ив
окровавленные дубины,  сидели на  гальке и перекуривали, а несколько человек
ходили  вдоль полосы лежавших на берегу животных  --  некоторые тюлени  были
только  оглушены, сейчас приходили  в  себя и пробовали ползти  к воде  -- и
добивали их ударами дубин.
     Сергей Кауфман  все  это  время стоял в боте  неподалеку от  берега  --
двигун  работал  на малых оборотах. Теперь, когда лежка была  обработана, он
подогнал бот  к берегу, и  тут  Юрка Логов, черпая сапогами  воду, прыгнул к
нему.
     -- Я посижу тут, --  сказал он и сунул  в  зубы папиросу. Пальцы у него
дрожали, он никак не мог прикурить и все щелкал зажигалкой.
     Кауфман посмотрел на него.
     -- Что, Юра? -- спросил он.
     -- Понимаешь... -- начал Юрка и выругался. --  По первости думаешь, что
это охота... А  это ведь черт знает что! Весной -- там из винтовки, там... А
сейчас... -- У него был такой вид, словно его самого оглушили дубиной.
     -- Побудь тут, -- сказал ему Сергей.
     Он  спрыгнул в воду и по воде выбрался на берег. Потом увидел буфетчика
и направился к нему.
     Буфетчик наклонился над тюленем, который лежал у самого края лежки. Это
была большая  пятнистая  ларга, еще живая. Шкура ее светилась от  планктона.
Пацан плохо знал дело, и нож у него никуда не годился, он  не резал, а пилил
тюленя,  и  тюлень  ворочался  и  млел,  раскрывая  пасть...   Тут  буфетчик
оглянулся, увидел стоявшего позади Сергея и засмеялся.
     -- Иди таскай шкуры, -- сказал Кауфман. -- Толку от тебя...
     -- Вот это работенка! -- захохотал буфетчик. -- Я б с тобой  поменялся,
ей-богу!
     Ножи  тупились  от  густого  меха,  и  по  всей  лежке  слышался  скрип
подбиваемой  на  брусках  стали.  Зверобои таскали толстые  тяжелые шкуры  и
укладывали их в бот. Прибой,  закручиваясь, гнал на берег  кровавую  пену  и
раушки, и прилив стремительно поднимался по гальке, так что туши приходилось
все время  оттаскивать вверх, к гребню. Распуганное тюленье  стадо крутилось
возле берега,  -- тюлени,  высовываясь  наполовину  из воды,  смотрели,  чем
заняты люди, а  потом стадо  ушло,  только раушки плавали, похожие на черных
омерзительных птиц, а чайки кружили над ними -- сна на этих чаек не было...
     Бот Кауфмана загрузили хоровиной, ее было  так  много,  что  не хватило
трюма, и  шкуры взяли  на  юрок и  принайтовили к бортам для остойчивости. В
первый бот  попрыгала команда, их было двадцать человек. В боте Кауфмана уже
сидел Юра Логов, а потом к ним прыгнул буфетчик.
     --  Ну,  кого  ждем?  --  крикнул буфетчик,  поудобней  устраиваясь  на
хоровине. -- Поехали, Кофман!
     -- Старика возьмем, -- ответил ему Сергей.
     На берегу стоял Виктор Кадде. Он не успел вскочить в первый бот, потому
что  бот сорвало с камней прибоем, и  рулевой, отрабатывая задним ходом, уже
выводил его  на  обратный курс. Рулевой показывал в сторону  Кауфмана:  мол,
.беги к нему...
     -- Возьмите,  возьмите меня!  --  просил  Кадде.  Он  все  еще стоял на
берегу.
     -- Чего ты орешь? -- разозлился Сергей. -- Залезай быстрее!
     Виктор Кадде прыгнул к ним, и они отошли от берега.
     -- Я на том боте всю весну ходил, -- пожаловался старик. -- Трудно было
взять, что ли?
     -- Не все ли равно, на каком боте? -- усмехнулся Кауфман.
     "Воробей, воробей, серенькая  спинка..." -- опять заныло у него внутри.
--  Что-то  должно  случиться,  --  подумал  он. -- Может,  это предчувствие
какое... А что может случиться? Ни черта не может случиться!.."
     А далеко впереди, за мысом, горел якорный огонь шхуны.

     Бот осел в воде по  самый планшир и с трудом выгребался против течения.
Они подняли на дубинах полога, но и через полога било так, что они вымокли с
ног до головы, а возле бортов и по носу раскачивались такие  горбы волн, что
временами заслоняли звезды,  и казалось, ветер выдувает эти горбы из глубины
моря.
     Сергей  вел бот галсами и чувствовал, как румпальник вырывается из рук,
он  сжимал его до боли  в  суставах и зорко следил, чтоб  случайный  удар не
поставил бот лагом,  то есть параллельно волне, и не опрокинул его. Он видел
первый  бот,  который  шел  примерно в  ста ярдах впереди  и правее  его,  и
различал силуэт рулевого, а  ребят он не видел, они сидели  по  бортам и  на
банках, накрывшись брезентом.
     Они  шли уже больше часа, а остров все не  удалялся,  и тут  неожиданно
повалил снег -- редкими сырыми  хлопьями, и  Сергей увидел,  что  первый бот
повернул обратно  к берегу. Оттуда пустили ракету, но Сергей не поворачивал,
продолжал  идти  к  судну,  а  Виктор Кадде, Юрка  и буфетчик дремали,  и он
толкнул  буфетчика, чтоб тот  откачивал воду,  -- она  доходила до горловины
картера.
     Огни зверошхуны  были  уже недалеко, как вдруг  они ткнулись во что-то.
Страшный толчок приподнял  нос  бота, Сергей, выронив  румпель,  полетел  на
головы сидящих  впереди моряков,  а  в следующую секунду бот  перевернулся и
Сергей оказался  под ним. Он пробовал  выскочить из воды, но  что-то держало
его ногу, он рвал сапог и извивался в воде, а потом протянул  руку и нащупал
железный  гак, который  выскочил из гнезда  и зацепился за ремень на сапоге,
освободил  сапог и,  задыхаясь,  чувствуя,  что  сейчас  разорвется  сердце,
вынырнул...
     Вокруг плавали  шкуры  зверей. Бот перевернулся, но не утонул.  Это был
отличный хабаровский бот с  воздушным ящиком, он лежал на воде кверху килем.
Виктор Кадде и буфетчик висели на  борту, вцепившись руками в  киль,  а Юрка
плавал у  другого борта, ничего не видя  от  брызг, и что-то  искал на ощупь
рукой... Он или сдурел от страха, или не знал, что делать.
     "Не моряк он, чего ему на флоте? -- подумал  Сергей. -- Сейчас погибнет
ни за грош, а потом я буду виноват..."
     Загребая одной рукой, Сергей нащупал на поясе нож, вытащил его из чехла
и воткнул в корпус бота с такой силой, что  лопнула обшивка и лезвие глубоко
вошло  в  доски. Сергей, подтянувшись на рукояти ножа,  схватился  за  киль,
потом, перевесившись через киль, поймал Юрку за волосы и помог ему забраться
наверх. Теперь оставалось только выпустить аварийную ракету...
     "Все, больше ничего  не случится..."  -- подумал Сергей. А в  следующую
минуту накат  накрыл его с головой  и отбросил от бота,  и приливное течение
поволокло его.
     Полушубок был еще почти сухой и хорошо держал на воде, но  Сергей знал,
что надо побыстрей сбросить его, пока он не промок. Полушубок был новенький,
петли на нем были не расхожены  и плотно держали  пуговицы, Сергей боролся с
ним  из  последних сил... Он сбросил полушубок, и тот обогнал  его  и поплыл
впереди,  разбросав  рукава, словно  маленький  мертвый  человек,  а  Сергей
принялся  стаскивать  сапоги, но  пальцы  плохо слушались его,  и он оставил
сапоги в покое.
     В глотке пекло от  морской воды,  и была резкая  боль в  глазах, а язык
затвердел и мешал во рту, но если он мешал, значит,  жил и служил ему, а то,
что уже не служило, не вызывало боли. Это  была  кисть левой руки  -- на ней
жили  только часы,  и онемение  ползло от запястья  к локтю. Сапоги тоже  не
мешали ему, и кровь -- сколько там было  литров  -- гнала холод к сердцу, но
за сердце он не  боялся.  Он вообще ни черта не боялся, и тут  он понял, что
утонул, что течение несется над ним, и вынырнул, и увидел звезды над головой
-- сознание оставляло  его. Но он не понимал этого, он решил, что все дело в
ногах да  еще  в  этих проклятых новых  сапогах,  которые  тянут его вниз...
"Смотри на  звезды, --  говорил он себе.  -- Если видишь звезды, значит,  ты
живой..." И когда прибой выбросил его на берег, он все еще двигал онемевшими
руками и упирался сапогами в гальку,  он  все еще плыл и не верил тишине, но
когда открывал  глаза, то видел звезды и успокаивался. "Звезды  есть заезди,
-- думал он. -- Если есть звезды, значит, ты живой и никогда не утонешь..."
     Уже  совсем  рассвело,  когда он  пришел в себя. Далеко  слева  Кауфман
увидел зверошхуну  и решил выйти на траверз  ей. Ноги  не  слушались его,  и
путалось в голове, он часто садился на землю и глядел прямо  перед собой:  в
его  глазах  все  стояли  звезды,  и  восприятие того, что  он видел сейчас,
медленно возвращалось к нему.
     Он видел глубокий урез морского берега -- ровный твердый  песок, полосу
крупной гальки  и бревна. Прилив ушел, но в выдолбах каменных плит  осталась
вода, на песке валялся высохший скелет краба. За  галечным плесом начиналось
болото. Сергей  шел по  белому выгоревшему мху, который был усеян водянистой
морошкой  и  ягодным  пометом   медведя.  Болото  расширялось  и  постепенно
переходило  в луг, трава доставала до  горла, над ней  качались зонты дикого
укропа, а дальше трава была скошена  до самого леса, и сквозь редкие деревья
синел воздух.
     Лес поднимался по обе стороны распадка. Это был крепкий листвяк, кривой
от ветра. Понизу он был покрыт листом голубики -- алым, словно свежая кровь,
и  низкорослыми рябиновыми кустами. С лиственниц летели  по  воздуху  желтые
иглы,  утки нескончаемым потоком проносились над  головой Сергея.  Он увидел
неглубокую  речку,  которая  таилась в  траве, и пошел по  ней, разбрызгивая
сапогами  воду, а потом ему стало тяжело  идти, течение убыстрялось с каждым
шагом,  он  услышал  шум  и  поднял  голову -- речка лилась  высоко  вверху,
разбиваясь на водопады, и  он видел, как форель,  выскакивая из воды, падала
через порог и исчезала в водовороте.
     Наверху  стоял сарай, срубленный  из  неочищенных толстых бревен. Возле
сарая  лежали  перевернутые  нарты,  а через  пустой,  вытоптанный  конскими
копытами  двор  была  прокопана траншея  для  копчения рыбы. Сергей  потянул
ворота и  заглянул  вовнутрь -- там висели  хомуты на жердях и  косы, лежали
рассохшиеся колеса, а по  земляному  полу было  разбросано  свежее  сено  --
видно, охотник  приезжал из Аян косить, подумал Сергей, --  а в углу  тускло
блестело ружье.
     Это была ржавая двустволка двадцатого  калибра с вертикально спаренными
стволами, без  ремня. Сергей повертел в  руках, потом попробовал перегнуть в
стволе -- ничего не получилось.
     "Чем  оно заряжено? Пулей? Картечью?" -- Он почему-то не  мог поверить,
что в стволах ничего не было.
     Он вышел из сарая, поднял ружье над головой и заглянул в стволы, словно
надеясь избавиться этим от мучившего его вопроса. Страшное напряжение нервов
и мускулов, которое он испытал в  эту ночь, требовало какой-то разрядки... И
тогда он  вскинул  ружье над  головой  и нажал на  курки. Руку  рвануло,  от
выстрела зазвенело  в ушах, и что-то посыпалось  ему  на грудь --  это  была
дробь, которая высыпалась из стволов... Сергей схватил ружье, положил его на
колено и рванул изо  всех сил. Ружье  перегнулось, и  дрожащими  пальцами он
вытащил  гильзы...  Он  понял, что  случилось:  капсюль  сработал, загорелся
порох,  но  гильзы  были слабо начинены  и, вместо пыжей, переложены тонкими
клочками газеты -- порох едва смог вытолкнуть заряд из стволов...
     Его, наверное, заметили  на  судне, потому  что вахтенный  помощник уже
ожидал Сергея на берегу, вытащив ледянку на  песок.  Сергей сел за  весла, а
помощник,  не  спрашивая ни  о  чем, глядел  на  него,  моргая  воспаленными
глазами.
     -- Ребята где? -- спросил Сергей.
     -- Там, -- помощник показал в сторону острова. -- Тебя ищут...
     -- А остальные?
     -- Все бы ничего, да только Юрка... Сердце у него слабое...
     Сергей промолчал.
     -- Что у вас случилось? -- спросил помощник.
     -- Налетели на что-то и перевернулись...
     -- Видно, на кашалота, -- сказал он. -- Я сейчас двух спугнул, спали на
воде... Курить будешь? -- спросил он и вытащил пачку "Севера".
     -- Не хочется, -- ответил Сергей.
     -- Подзалетел  ты,  Кофман! --  сказал  помощник,  впрочем, без особого
сочувствия. -- Если с Юркой что случится, дело в суд передадут.
     --  Плохой он  моряк,  --  сказал Сергей. --  Ему только из  двустволки
стрелять... Что таким на флоте?
     -- Что тут говорить! -- сказал помощник и отвернулся.
     На камбузе тяжело  пахло копалькой -- вареным сердцем и печенью тюленя.
Повар жарил копальку на противне и сваливал в тарелки. Кауфман остановился в
коридоре. Он  хотел кого-то  увидеть --  нет, не Виктора,  не  Юрку,  что-то
совсем другое... "Может, меня бот интересует?" -- подумал Сергей.
     Бот стоял на трюме, рукоятка ножа торчала у него под левой скулой.
     Кауфман даже не  взглянул на него. Он  остановился, не  понимая, что же
ему надо, и вдруг увидел  орленка.  Тот, махая крыльями,  уже бежал к  нему,
подпрыгнул  и  больно  ударил клювом в лицо. Сергей  схватил его  за  клюв и
подтянул к себе. "Воробей, воробей, серенькая спинка..."
     Он опустился на колени и стал гладить птицу по спине.
     --  Ах ты, дурачок, -- говорил Сергей, и  лицо у него кривилось.  -- Ах
ты... дурачок, дурачок...


СЫНУЛЯ

1

     Ночью зверошхуна подошла  к острову Мухтеля. Она  стала на якорь в миле
от  берега,  но  никак  не могла  развернуться  по ветру --  мешало  сильное
течение.  Капитан зверошхуны, лысый  больной  старик  с медалью на  ватнике,
подергал  ручку телеграфа  -- дал  отбой  машине,  и оглянулся  на рулевого.
Рулевой дремал,  навалившись грудью  на штурвальное  колесо, --  черноглазое
нежное лицо его  с пухлыми щеками, со светлыми усиками,  пробивающимися  над
верхней   губой,   улыбалось  во  сне.  Но  внезапно  какое-то  беспокойство
отразилось  на  его  лице,  рулевой пробормотал  что-то,  затряс  головой  и
проснулся.
     -- Сынуля, -- проговорил капитан, не замечая того, что впервые называет
матроса по прозвищу. -- Приснилось чего, а?
     --  Чудное приснилось, -- ответил рулевой. Он глянул в приподнятое окно
рубки и заторопился. -- Побегу, а то еще ребята уйдут без меня...
     -- Оставайся:  картошки напечем, в  шашки  поиграем... -- попросил  его
капитан и, опустившись на корточки, почесал спину о рог штурвала.
     Рулевой, не ответив ему, потянул набухшую от сырости дверь рубки, вышел
на верхнюю палубу и стал спускаться по трапу, клацая подкованными сапогами.
     --  Глянь-ка!  --  раздался  его  молодой  звонкий голос.  --  Картошка
проросла видно, землю учуяла, дура!
     Внизу мелькали  под фонарями серые фигуры "береговых" --  так  называли
моряков,   которые  занимались  на   шхуне  засолкой  и   мездрением   шкур,
переработкой  тюленьего жира  и  т.  п. Вся носовая  палуба  была  уставлена
вскрытыми  бочками  с  тюленьим  салом.  Рабочие,  напрягаясь,   подкатывали
стокилограммовые   бочки  к  фарш-волчку  --   широкой  жестяной  воронке  с
вертящимися внутри ее  ножами. Они опрокидывали  в дымящую, брызгавшую жиром
воронку серые, с  запекшейся кровью куски тюленьего сала, воронка  втягивала
сало  вовнутрь,  направляя  его  в  жиротопку,  --  чересчур  большие  куски
выскакивали из нее. Рабочие были  в резиновых нарукавниках,  их руки,  лица,
одежда  блестели от  жира.  На  трюме работала другая  бригада  --  готовила
меховые  шкуры  на  экспорт.  На  квадратных столах,  засыпанных  солью, они
сворачивали шкуры конвертом.  Рабочий брал полиэтиленовый мешок  и выставлял
его против ветра,  так что мешок вздувался пузырем, и опускал пузырь в бочку
--  белую внутри от парафина. В  мешок укладывали меховые конверты и поверху
заливали тузлуком  -- соляным  раствором. Люди работали  не разгибаясь и  не
отвлекались разговорами...
     -- Эй,  ребята!  Освобождайте  побыстрей  палубу...  --  закричал им  в
микрофон старший помощник.  Помощник  увидел Сынулю  и окликнул его.  -- Иди
переодевайся, -- сказал он, -- сейчас будем спускать бот...
     В каюте никого не было. Сынуля открыл свой рундук  и переоделся во  все
новое -- от нижнего белья до сапог. В  рундуке стояла винтовка  -- новенькая
малопулька TОЗ-17, с глушителем. Сынуля  получил ее когда-то  в  подарок  за
спасение  оленят  во  время лесного пожара.  Он  погладил  ладонью  приклад,
раздумывая: взять или не взять винтовку с собой. Он слышал,  что  на острове
много диких уток, и  хотел испробовать винтовку --  еще не стрелял из нее ни
разу. И в то же время ему отчего-то не хотелось ее брать. Он закрыл рундук и
поискал  валявшуюся  под  койкой  "дрыгалку" -- березовую  дубину  с  куском
чугунной трубы на конце.
     Рабочие к этому  времени оттащили бочки к борту и перекуривали. Визжала
лебедка, промысловики  готовили к  спуску  зверобойный бот.  Вскоре  широкий
пластиковый   бот,  похожий  на  ванну,  медленно  проплыл  над   трюмом  и,
стукнувшись килем  о  планшир  шхуны, с плеском  упал на воду.  Промысловики
попрыгали  в него с дубинами в  руках. Сынуля  стоял на корме и, ухватившись
руками за  привальный  брус шхуны,  сдерживал летавший на волнах бот, словно
норовистую лошадь.
     --  Ребятки!  --  крикнул  капитан,  выскакивая  из  рубки.  --  Может,
подождете отлива, а? Картошку напечем, в шашки поиграем...
     -- Куда больше ждать, -- недовольно возразили ему с бота. -- Засветает,
а там зверя и след простыл... Забыл, как возле Линдгольма было, что ль?
     Кто-то сказал:
     -- Папаше что, он свои червонцы всегда получит...
     -- Ну, скидывай концы, чего еще? -- слышалось в боте.
     -- Погоди, с инженером надо  поговорить...  Инженер! Бросай спать, а то
пролежень наживешь!
     Инженер по добыче зверя -- бурят средних  лет с простодушным выражением
на красивом скуластом лице -- высунулся из  иллюминатора, запахивая на груди
шелковый халат.
     -- Пойдешь, Бертаныч, что ль? -- спросили у него, и все  в боте заранее
засмеялись, предвкушая потеху.
     -- Сейчас  думать буду, -- инженер смеялся вместе со всеми,  обнажая до
десен крупные выпирающие зубы.
     --  Не  боись, Бертаныч! -- уговаривали его. --  Раз  пришел ты к  нам,
обязательно  должон  ты медаль заработать...  А если  будешь в каюте сидеть,
откудова ты ее заработаешь?
     -- Медаль -- хорошо, --  согласился инженер.  --  Только я и без медали
богатый: дом есть, огурец есть, жинка боком есть...
     -- "Жинка боком",  слышь? Это  он "под боком" хотел  сказать,  что  ль?
У-ух, молодец! -- ржали в боте.
     В  этом  ежедневном  подтрунивании  над трусоватым  инженером  не  было
злорадства, не было даже насмешки; инженер по  добыче не получал промысловый
пай, он сидел на береговом окладе, и, по мнению зверобоев, трусость его была
в порядке вещей: кому охота рисковать бесплатно? Вот если б инженер оказался
человеком смелым  и ходил на  боте вместе с промысловиками, то это сразу  бы
вызвало подозрения и, пожалуй, уронило бы его в глазах команды...
     Бот  отвалил  -- некоторое  время  в темноте  слышались голоса  и  стук
двигателя и мелькали огоньки папирос, а потом все исчезло.
     Капитан включил  локатор и, пока  тот нагревался, спустился на  палубу.
Пустые кильблоки, доски палубного настила с пятнами засохшей тюленьей крови,
грязная мездрильная  машина  и  бочки с салом,  -- все  это было неподвижно,
освещено  прожекторами  и  нелепо  воспринималось  в окружении непроглядного
моря, свиставшего и брызгавшего. Сутулясь, заложив руки  за  спину,  капитан
обошел шхуну, окидывая все,  что попадалось на глаза, беглым, все замечающим
взглядом. Он подобрал оставленный мездрильный нож, сбросил с  палубы окурок,
укрыл брезентом ящик с углем...
     Кто-то окликнул  его.  Это был радист,  который  принес  радиограмму из
управления.  Управление  рекомендовало обследовать восточное побережье  мыса
Тык, где, по сведениям местных охотников, был зверь...
     -- Они слушают побасенки местных охотников и не верят мне, -- засмеялся
капитан.  --  Охотники  увидят  десять  нерп  и  кричат  об  этом  по  всему
побережью... А мы не охотники, нам нужно не десять нерп, разве не ясно?
     --  Чего  вы  мне объясняете? -- Радист протер носовым  платком дорогую
запонку  на  рукаве  рубашки.  -- Я ведь не промысловик... разве не ясно? --
передразнил он капитана.
     Капитан переминался с ноги на ногу.
     -- Что же ответить? -- с