берегу не был.
     -- Столбняк? -- усмехнулась она.
     Матросы на палубе прямо покатились со смеху.
     -- Трап! -- ошалело кричал капитан. -- Где трап? Боцман! Где боцман?
     -- Давай руку, -- сказала она, -- я и так залезу.
     Капитан  сбежал  на  палубу,  она  протянула  ему  руку,  он  нагнулся,
подхватил ее под мышки и задержал на руках, словно ребенка.
     -- Пусти, а то вдарю, -- сказала она.
     -- Не ударишь, -- сказал капитан, но отпустил ее.
     --  Чего  скалишься?  --  обратилась  она  к  боцману.  --  "Грудь"  бы
застегнул, срамник...
     Пальцы  боцмана  прошлись сверху  вниз по ширинке, словно  по пуговицам
баяна, и лицо его стало растерянным.
     -- Вот это так... чтобы... -- начал он.
     -- В каюту! -- заорал капитан. -- Чтоб вид имел! Моряк ты или прачка?
     Боцман, спотыкаясь на шлангах, побрел в каюту.
     -- Совсем  вы  без  женщин распустились...  --  сказала наша гостья  и,
улыбаясь, медленно обвела нас всех взглядом. -- Ни одной ведь нет?
     -- Ни одной, -- ответил капитан и оглянулся: -- Повара ко мне!
     Повар,  маленький   плешивый  человечек  со   скучным  и  презрительным
выражением  на белом  лице,  подошел и остановился  возле капитана,  глядя в
сторону.
     -- Пельмени -- чтоб в пять минут были...
     -- Скажете тоже, -- недовольно ответил повар. -- Это ж тесто надо,  это
ж мясо...
     -- Тесто у тебя есть! -- вскипел капитан.-- Сам видел: бражку варишь!
     -- Это ж мясо...
     -- А медвежатина? Будешь есть медвежатину? -- обратился он к женщине.
     Та только усмехнулась.
     --  Все будут веселиться, а  мне пельмени делай, -- промямлил повар. Он
все еще топтался возле них.
     -- Сейчас воду возьмем и обратно...
     -- Знаю я ваше "сейчас".
     -- Тебе что сказано? Веселиться! Хватит с тебя,  повеселился на прошлой
стоянке...
     -- Я сейчас напишу заявление об уходе, -- уныло сказал повар.
     -- Пиши -- только после пельменей, -- засмеялся капитан. И повернулся к
нам: -- Отпускаю на берег, выдам всем по пятерке... Чтоб через час обратно!
     Мы взвыли от восторга.
     -- Ты  куда? --  бросился  за  мной вахтенный помощник  Степаныч.  -- А
вахта? А кто воду будет брать?
     -- Пошел ты, --  ответил я,  --  у тебя  жена есть и  пятеро детей, а я
холостой, мне сам бог велел...
     -- Рапорт напишу! -- кричал он мне вслед.

2

     Через  порт  -- от  конторы до столовой  --  были  набросаны доски  для
перехода, покрытые засохшим гусиным пометом, а  водопроводные  трубы  лежали
прямо на песке, а возле цистерн валялся громадный скелет  кашалота. Порт был
огражден от дюн большими  фанерными щитами, в дюнах  пролегала  узкоколейка.
Сам  поселок Москальво находился милях в трех от порта, туда ходила дрезина,
и  наши ребята  успели  уехать, только  трое  остались:  Колька  Помогаев --
четвертый штурман, боцман Саня и еще Гена Дюжиков,  то есть я. Боцман взял с
собой фотоаппарат "Любитель" с самодельным  штативом в виде трех здоровенных
кольев -- он был заядлым фотолюбителем.
     На стене столовой висел облупленный громадный почтовый ящик с гербом, и
я вознамерился  было бросить  в  него пачку писем, которые мне  передали  на
судне, как вдруг  отворилось окно  и пожилая  тетка,  навалившись грудью  на
подоконник, крикнула:
     -- Ты в этот ящик не бросай -- он уже два года недействующий.
     -- Ты что, тетка? -- не поверил я.
     -- А ничего. Почта в поселке, а ящик этот давно пора столкнуть.
     -- Тут, может, за два года  писем накопилось с целый миллион, -- сказал
я.
     -- Столкнем, тогда разберемся, -- засмеялась она.
     -- Когда дрезина вернется? -- спросил Колька.
     -- А  бог ее  знает. Уже  четыре.  Пока поужинают, да еще  магазин  там
открытый... Считай, к восьми тут будут.
     -- А магазин до скольких работает?
     -- До восьми.
     -- Успеем, -- сказал я. -- Если пехотой идти, как раз за полтора часика
дотопаем.
     -- Пожрать это... -- предложил боцман. -- Столовка ж тут...
     -- Столовка  не  работает,  -- отрезала  тетка. Она не  сводила глаз  с
боцманского фотоаппарата.
     -- А сучок есть в поселке? -- спросил Колька.
     -- Сучок бабы наши распили, а спирт должон быть.
     -- Так, -- сказал я, прикидывая. -- Спирт у них шесть рублей бутылка. А
у нас полтора червонца на троих... Должно хватить.
     --  А  вы кто будете?  --  спросила тетка.  -- Может с  Холмска, насчет
нефти, или как? Бороды у вас такие и ящик этот, смотрю...
     -- Какой еще нефти... Моряки мы, -- ответил я. -- А это тебе не ящик, а
фотоаппарат.
     -- Фотоаппарат? -- удивилась она. -- Что-то я впервые такой вижу.
     -- А это заграничный. Для журналов снимают.
     -- Сними-ка меня для журнала, -- оживилась тетка.
     -- А ты зубы вставь. Без зубов мы не снимаем.
     -- Зачем их вставлять? Мужик придет с промысла, снова выбьет...
     Мы засмеялись.
     -- За что? -- спросил я.
     -- А ревнует!
     -- Это тебя-то, бабушка? -- ухмыльнулся я.
     -- Какая я тебе  бабушка, красивый  ты мой? -- ответила она  весело. --
Если драку начнем, не устоять тебе против меня...
     -- Ладно, бабуся! -- обиделся я.
     Она перелезла через подоконник и подошла к нам.
     -- Снимай, и  все тут, -- сказала она  боцману  и  поправила гребень  в
волосах.
     -- Давай, Саня! -- поддержал ее Колька. --  Мы в кашалота залезем, а ты
щелкнешь всех вместе.
     -- Кадра -- порядок, -- согласился Саня.
     Челюсти  кашалота были разведены до отказа. Мы вошли в него через пасть
и разместились внутри, как у бога за пазухой.  Саня  суетился,  устанавливая
аппарат на песке, потом он присоединился к нам, и, сделав серьезные рожи, мы
уставились в  объектив.  Но  тут  треноги  стали  расползаться,  фотоаппарат
"поехал" вниз...
     -- Нагибайся это...  одна кадра! -- закричал Саня таким голосом, словно
его резали.
     Мы стали приседать, стараясь держать рожи на уровне объектива, а боцман
стоял  впереди  всех,  и  тут  что-то  просвистело вверху  -- и  боцман, как
подрубленный,  рухнул  на  песок... Это  неожиданно  упала  верхняя  челюсть
кашалота и ударила Саню по спине.
     -- Сильно ушибло? --  засуетилась тетка, помогая боцману  подняться. --
Ты  погоди уходить, а то вдруг не получилась  фотокарточка? -- говорила она,
крепко  прижимая боцмана  к себе. Саня попробовал высвободиться, но  у  него
ничего не получилось, и он с надеждой посмотрел в нашу сторону.
     -- Спокойно,  бабуся! -- вмешался я. -- Будет тебе  фотокарточка, прямо
для журнала... Вы, бабуся, этого  зверя сдайте в утиль или в море выбросьте:
если б по голове ударил, хоронили б боцмана -- это я вам дружески говорю...
     -- Не приведи господь! -- испугалась она. --  Это он с голоду сомлел...
Ты сходи-ка, красивый мой, поймай парочку гусей. Там  вон, во дворе... Я вам
сейчас такой ужин приготовлю...
     -- А не влетит от кого? -- засомневался я.
     --  Что  ты!  У  нас  народ  хороший.  А  если  что,  скажешь  --  Дуся
разрешила...
     Я  притащил  пару здоровенных гусей, тетка принялась  за  стряпню, а мы
возобновили прерванное совещание.
     -- В общем, обстановка такая, -- сказал я. -- Вы  эту  бабу-милиционера
видели?..  Черт с  револьвером! Считай, что капитану теперь будет не до нас,
верно? Гуляй себе хоть до утра...
     -- Это правда, -- согласился Саня, улыбаясь. Он уже приходил в себя.
     -- И вот что я предлагаю,  --  продолжал я. -- Пока тетка обед сделает,
надо сбрить бороды. Ну их к дьяволу! На судно заскочим -- и назад.
     -- Сын это... я обещал... -- заколебался Саня.
     -- Пока  сына увидишь, у тебя новая вырастет. А то нас и за  моряков не
принимают!
     Когда мы на обратной дороге заглянули в столовую, там  нас ожидал прямо
царский ужин. Но тетка вдруг принялась выталкивать нас из столовой.
     -- Не работает, -- говорила тетка, -- не работает столовка...
     -- Как же  так, Дуся? -- возмутился я, с трудом удерживаясь за  дверной
косяк. -- Кадр для журнала... Можно сказать, рискуя жизнью...
     Тетка отпустила меня и всплеснула руками.
     --  Господи!  --  захохотала  она.  --  Дура я какая... Это ж вы бороды
срезали! Я ж совсем вас не узнала, красивые вы мои!

3

     Узкоколейка сворачивала в сторону от прямой дороги  --  тускло блеснули
на повороте накалившиеся  рельсы. Мы  спрыгнули с насыпи,  и  теперь брели к
поселку напрямик  по зыбучему песку, увязая по отвороты  сапог. Впереди были
дюны  --  результат необузданной  игры ветра,  которому здесь ничто не могло
помешать. Сейчас,  слава богу, его не было,  ни один микроб  не  шевелился в
воздухе, только песок  был как  живой -- он  скользил под ногами и дышал так
горячо,  что  обжигал лицо  и руки.  Порывы  ветра, видно,  достигали  здесь
ураганной  силы,  потому  что  в  некоторых  местах   он  выдувал  песок  на
многометровую  глубину,  и там,  внизу,  под  нашими ногами  теперь  хлюпала
болотная  грязь,  пахнущая  нефтью, зеленел кедровый  кустарник  и фиолетово
цвели "петушки"  -- в них скрывались от жары орды  комаров, которые взлетали
сейчас со всех сторон. Одежда у нас промокла насквозь от пота, лица распухли
от комариных  укусов, ноги стали как деревянные --  хоть их руби на дрова, и
казалось даже  неприличным  увидеть  где-либо здесь человеческое  жилье, как
вдруг возникло Москальво -- десятка полтора  деревянных двухэтажных домов  и
ни одного дерева. Вскоре мы зашагали по дощатым  тротуарам. С карнизов домов
гроздьями  свисал  вяленый  лосось,  во  дворах  дымили костры  -- так здесь
спасались от комаров, в их свете смутно угадывались человеческие фигуры.
     Магазин уже закрывали, но мы успели взять свое.
     У дровяного склада толпились наши зверобои, а на главной улице, в сотне
шагов от них, наблюдалось  оживленное  женское гуляние, но  наши ребята были
так заняты разговорами, что не обращали на женщин никакого внимания. И тогда
я сказал боцману и Кольке:
     --  Ну  его к черту, чтоб я торчал  у этого места!  Мне нужно общество,
телевизор и чтоб хорошая девчонка обнимала до утра!
     Саня засмеялся, а  Колька Помогаев нахмурился и  стал хлопать руками по
карманам -- у него  была  привычка  такая,  когда он сильно  волновался. И я
понял его. Когда я на Кольку  смотрел, мне самому тошно становилось. Я с ним
ходил на одном боте, он был одно время старшиной бота, и мы  недавно в такую
переделку попали, что нас самолеты и спасатели искали целых пять суток. План
полетел из-за этого, команда осталась без денег, а Кольку в  газетах  героем
сделали. А он хотел сказать ребятам, как он виноват, чтоб  они простили его,
он прямо места себе не находит из-за этого... Но я решил сейчас не отпускать
его  от  себя,  хотя,  по  правде говоря,  для веселья он  не очень подходил
сегодня.
     -- Ну так что, Колька? -- спросил я. -- Поищем?
     -- А как ты их найдешь?
     -- Вы только стойте здесь, не уходите, -- усмехнулся я, --  да смотрите
не уроните бутылки...
     Я выбежал на главную улицу. Толпа гуляющих обтекала меня со всех сторон
-- только успевай  поворачиваться, --  и я пялил  глаза на  каждую встречную
девчонку, чтоб не упустить из вида самую  лучшую  из них.  У меня было такое
чувство, что я такую девчонку не упущу.
     И  вдруг я увидел  одну хорошенькую девчушку рядом с  собой и расставил
руки,  чтоб ее поймать, но девчушка выскользнула из моих рук и спряталась за
спиной подруги. Подруга тоже  была ничего, но  не  в моем вкусе, и  тут  моя
девчушка бросилась бежать  по улице,  но я решил поймать ее обязательно. Она
бежала и все оглядывалась -- когда же я  догоню ее, мы целую свалку устроили
на тротуаре, и  два милиционера,  подобрав  юбки,  уже направлялись  в  нашу
сторону, но тут я схватил ее...
     Она  была худенькая, юная,  совсем девочка. Смуглое ее  лицо с выпуклым
лбом, густые выгоревшие на солнце волосы, нежный свежий рот и раскосые глаза
-- все это было  лучше, чем надо, а кожа в разрезе платья у нее,  на груди и
спине, облупилась  от загара.  Она уперлась кулачками мне в  подбородок, и я
почувствовал  через рубашку, как напряглась ее маленькая твердая грудь, бусы
светились  у  нее  на шее... И так мы стояли и  рассматривали  друг друга, а
потом ни с того ни с сего принялись хохотать. Мы развеселились не на шутку.
     -- Дурак ты, -- сказала она и больно наступила мне на ногу. -- Ну, чего
ты кинулся за мной как помешанный?
     -- Ты сегодня была на кунгасе? -- спросил я и отпустил ее.
     -- Ну, была! Тебе-то что? -- Она оправила платье.
     --  Я тебя  в бинокль  увидел,  -- сказал я. -- У  тебя родинка на этом
месте, верно?
     -- А ну тебя! -- захохотала она, и такое у нее было веселое милое лицо,
что я тоже засмеялся: я прямо влюбился в нее с первого взгляда.
     -- Ты меня подожди тут, -- попросил  я. -- Я  сейчас еще двоих приведу,
ладно?
     --  Эх, вы! -- сказала она. -- Наши молодайки вокруг ходят,  а вам хоть
бы что, и на танцы никто не пришел...
     -- Значит, подождешь?
     -- А чего там, -- усмехнулась она. -- Только не безобразничайте.
     Я  чуть  не  закричал от радости  и  сказал ей, чувствуя себя последним
идиотом:
     -- Да мы  что?  --  сказал я.  --  Полгода  берега не видели, вот какое
дело...

4

     Мы  очутились в небольшой комнате,  оклеенной зелеными  обоями. Дверь в
другую  комнату  была  закрыта, там спал сынишка хозяйки,  а сама  хозяйка и
подруга моей девчушки хлопотали на кухне.
     Боцман  Саня ходил  по комнате,  строго и важно постукивал  заскорузлым
пальцем по обшивке дивана, по радиоприемнику,  щупал  скатерть  и занавески,
двигал  стол  --  у него был  вид человека, который пришел  к себе домой, но
увидел незнакомые вещи, которые тут без него накупили, а Колька, не выпуская
из рук бутылки и уставясь взглядом в неровный крашеный пол, думал свое, но я
надеялся,  что все  должно  наладиться: стоит только пережить  это время  до
выпивки, а там развяжутся языки и все пойдет, как по маслу.
     Девчушка моя не принимала  участия в  стряпне, забралась  на  диван  и,
обернув подолом платья  свои крепкие полные ножки, не отрываясь, смотрела на
меня, а я смотрел на нее,  и мы заговорщически улыбались друг  другу, словно
между нами была какая-то тайна, о которой никто не догадывался.
     Неожиданное подозрение в нереальности происходящего  стало мучить меня.
"В самом деле, -- думал я, -- еще утром было море и качка,  а совсем недавно
-- лед,  раздавленный  бот, коптящая тюленья шкура, холод, и один паренек со
страху хотел застрелиться из винтовки. И вот на тебе -- жара, твердая земля,
девчушка и  эта комната..." Я смотрел на ребят, но их  изменившиеся, бритые,
чужие лица ничего не говорили  мне, и хотелось ущипнуть себя, чтоб поверить,
что все это происходит на самом деле...
     И вот  накрыли стол, и мы уселись вокруг него -- каждый рядом со  своей
дамой  --  и  начали  тянуть спирт,  а  дамы не  отставали,  и  языки  у нас
развязались.
     Боцман  Саня, беспрестанно  хватая  рукой  голый  подбородок,  принялся
рассказывать хозяйке, что у него во Владивостоке точно такая  же  квартира и
что мебели хорошей не достать  нигде, потому что  сейчас такую мебель делают
--  чего доброго, развалится под тобой, что жена его похожа на хозяйку, они,
видно,  ровесницы,  что у  сына  круглые  пятерки  по  арифметике.  Хозяйка,
повернув к нему свое полное, красивое, равнодушное  лицо, молча разглядывала
его, и бог  знает, что у нее было на уме. Я налегал на  еду, успевая вовремя
вставить  в разговор какой-нибудь пошлый анекдотик, а Колька Помогаев хлопал
себя по карманам, повторяя: "Я им сейчас расскажу, расскажу!" -- и порывался
к двери,  но подруга  моей девчушки, улыбаясь, дергала его сзади и усаживала
на место.
     И тут сынишка хозяйки приоткрыл  дверь. Он сидел на горшке -- худенький
мальчик с большой головой,  -- и  ему, видно, скучно  было сидеть одному, он
хотел обозревать собравшееся общество и робко  поглядывал на мать и на  всех
нас,  выпрашивая позволения, и  боцман вдруг бросился к нему, подхватил  его
вместе с  горшком  и стал  носиться по  комнате  и  подпрыгивать,  а мальчик
смеялся  и крепко держал боцмана за нос, чтоб не  потерять равновесия, и тут
хозяйка не вытерпела, поднялась и, улыбаясь, показала нам на дверь:
     -- Знаете что? -- сказала она. -- Катитесь вы к черту отсюда!
     Мы  уже  спускались по лестнице,  когда  сверху раздались  шаги --  это
девчушка бежала ко мне, -- и, вылетев в полосу лунного света, который  падал
в подъезд  через улицу, остановилась с разбегу, словно наткнулась на что-то,
и проговорила, задыхаясь:
     -- Не уходи... Генка!
     И тогда Колька  и боцман  Саня  взяли меня за руки и  посмотрели мне  в
глаза так, что я застеснялся вдруг чего-то, совсем обалдел и не знал, что ей
ответить.  Ребята  вели меня  по тротуару,  а я все оглядывался  на нее. Она
стояла  на лестнице  и казалась очень  маленькой в громадной и  пустой  раме
подъезда, и не по себе мне вдруг стало чего-то.
     "Ладно, -- думал я, -- у боцмана есть семья, сын, квартира, у Кольки --
хоть невезуха с ботом, а у тебя что? Зачем ты идешь с  ними? Такая девчушка!
Дело не в том, что у нее там под платьем, --  у нее, может, кроме тебя, и не
было б  никого больше... Что тебе надо еще? Что?"  -- думал  я  и не находил
ответа.
     У дровяного склада человек двадцать наших  ребят и примерно столько  же
поселковых женщин играли в какую-то странную  игру. Их бороды и белые  зубы,
неуклюжие  голоса и фигуры,  женский  хохот и  визг, длинные волосы и  яркие
платья  -- все  выглядело нелепо и  странно возле пустых сараев  на песчаном
дворе, под луной.
     Ребята увидели  нас,  оставили  женщин  и  бросились  навстречу,  а  мы
побежали  к ним,  ухватились друг за друга и  прямо  сдурели  от неожиданной
радости. Колька Помогаев закричал: "Я вам сейчас все расскажу!" -- и вытащил
бутылку. Спирта в ней осталось  на четверть.  Мы разлили его на двадцать три
человека, и  Колька  в конце  концов  рассказал о  том,  что его мучило. Все
засмеялись  и  закричали: "Ну и  Колька!"  А потом  боцман вспомнил, как  мы
фотографировались в пасти кашалота, и тут поднялось невообразимое, я  думал,
сараи  сейчас взорвутся от хохота!  А вслед за боцманом  я  сморозил  насчет
армянина,  который  разъезжал  на  дамском  велосипеде,  а  плотник  приплел
историю, как он  праздновал  свадьбу у  одного  приятеля.  Говорили  кто что
хотел, кому что взбредет в голову, -- мы полгода не собирались все вместе на
земле...
     Мы шли обратно в порт через безлюдный поселок Москальво.  В  тишине под
нашими шагами стучали доски, окна домов отражали наши фигуры, во дворах вяло
дымились костры,  воздух  колебался от комаров, а  потом  заблестела впереди
узкоколейка и пропал поселок, будто его  и  не было вовсе. Мы шли к порту до
самого утра: валялись  на траве, рвали  "петушки" и стланик и хлестали  друг
друга, чуть было драку  не затеяли, а плотник насмешил всех:  упал на шпалы,
пополз между рельсов и закричал:  "Братцы, никогда не видел  такого длинного
шторм-трапа!"  А уже у  самых цистерн, когда  мы штурмовали  фанерные  щиты,
Колька, который  по дороге отстал от нас, вдруг  закричал на полном серьезе:
"Ребята! Не оставляйте меня одного!.."
     Возле конторы женщина-милиционер пила воду.  Она  даже не посмотрела  в
нашу  сторону -- так ее жажда мучила,  а  на  палубе расхаживали три гуся --
видно,  наша тетка их сюда принесла, а вахтенный помощник Степаныч стоял  на
мостике и внимательно разглядывал нас в бинокль.
     Степаныч оторвался от бинокля и спросил у меня:
     -- Ну как?
     -- Свистни, Степаныч! -- сказал я.
     -- Как -- свистни? -- не понял Степаныч. -- Зачем?
     -- Чтоб в поселке услышали, -- объяснил я.
     И тут на причале  появилась наша тетка, она  пришла  нас  провожать,  и
гуси, завидев тетку,  шарахнулись  к ней,  только пух  повис в воздухе,  а я
закричал:
     -- Дуся! Не хотят в море твои гуси!
     Вся  команда прямо животы