анно,  когда один  из  них  изобрел плетеные
сандалии,  чтобы предохранить подошвы ног от отравленных колючек, которыми
Наласу отнял жизнь у троих.  Собственно говоря,  то был не день, а ночь, и
такая черная ночь под  затемненным облаками небом,  что  перед самым носом
нельзя было разглядеть стволы деревьев. И двенадцать человек из семьи Анно
спустились к просеке Наласу; они были вооружены снайдеровскими винтовками,
пистолетами,  томагавками и  военными дубинками.  Несмотря на свои толстые
сандалии,  они двигались очень осторожно, опасаясь колючек, которых Наласу
больше уже не разбрасывал.
     Джерри,  сидя  между  коленями своего господина и  сонно клюя  носом,
первый  предостерег Наласу.  Старик  сидел  у  двери  своего дома,  широко
раскрыв глаза и  напряженно прислушиваясь;  так просиживал он все ночи уже
много лет.  Он стал прислушиваться еще напряженнее,  но он долго ничего не
мог уловить и шепотом расспрашивал Джерри,  приказав ему отвечать возможно
тише;  и  Джерри пыхтением,  сопениями и  всеми стенографическими звуками,
каким был  обучен,  уведомил его,  что  приближаются люди  -  много людей,
больше пяти человек.
     Наласу пододвинул лук,  наставил стрелу и  стал ждать.  Наконец и  он
уловил легкий шелест,  раздававшийся то здесь,  то там и  надвигавшийся из
джунглей.  Еле слышно он  потребовал подтверждения от Джерри,  у  которого
шерсть ерошилась на шее под чувствительными пальцами Наласу. Джерри к тому
времени мог  читать  ночной  воздух не  хуже,  чем  ушами,  и  снова  тихо
подтвердил Наласу, что идут люди - много людей, больше пяти.
     Наласу,  терпеливый,  как и все старики,  сидел, не шевелясь, пока не
уловил вблизи на опушке джунглей,  на расстоянии шестидесяти футов,  шорох
человеческих шагов.  Он  натянул лук,  спустил стрелу и  был  вознагражден
вздохом  и  стоном.  Первым  делом  он  удержал  Джерри,  порывавшегося за
стрелой, ибо он знал, что стрела попала в цель, а затем наставил на тетиву
новую стрелу.
     Пятнадцать минут прошли в молчании;  слепец сидел,  словно высеченный
из  камня,  собака дрожала от  возбуждения под  внятным прикосновением его
пальцев, повинуясь приказанию молчать. Ибо Джерри знал не хуже Наласу, что
смерть шелестит и крадется в окружающем мраке.  Снова раздался шелест,  на
этот раз ближе, но спущенная стрела не попала в цель. Они слышали, как она
ударилась о ствол дерева, и раздались тихие шаги отступавшего врага. После
недолгого молчания  Наласу  приказал Джерри  достать  стрелу,  Джерри  был
хорошо выдрессирован,  и  даже  Наласу,  слышавший лучше зрячих людей,  не
уловил ни единого звука,  когда он двинулся по направлению к вонзившейся в
дерево стреле и принес ее в зубах.
     И  снова Наласу стал  ждать,  пока  не  раздался шорох приближавшихся
людей;  тогда он  взял все свои стрелы и  в  сопровождении Джерри бесшумно
передвинулся на полкруга.  И  пока они шли,  прогремел выстрел -  целились
наугад в только что покинутое ими место.
     И  с  полуночи до рассвета слепец и собака успешно отражали нападение
двенадцати человек,  имевших в  своем  распоряжении порох и  далеко бьющие
пули из мягкого свинца. А слепец защищался только луком и сотней стрел. Он
выпускал стрелы, а Джерри приносил их назад, и старик снова и снова пускал
их.  Джерри работал доблестно, помогая своим