меялся он.
     -- Здоровый я, -- обиделся Сынуля.
     -- А я как больной сейчас, -- признался  помощник. -- Вот так всегда  у
нас: приходим к земле -- темно, уходим -- темно, будто во сне все это...
     -- А мне знаешь чего сегодня приснилось? -- спохватился Сынуля.
     --  После расскажешь...  --  Штурман  глянул вверх:  -- Небо заволокло,
рассвет будет небыстрый... Ну, пошли...
     ...Гора Мухтеля, опоясанная низкорослым лесом, была уже в  каких-нибудь
трехстах  шагах. Здесь морской берег поворачивал,  косо  восходя на  широкий
галечниковый  гребень, за которым и  было  лежбище. Промысловики, подтягивая
дубины, по-пластунски поползли под уклон, на ходу освобождаясь от  ватников.
В  воздухе били  крыльями птицы,  закладывал  уши  неумолчный  гул  птичьего
базара. Он был на вершине горы, и сверху на ползущих сыпались помет и перья,
которые забрасывало  ветром. Достигнув гребня, они осторожно глянули вниз --
широкая тень, падающая  от горы, скрывала верхнюю часть лежки, а на открытой
стороне зверя не было, лишь тускло блестела укатанная галька...
     -- Неужто ушел тюлень? -- испугался Борис Иванович.
     -- Куда  ему идти? Море вон как штормит  -- не его  погода, -- возразил
помощник.
     -- Где ж он тогда?
     -- А хрен его знает!
     -- Езус Маруся! Такое место -- хоть самому ложись...
     -- Вон они... -- ошалело проговорил Сынуля. -- Вон они -- ползут!
     В ту  же  минуту под самым носом у них  раздался тягучий горловой  крик
тюленьего вожака. То место, которое было закрыто тенью, будто пошло волнами:
там слышались  хрипы,  стоны, тяжелая  возня поднимающегося зверя. Вскоре на
светлую  половину лежки  вырвалась  серая  масса животных,  которые неуклюже
скатывались к воде...
     Сынуля, который мчался впереди всех, подхлестываемый веселым охотничьим
азартом, вскоре  настиг большого головастого тюленя,  который тщетно пытался
перетащить  через  валун свое  тяжелое тело.  Сынуля  взмахнул  дубиной,  но
промахнулся.
     Тем  временем  тюлень, обойдя  валун, уже вскакивал  в  воду, но Сынуля
успел схватить  его  за  ласты. Тюлень  рванулся изо  всех сил, и  Сынуля не
удержался на  ногах, и упал,  и оба  они  -- Сынуля  и тюлень -- оказались в
воде.  Тюлень  бил  передними  ластами, поднимая  фонтаны брызг,  извивался,
выворачивая матросу руки, -- он был очень красив, этот большой,  неизвестный
Сынуле зверь... Такого зверя Сынуля не мог упустить, и  он  боролся с ним до
конца, и зверь  стал  выбиваться из  сил,  и Сынуля,  задыхаясь от  радости,
выволок его  на  гальку... Тюлень перевернулся на  спину,  закрывая  ластами
усатую морду, но ударить его Сынуле так и не пришлось: зверь вдруг закатался
по гальке, потягиваясь, судорога прошла по его телу... Сынуля наклонился над
ним,   увидел  блестящий  тюлений  глаз,  затягивающийся  серой  пленкой,  и
испуганно отшатнулся. "Чего это с ним? Чуть не утопил меня, а я  его ни разу
не  ударил, ни разу..." --  растерянно подумал  он, чувствуя,  что случилось
что-то  ужасное,  и  будто перед кем-то оправдываясь. Радостное возбуждение,
которое охватило его еще  в боте и которое только что опять было вернулось к
нему, теперь угасло,  и Сынуле -- как в первые минуты,  когда  он  ступил на
землю, -- стало нехорошо, тошнота подступила к горлу...
     То, что Сынуля видел вокруг, неожиданно поразило его полной несхожестью
с той картиной, которую он мысленно рисовал в своем воображении, когда они в
темноте шли к  острову, то  есть  несхожестью с тем краем, где  он вырос,  и
который, казалось, сразу, как только открылись  у него глаза,  воспринял как
нечто  чрезвычайно  удобное и вполне устраивавшее его  на  ближайшую  тысячу
лет... Но не эта  несхожесть  пугала его,  а незащищенность  этих мест, куда
можно  придти среди  ночи  и делать, что хочешь, и на много верст  кругом не
встретишь егеря, обходчика с фонарем...
     И, казалось, только  сейчас, стоя  на  этом пустынном  морском  берегу,
Сынуля  окончательно  поверил,  что  его теперешняя жизнь -- не выдумка, что
далеко забрался от родного дома и не скоро вернется туда, потому что там уже
нет  Таньки,  потому  что  мать  вышла  за  другого;  потому что  он  теперь
промысловик, а лежит перед ним этот тюлень и это море -- и уже ничего нельзя
поправить...
     -- Сынуля, ну как  ты? -- спросил, подходя, старший помощник. Он держал
в руках бочонок для воды.
     --  Я  ведь ни разу его не ударил,  -- проговорил Сынуля.  -- Почему же
так?
     -- Это  у  него  от разрыва сердца случилось, --  объяснил помощник. --
Морской заяц это...
     Сынуля побрел к боту, который штормовал неподалеку под прикрытием мыса.
Он  шел,  заслоняясь рукой от ветра,  который  сильно дул  со стороны  моря,
перекатывая гальку. В  боте места вдоль бортов были  заняты,  а  на  банках,
переполнив трюм,  пластами  лежала  хоровина. Сынуля  уселся  на  неостывших
шкурах,  поджимая  к  подбородку  колени,  --  его  трясло  всего. Никто  из
промысловиков не обратил на него внимания.
     --  Если еще раз на  этих зайцев наскочим, план нашим  будет, -- весело
говорил плотник.
     -- Посмотрите, куда папаша отошел! -- закричал  вдруг  молодой  матрос,
показывая на море.  -- Езус Маруся... Сдурел он никак: нам теперь  к нему за
сутки не догрести!
     -- Дрейфует  шхуна, -- присмотревшись, заметил Борис Иванович. -- Никак
подорвало якорь, а?
     -- Папаша  еще наломает дров:  или судно утопит, или  мы потонем  из-за
него...
     -- Не каркай, -- осадили  его. -- А  то  еще в руку  выйдет: волна  вон
какая пошла...
     Сынуля тоже посмотрел вперед: там на секунду просквозило солнце, но его
сразу же заволокло большой тучей,  а море лежало открытое до самого  неба --
белое, вздымающееся широкими, параллельными рядами...  Сынуля снова вспомнил
про свои тесные сапоги, но не стал переобуваться.
     -- Сергеич, глянь, какое дело: якорь у папаши  подорвало...  Как дойдем
теперь, а?
     Помощник передал бочонок с водой.  Залезая в бот, он мельком  глянул на
шхуну, но сказал совсем о другом:
     -- Почему паренька наверх посадили?
     -- Это ты про Сынулю, что ль?
     -- Ясно, не про тебя... Видишь, нездоровится ему...
     -- Слышь, Сергеич, -- обратился к нему молодой матрос.  -- Я так думаю:
вся зараза на флоте от стариков и крестьян... Гнать их надо в три шеи!
     -- Не со страху это у него, дурак! Переживает...
     -- Переживает?!
     -- Сынуля, -- сказал помощник. -- Подсолнухов там нет, соврал ты насчет
подсолнухов... Зато брусники  много.  Держи... -- Он  вытряхнул  из  кармана
пригоршню крупных багрово-красных ягод. -- У вас такой на западе нет...
     -- Вот бурундучок  --  мизерный  зверушка  такой,  --  вдруг  торопливо
заговорил Сынуля, умоляюще хватая помощника за руки, чтоб  тот выслушал его,
-- заберешь у него  орехи, а  он  плачет так жалобно  и лапками себя бьет по
лицу, и бьет, и бьет...
     Промысловики,  раскрыв  рты, изумленно  уставились  на Сынулю. С минуту
никто не сказал ни слова.
     --  В самом деле,  переживает он,  братцы, --  нарушил  молчание  Борис
Иванович. -- Сергеича всегда слушай: он правду говорит...
     -- Сынуля переживает, слышь? -- раздалось со всех сторон.
     -- Хотел ягод нарвать, а ему не разрешил Сергеич...
     -- Вишь, палец порезал... Может, из-за этого?
     -- Обиделся он, что места не дали возле борта...
     -- Не-е, это он из-за бабы переживает...
     -- За бабу не переживай, --  веско сказал Борис Иванович. -- Эти, что с
запада,  не  в пример  нашим -- по  своей знаю... И до сих пор чудно  мне от
этого...
     -- Не переживай, браток!  --  растроганно  проговорил  молодой матрос и
поднялся,  уступая  Сынуле  место.  Рослый,  с  загорелым  грубым  лицом,  в
голландке  и широких штанах, свешивающихся  через голенища сапог,  он  обнял
Сынулю за плечи, потом вытащил из чехла  зверобойный нож  и протянул ему. --
Бери на дружбу!  -- торжественно сказал матрос.  -- Товарищ ты мне теперь: и
на земле, и на воде жизни за тебя не пожалею...
     Сынуля принял  подарок, доверчивой  улыбкой отзываясь на  добрые слова.
Эти слова словно перевернули ему душу. И казалось, все, что скопилось в этой
душе за всю его жизнь, разом отодвинулось по сторонам, а посреди разгорались
теперь эти  прекрасные слова  дружбы...  Сынуля смотрел перед собой радостно
заблестевшими  глазами, а потом почувствовал какой-то  свет за спиной и,  не
выдержав,  оглянулся назад:  над островом  Мухтеля торжественно падал первый
снег...


ТИХАЯ БУХТА

     Бот опрокинуло волной  неподалеку от берега. Человек пятнадцать моряков
и девушка-фельдшер, которые сидели в нем, бросились к берегу вплавь.
     Первым  выбрался  из  воды  механик,  потом  рулевой,  а  затем  и  все
остальные. Последним  был старший помощник  -- он вывихнул  руку, к тому  же
почти  не умел плавать и едва не утонул. На берегу механик затеял перебранку
с рулевым: механик обвинял  рулевого в том,  что бот  перевернулся.  Рулевой
нехотя огрызался -- он  сидел на корточках у самой воды и потрошил папиросы,
вытряхивая на газету подмокший табак. Остальные моряки занимались кто чем.
     Помощник сидел на валуне и стаскивал тесные сапоги -- эта работа стоила
ему  последних  сил. Помощнику  было  скверно:  ныла  рука,  но  еще  больше
разболелись от холодной  воды ноги.  Боль  была такая, что он не знал,  куда
себя  деть,  прямо  слезы выступили на глазах. Сапоги  он стащил  кое-как  и
теперь оглядывался  по сторонам, стесняясь развернуть портянки...  В прошлом
году,  после  отпуска,  он  добирался   к  месту  промысла  на  пассажирском
теплоходе, и судно по дороге  загорелось.  У него на ногах сгорели резиновые
сапоги, но  он долгое время не  чувствовал  боли.  Даже когда в числе других
пострадавших  летел   на  материк.  В  вертолете  его  смущало   присутствие
молоденькой  медицинской сестры, которая без конца поливала ему ноги  водой,
--  куски запекшейся с кожей  резины дымились... Боль пришла на операционном
столе.  Врач  сказал:  анестезию  делать  не   будем,  вам  надо  все  время
чувствовать боль, чтоб  бороться,  -- иначе  не  выдержит сердце... Операция
была  страшная. Он  лежал  под  прожектором, вцепившись  зубами  в  подушку,
чувствуя, что, если выпустит ее, будет  кричать... Его даже упрашивали, чтоб
кричал, но он постеснялся: в палате были женщины, а он моряк все-таки...
     Бот плавал кверху килем саженях в двухстах от берега, но расстояние это
незаметно  уменьшалось -- шло приливное  течение.  Прибой  время от  времени
выбрасывал   что-либо  из   перевернутого  бота:   топор,   ведро,  банку  с
пиротехникой... Выбросило и термос с кипятком -- прямо к ногам рулевого. Тот
взял  термос  не глядя,  будто до этого нарочно  положил  его  возле себя, и
протянул механику:
     -- На, выпей, чтоб зло отлегло...
     Механик,  который  совсем  было  успокоился  к  этому  времени,   снова
взбунтовался: оттолкнул  термос, пролив  кипяток  себе на  руки,  заорал  на
рулевого:
     -- Иди поймай бот!
     -- Пусть его белый медведь ловит, -- отмахнулся рулевой.
     Механик, матерясь, бросился к старшему помощнику:
     -- Пиши докладную в управление! -- закричал он. -- Уснул рулевой, и бот
перевернулся из-за него...
     -- Какая  еще докладная! -- досадливо отмахнулся помощник. -- Слышь, не
кричи так... -- попросил он, морщась, придерживая ушибленную руку.
     -- Не  кричи...  А если б он людей  утопил,  тогда как?  -- не отставал
механик.
     Помощник поднял голову и внимательно посмотрел на него.
     Механик был великан -- старик двухметрового роста, с широкой бородой, с
румянцем во всю щеку. Одет он был точно по инструкции: непромокаемая куртка,
нагрудник,  специально разбитые на колодках  новые сапоги, которые в  случае
чего  можно было легко сбросить в  воде...  Он  был словно заранее  готов ко
всему...  "Ты  б уж  точно  не  утонул",  --  подумал  старший помощник.  Он
отвернулся от механика и поискал взглядом по сторонам.
     -- Куда это фельдшерица девалась? -- спросил он.
     Девушка находилась неподалеку.  Она выжимала мокрое  платье, захватывая
подол горстями, -- вода  брызгала, ей на  голые  ноги. Сапоги  стояли рядом,
отжатые портянки были по-солдатски обвернуты вокруг голенищ...
     Помощник,  так и не выкрутив портянок, снова натянул сапоги и подошел к
ней.
     -- Не испугалась? -- спросил он.
     --  Сама  ведь  напросилась... Голова кружится --  от тишины, видать...
Тихо как тут!
     -- Положено,  чтоб здесь тихо было, -- ответил он.  --  А  вон оно  как
получилось... Эта бухта называется Тихая, в лоции записано...
     --  Видишь как... -- словно удивилась  она и снизу  вверх посмотрела на
помощника. -- Что это у тебя, вывих? Дай руку, я тебе вправлю сейчас...
     --  Вот  спасибо...  Я  тебе  мужа  хорошего  сосватаю...  --  пообещал
помощник. -- Беременная ты, Лилька, что ль? -- спросил он вдруг.
     -- Уже восьмой месяц... -- Она неловко оправила платье.
     Фельдшерица  была  молоденькая  девушка,  лет девятнадцати.  Лицо ее --
круглое,  с выпуклыми, словно  готовыми  пролиться капельками синих  чернил,
глазами, сизые  от  холода ступни, величиной с детскую ладошку, обрисованная
мокрым  платьем грудь, нелепо торчавшая из  распахнутого грубого ватника, --
все  это трогательно и беззащитно открывалось взгляду... Помощник загляделся
на нее.
     Эта девушка работала у них на судне  с весны, а до того служила в армии
-- медсестрой в санчасти, и, как  теперь припоминал  помощник, говорили, что
случилась  у нее там несчастная любовь, и вроде эта любовь так подействовала
на нее, что  она даже пробовала  покончить  с собой... Девушка  была робкая,
пугливая, но  работу  свою делала исправно.  Впрочем,  работы  у  нее  почти
никакой  не  было,  поскольку  болезни среди моряков --  явление  редкое,  и
большую часть времени она проводила  запершись в каюте, стараясь  никому  не
показываться на  глаза. За все  эти месяцы помощник видел  ее несколько  раз
мельком,  а  теперь  у  него  было такое  чувство, будто он ее вообще  видит
впервые...
     Они даже  не слышали, когда матросы  выловили  бот и с криками потащили
его по  малой  воде. Когда помощник  и фельдшерица подошли, бот уже стоял на
плаву, но что-то у них не ладилось с двигателем. "Видно, штуцер сломали", --
решил помощник.
     Штуцер сломался, к тому же обломок его попал в фильтр. Теперь надо было
снять фильтр, чтоб вытащить обломок. Ключи утонули, отыскалось долото. Гайки
замерзли,  ни  одна  не откручивалась.  Механик орал на всех.  Он  вырвал  у
рулевого долото, чтоб сделать все  самому, но с первого же удара расшиб себе
молотком  палец,  заматерился  и отошел. В  конце концов сладили с обломком,
нашелся и запасной штуцер, но  в  спешке  его  уронили в трюм. В трюме  было
полно солярки, матросы шарили руками по доскам, мешали друг другу.
     Достали штуцер, но тут  куда-то запропастились прокладки от форсунки. В
сердцах  попробовали  запустить  двигатель  без  этих  прокладок  -- солярку
разбрызгивало фонтаном... Надо  было довести работу до  конца,  но все вдруг
отступились от  нее. Какое-то  оцепенение  охватило  команду:  все сидели по
местам и ничего не делали.
     Только  радист  не терял  присутствия духа. Его, казалось,  вообще мало
интересовало  происходящее.  Это  был  человек,  настолько  преданный  своей
профессии, что, кроме  нее, уже ничто не могло его  заинтересовать. На судне
очень удивились, когда радист вдруг пожелал отправиться со всеми по ягоды. А
ему  были нужны  не ягоды, а  возможность подумать  в тишине  над проблемой,
занимавшей  его  уже  несколько  недель:  как   отремонтировать  испорченный
локатор?  Они  сейчас  не  терял время  даром: расстелив  схему локатора  на
коленях, что-то отмечал карандашом и беспрерывно дул на  озябшие пыльцы. Это
был  парнишка  в  форме курсанта  мореходного училища  --  щуплый, с  белыми
редкими усиками, с косичками давно не стриженных волос на затылке...
     -- С локатором нелады, -- сказал он. -- Всю ночь грел его -- ни кругов,
ни развертки... Хорошо еще, что в эту бухту вскочили...
     -- Разве не учили тебя?
     -- Мы  этот  локатор проходили в общих чертах... Такие локаторы  сейчас
мало где есть, списаны давно...
     --  Нет,  ты   скажи,  старпом:  чего   они  в  управлении  думают?  --
заволновался  артельщик,  пожилой,  сухонький,  в  ватнике  с воротником  из
невыделанной тюленьей  шкуры.  -- Разве можно  на этом судне  в такую погоду
ходить?
     -- Вот  придем в город,  там и  скажи, -- посоветовал  ему помощник. --
Может, тебе лайнер на промысел дадут...
     --  Лайнер!  Только  крикни  в городе -- со всех лайнеров на это корыто
сбегутся...
     -- Верно, оплата не та на лайнерах...
     -- Напугался я вчера,  когда капитан переодеваться стал.  Вижу:  нижнее
надевает, новое... Ну, думаю, крышка! А тут как раз руль заклинило...
     -- Капитану положено при аварии быть в лучшем виде... А вот механик так
перепугался, что до сих пор "хомут" не снимает!
     -- Где это он? -- оглянулся помощник.
     -- Ушел, даже не заметил никто.
     -- Наверное, в тайгу пошел, за листвяком...
     -- Зачем ему?
     -- Колья рубит для изгороди... Говорил, что  надо огорожу новую ставить
вокруг дачи...
     -- Во дает! Тут бот перевернулся, а ему огорожа! -- удивился рулевой.
     Помощник сунул руку  в  карман  суконных  штанов  и  нащупал  ключи  от
городской  квартиры.  Ключи  остыли на  холоде,  прямо  жгли бедро. Помощник
переложил их в карман ватника.
     -- Так и будем сидеть, что ль... Старпом! -- обратились к нему.
     --  А тебе что, на  судно захотелось? -- спросил  он, и все  посмотрели
вперед.
     Шхуна  стояла  посреди  бухты,  сильно  "накренившись, и  был  виден ее
побитый во льдах корпус со следами облупившейся краски,  рубка с выдавленным
стеклом, длинная мачта,  рывками отмечавшая  удары волн, и помощник вдруг до
физической боли ощутил, как свистит там в оттяжках ветер, как перекатываются
бочки в трюме, как скрипит рассохшееся дерево...
     "Подождем солнца, -- решил он, -- а там видно будет".
     Восход,  наверное,  запоздал  и  теперь  спешно  наверстывал упущенное:
только что небо и вода были тусклые, без света, как вдруг что-то зажглось на
востоке, ниже  линии горизонта, а потом оттуда вырвался  сноп солнечных искр
--  словно  кто-то выстрелил  из глубины  моря  трассирующими  пулями.  Свет
стремительно расходился  в длину и вверх, и,  проследив за этим несущимся по
небу светом, моряки увидели берег, который,  кажется, только сейчас предстал
перед  глазами.  Это  был  эффект кратковременной  зимы, когда она  внезапно
грянет на исходе осенних дней,  но не  исказит  их красоты, а  лишь  добавит
живости:   лес   стал   еще   просторней  и  просматривались  насквозь  ряды
неосыпавшихся лиственниц, словно подернутые желтым инеем, а обугленные огнем
мертвые деревья, которые стояли у самого края, были все в снегу и неожиданно
воскресли  для взгляда в образе неизвестных этому месту берез,  и было видно
пять озер: первое озеро стояло в распадке среди леса, с накренившейся к морю
водой, исцарапанной рябью, и четыре озера -- на большой высоте,  томящиеся в
безветрии, а может, это сверкал первый  ледок, такой прозрачный, что даже не
изменил цвета воды...
     -- Эй, мы ж  вроде  за  ягодами сюда  приехали... -- напомнил кто-то из
моряков.
     -- Какие тебе ягоды: снег вон какой выпал...
     --  Чего ж ты тогда садился в бот? Ведь снег этот можно  было и с судна
увидать...
     -- С судна поверху смотришь, а кто думал, что он в низах лежит...
     -- И уток никаких нет, только зря "брызгалку" захватил...
     -- Не утонуло ружье?
     -- Сдурел? Мне его по спецзаказу делали, не тонет оно...
     -- А мы сейчас проверим...
     -- Положь ружье... В морду захотел?
     -- Ладно, ребята, -- сказал  старший  помощник.  -- Пойдем проветримся,
земля все-таки...
     Все словно ожидали этой команды  -- попрыгали