янин  не  без  успеха добивался специального разрешения,  в порту об
этом знали и обещали походатайствовать за него. На худой конец  Полудворянин
решил отправиться в плаванье и без специального разрешения...
     --  Слышь, Славка,  -- вспомнил  Полудворянин, --  там за мной  буксует
Козырев  с  инспекторами. Я  бы взял  его на  буксир,  да  у  самого  двигун
неисправный... Видел его?
     -- Нет.
     --  Когда  надо,  так вас  нет,  а  когда  не надо...  --  вырвалось  у
Полудворянина.  Он  не  договорил,  потому что  понял, что сболтнул лишнее и
раскрыл свои  карты, и теперь  отчаянно соображал, что сделать, чтоб  Славка
Паршин этого  не заметил. --  Дай закурить, -- сказал  он, так и не придумав
ничего.
     Кажется, Паршин истолковал его смущение по-другому.
     --  Ладно, не договаривай, -- сказал он. -- Иванку я тебе уступаю, черт
с тобой... -- Иванкой звали ту девушку, из-за  которой  они не поладили.  --
Ух, не дотянуться до тебя! -- Он свесился с мостика с папиросой в руке.
     -- Видно, тебя на морозе делали, -- съехидничал Полудворянин насчет его
маленького роста.
     Когда он брал у Паршина папиросу, то вдруг заметил, что тот внимательно
рассматривает его  руки. Полудворянин тщательно  вымыл руки и  сапоги  после
лежбища, и никаких  следов  на нем не было,  но это сказало ему, что штурман
догадывается, какой они везут груз. Достаточно было  взглянуть на корейца --
одежда на  нем была вся в подтоках птичьего помета, -- как становилось ясно,
в  чем  дело. Полудворянин  посмотрел  Паршину прямо  в  глаза. Паршин отвел
взгляд, он вдруг заторопился.
     -- Волна пока небольшая, ничего с ним не случится, -- Паршин говорил об
инспекторе. -- Подберу на обратном пути... Ну, будь здоров...
     Теперь Полудворянину стало ясно, что Паршин решил  пустить по его следу
инспектора Козырева.  Насчет обратного пути -- это была неостроумная уловка,
Полудворянин знал,  что  он со всех ног  припустит  сейчас  к  инспектору...
"Дешевый, --  подумал Полудворянин, подавая  Паршину руку,  -- видно, спал и
видел,  как мне отомстить за  девчонку: теперь  не дадут  пропуск  в  порту,
оставят в  дураках..." Он понимал,  что Паршин  так  не думал, что это  была
ерунда, но он чувствовал, что  влип, и от злости  валил с больной годовы  на
здоровую...
     -- Приезжай, уток постреляем...
     -- Обязательно буду...
     Они шли еще около часа, когда что-то смутно засветилось над головой, --
это был снег, который лежал на  вершинах  гор, -- а потом  стал  виден створ
бухты и замелькали огни рыбокомбината.

3

     Вода в бухте была усеяна плавучим  лесом -- его  рубили  в  горах  и на
грузовиках свозили  к  морю. Ветер  трепал флаг  над  конторой  пристани. На
берегу высились  мокрые штабеля бревен,  рабочие растаскивали  их  крючьями.
Возле причальной стенки сверкал огнями лесовоз.  Полудворянин направил лодку
прямо  к  нему.  Кореец стоял на носу  в ярком свете  судовых  прожекторов и
отталкивал бревна багром...
     На причале  их  ожидали  "человек  в шубе"  и сторож Северо-Курильского
банка. Человек  в шубе был упитанный  приятный мужчина сорока с лишним лет с
интеллигентными  манерами,  с  дорогим перстнем  на пальце  белой  руки.  Он
приехал сюда первым пароходом и сейчас отправлялся обратно. Сторож банка был
тощий,  с   бесконтрольными   движениями   хронического   алкоголика,  носил
телогрейку  и  галстук, который маскировал  отсутствие  пуговиц на  рубашке.
Сторож работал в Северо-Курильске, а сейчас у него был отпуск, и он проводил
его на рыбокомбинате.
     -- Товарищ Полудворянин, -- обратился к рулевому человек в шубе. -- Вот
ваш гонорар, распределите по своему усмотрению.
     -- Нас заметили, -- сказал Полудворянин, пересчитывая деньги.
     -- Это меня не касается, -- ответил человек в шубе. -- Я вас в глаза не
видел, вы поняли меня?
     Кореец засмеялся, он принял его слова за шутку.
     -- Разве не  так? -- Человек в шубе достал дорогую  папиросу и постучал
по коробке.
     Полудворянин посмотрел  на  него. Человек  в  шубе был аферист, который
купил его  за деньги и сейчас вертел им, как хотел. И хотя рулевой  понимал,
что продал товар задешево,  но эти деньги были нужны ему позарез. Поэтому он
только смотрел на человека в шубе и ничего не говорил ему.
     --  А ты? -- Человек в шубе,  казалось, только сейчас заметил стоявшего
рядом корейца.
     Кореец  застеснялся, опустил  руки  по  швам  и стал смотреть  в другую
сторону.
     -- Ты что, немой?
     Кореец покачал головой.
     -- Он плохо разговаривает по-русски, -- сказал Полудворянин.
     Тут  сторож банка наклонился  к  человеку в  шубе и что-то  сказал ему.
Человек в шубе поморщился:
     -- Я же дал тебе...
     -- Разве я  говорю,  что нет?  --  изумился сторож.  --  Обращаюсь, так
сказать, в смысле будущего сотрудничества, как интеллигент к интеллигенту...
     --  Как  ты  еще  банк  не ограбил... --  Человек в  шубе снова  достал
бумажник.
     -- Ограбить  банк нетрудно,  --  согласился  сторож. --  А куда  отсюда
убежишь? Бежать ведь некуда...
     На палубе парохода послышалась швартовая команда.
     --  Я еще наведаюсь к вам, -- сказал человек в  шубе. -- Хорошее  здесь
место, большие дела можно делать...  -- Он докурил  папиросу,  погасил  ее в
коробке и  протянул Полудворянину  руку. Полудворянин пожал  ее.  Человек  в
шубе, не оглянувшись,  поднялся  по  трапу на палубу  парохода. Полудворянин
смотрел ему вслед.
     --  С  хорошим человеком я  тебя познакомил,  а, тезка? --  толкнул его
сторож банка.
     --  Иди знаешь  куда! -- разозлился Полудворянин. -- Еще  тебя  тут  не
хватало... --  Он отсчитал  из вырученных денег несколько  бумаг -- это была
доля  корейца,  остальные  положил  в паспорт  и  сунул во внутренний карман
куртки.  Потом он  повернулся  к  корейцу, чтоб отдать долю, и  увидел,  что
старик стоит с непокрытой головой и, вывернув  наизнанку шапку, разглядывает
ее на свету. Вид у него был сконфуженный.
     -- Голова полез маленько, -- сказал он. -- Гляди ты...
     -- Это он у тебя от страху вылез, волос-то, -- усмехнулся Полудворянин.
Он  протянул корейцу  деньги,  тот  взял их не  глядя, и все вертел в  руках
шапку, и бессмысленно улыбался, и по всему было видно, что в таком состоянии
он пробудет не пять минут...
     Полудворянин спустился  к лодке,  отогнал  ее  под недостроенный пирс и
приткнул между свай. Он снял с себя плащ, вынул из него фонарь и переложил в
карман  куртки,  а  плащ  оставил  в  лодке под брезентом.  Потом  перевязал
швартовый,  затянув  его  калмыцким  узлом,  чтоб при необходимости отвязать
одним рывком.
     По  осыпающейся  гальке  он  перешел берег и стал  подниматься  в гору.
Дорога  здесь  была  песчаная,  пронизанная живыми плетнями,  чтоб  песок не
размыло, и блестела под дождем. Ему было трудно подниматься с больной ногой,
но  он  шел  не  останавливаясь,  обогнул  пустой двор  лесопилки,  усеянный
древесной  крошкой,  и  выбрался  на  главную  улицу.  Улица  была  вымощена
ракушечником -- его подрывали  с морского дна специальными граблями,  по обе
стороны стояли  бывшие японские лавочки  со стершимися  иероглифами. Посреди
улицы  был  объезд для  машин,  но  Полудворянин не  заметил  его  и едва не
свалился в траншею  для  укладки труб, наполненную водой. Дорога снова стала
подниматься и возле недостроенного створа  круто сворачивала влево, вниз. Он
увидел  сверху темную бухту с барашками волн и огни удалявшегося лесовоза, а
слева внизу  виднелись  освещенные причалы  рыбпристани.  Там мелькали серые
фигурки людей и были видны струи дождя, подсвеченные электричеством, и берег
со  штабелями  бочкотары... Сезонники были в брезентовых робах и широкополых
брезентовых  шляпах  --  все одеты  одинаково, по виду  трудно было отличить
мужчину  от женщины.  Они  ловко  катали  бочки,  управляя  ими  при  помощи
держателя  из толстой  проволоки,  --  держатель охватывал плашмя  катящуюся
бочку за донышки, но почти не  тормозил хода. Иванка  работала  учетчицей на
пристани,  но   ее  трудно  было  увидеть  среди   остальных.   Полудворянин
остановился посреди дороги -- может, сама  Иванка увидит и окликнет его.  Он
стоял  довольно долго -- на  него уже стали оглядываться -- и, не  выдержав,
направился  к лабазу: подумал, что, может быть, Иванку  перевели на разделку
рыбы. В разделочном цеху стоял пряный запах свежей рыбы, лязгал конвейер, за
столами работали  молодые девушки в клеенчатых передниках, их руки с  ножами
мелькали так быстро, что за ними  было трудно уследить. Полудворянин  увидел
знакомую девушку и спросил у нее, где  Иванка. Та ответила, что Иванка взяла
на сегодня отгул и,  наверное, в бараке. Бараки были беспорядочно разбросаны
на  пустыре за лабазами  -- тоже все одинаковые, ни одно окно  не светилось.
Полудворянин сколько ни  приезжал  сюда,  так и  не запомнил, в каком из них
живет Иванка. Он вымотался за  дорогу, был  голоден  и решил  перекусить  --
столовая  горела окнами  в  конце улицы. Полудворянин  направился к ней мимо
бараков, как  вдруг  на крыльце  одного из них появилась  женская фигурка  в
белом  и окликнула его, а  потом,  не выдержав,  побежала  к нему  по грязи,
высоко поднимая ноги в туфельках.
     -- Ты кого тут выглядывала?
     -- Тебя... Знала,  что приедешь сегодня... У-у, хромой, ведь прошел  бы
мимо, если б не позвала! -- упрекнула она  его и так сильно ударила кулачком
под вздох, что Полудворянин поперхнулся.
     -- Будет сегодня получка? -- спросил он.
     -- Вчера должны  были выдавать, -- ответила она. --  А сегодня сказали,
что заплатят в следующем месяце... Не горюй, зараз все получим! -- успокоила
она его.
     -- Да мне все равно,  -- сказал  он. -- У меня их вон сколько... --  Он
достал паспорт с деньгами и показал ей.
     -- Ого! -- удивилась она. -- Никогда не видела таких...
     -- Можешь посмотреть, -- разрешил он.
     -- Зачем тебе столько?
     -- Для лодки...
     -- А-а... Скоро отправляешься?
     -- Как только закончу  работу. Видно, в начале ноября... Если ничего не
случится.
     Они, не включая света, вошли в комнату -- там на тумбочках были ромашки
в стаканах с водой. Полудворянин тщательно вытер ноги на охапке еловых веток
у  двери и сел на табурет  возле окна,  а  Иванка  пристроилась  на кровати,
напротив него.
     Из  окна была хорошо  видна рыбпристань: на причалах все сновали  серые
человечки, отсюда они  казались  немного побольше тех,  которых Полудворянин
видел, когда стоял возле створа...
     --   Прямо   как  заводные,  --   усмехнулся  он.   --  Большие   рубли
заколачивают...
     -- Что рубли! -- ответила она. -- По мне, хоть их и не будь вовсе...
     -- Из-за чего ж ты сюда приехала?
     -- Из-за тебя, -- ответила она. --  Чтоб  сидеть тут и ждать,  когда ты
приедешь...  --  Иванка казалась невеселой. -- У тебя на острове тоже дождь?
-- спросила она.
     -- Нет, -- ответил он. -- У меня все нормально.
     -- Чего ж ты уезжаешь, если все нормально?
     -- Так  я ж ненадолго, --  ответил он. -- Только в Америку  и  обратно,
пока нога отойдет.
     -- Удивительно,  что и отсюда можно уехать  куда-либо  дальше. Кажется,
дальше и уехать некуда... Зачем ты уезжаешь? -- снова спросила она.
     --  Для  авторитета:  всем  докажу,  какой  я  есть,  --   заволновался
Полудворянин. -- Лучшего  стрелка  флотилии  бросили  в  грязь! Думают:  раз
инвалид, так и не годен ни на  что. Мы,  айны, не такие... Увидишь,  во всех
газетах  обо  мне  портреты на  целую страницу будут  печатать.  Только  мне
плевать на портреты, я и  так красивый -- смотаюсь туда и обратно, пока нога
отойдет...
     -- Здоров  ты врать... --  Она  сунула  руку ему под свитер  и, нащупав
рукоять ножа, вытащила его из чехла. -- Хочешь, сделаю тебе харакири?
     -- С тебя станет, -- усмехнулся Полудворянин.
     Когда она наклонилась к нему, платье натянулось на  ней, оголив колени,
и густые  ореховые волосы  обрушились  сверху, закрыв  и  лицо, и колени,  и
грудь, так что стало темно перед  глазами.  Полудворянин  ощутил  ее дыхание
возле  лица и запах простого мыла, который  исходил от ее волос, и пропустил
руки ей под  волосы, широко  раздвигая их, как пловец воду,  и осветилось ее
лицо и  шея, открытая до ключиц в круглом воротнике кофточки -- кожа на лице
была нежная  и  гладкая  на ощупь,  ни ветер, ни  дождь, ни работа не смогли
огрубить ее...
     --  Шурка, не дури... Сейчас сюда придут... -- говорила она, задыхаясь.
--   Как  тебе  не  стыдно...  Руки  холодные,   больно...   --  Ей  удалось
освободиться, и она оттолкнула его. -- Ты совсем меня не любишь, раз делаешь
это... Ты думаешь, что это мне должно нравиться, а мне это не нравится...
     -- Говорят, так только  до  первых  родов,  а  потом  уже нравится,  --
засмеялся он.
     Она  забилась в угол  кровати, как  затравленный  зверек.  Желание  еще
мутило ему голову,  но он постепенно  приходил в себя. Внутри  у него  будто
отвалилось  что-то,  и он  почувствовал  такую нежность к ней,  что  у  него
перехватило дыхание. Она никак  не  могла к этому привыкнуть и боялась его в
эти минуты. Эта девушка не  знала до него никого и не могла его  понять, и в
эти минуты ему  тоже казалось, что у него  никого не  было,  кроме нее, и он
знал, что любит ее...
     --  Уходи,  -- сказала она  и  посмотрела  на  часы. -- Ко  мне  должны
прийти...
     -- Кто к тебе придет? -- насторожился Полудворянин.
     -- Что ты ко мне привязался? -- разозлилась она. -- Слышь, уходи! Уходи
и не приезжай больше! Чтоб тебе утонуть в этой Америке!
     -- Ладно, я на тебя не обиделся, -- сказал Полудворянин,  хотя на самом
деле он очень обиделся за ее последние слова.
     Иванка открыла ему дверь и, когда он уже выходил  в коридор, вдруг тихо
сказала ему вслед:
     -- Шурка, мне кажется, что я сегодня умру...
     -- С чего тебе взбрело? -- удивился Полудворянин, останавливаясь.
     -- Я чувствую, я боюсь... А теперь я  решилась, и так боюсь, так боюсь,
Шурка... -- непонятно говорила она.
     Полудворянин взял ее за руку.
     --  Иванка,  ты не  думай, что  я  тебя брошу.  Вот  только  вернусь  с
плаванья, сразу  тебя разыщу, разыщу ведь... --  говорил он и вдруг подумал:
что, если  это  плаванье  --  побоку,  посадить  ее  в лодку и  назад:  уток
стрелять, рыбу ловить, спать вдвоем возле теплой печки -- он не  сомневался,
что Иванка побежит за ним хоть на край света...  и  с трудом подавил  в себе
это желание.
     -- Здоров  ты врать, -- засмеялась она и  затворила дверь,  он услышал,
как щелкнул замок.
     Полудворянин  вышел  из  барака  и  некоторое  время  шагал  по   грязи
неизвестно куда,  ничего не видя  перед собой,  потом остановился, застегнул
куртку и направился в столовую.

4

     Столовая  работала  круглые  сутки.  У  крыльца  стоял  большой  крытый
грузовик  с утепленной кабиной. Эти машины обслуживали лесорубов  на трассе.
Дверь  столовой  была открыта,  девушка-уборщица  из сезонниц выметала  сор.
Когда  Полудворянин прошел  через  коридор,  она  затерла  его  следы мокрой
тряпкой. Просторный рубленый дом был разделен занавесками на две половины. В
первой  половине, собственно, и была столовая, во  второй жила заведующая  с
сыном  и кореец, ее муж. Столовая была уставлена круглыми  сосновыми столами
на  изогнутых ножках,  без  скатертей, в  углу  блестела изразцовая печь. Из
посетителей был только сторож банка, который возле печи проводил свой отпуск
-- пил нечто крашеное, похожее на жидкость осьминога. Полудворянин подошел к
буфету  и нетерпеливо постучал кулаком  по  стойке.  Он  слышал шум  воды  в
моечной напротив и  видел  женскую фигуру,  отраженную в запотевшем зеркале,
которое  виднелось в полуотворенную дверь, но к нему долго никто не выходил,
а  потом вышла  жена корейца с грудой мокрых стаканов на подносе. Когда  она
увидела Полудворянина, щеки у нее порозовели. Она быстро поставила поднос со
стаканами, стянула с  себя немытый халат, затолкала  его под стойку и подала
ему руку.  Полудворянин  видел, что ей  очень хотелось вернуться в моечную и
глянуть в зеркало, но  она  пересилила  себя. Жена  корейца была  низенького
роста,  с полной красивой грудью, черная коса по-девичьи лежала  на груди --
конец  косы был распущен;  круглое лицо женщины  с карими  глазами, с темным
пушком  над  губой казалось  очень  молодым, и  кожа на открытых плечах была
гладкая  и розовая, но  руки --  сухие,  морщинистые,  перевитые  жилами  --
выдавали ее возраст...
     -- Приехал,  наконец, -- сказала  она, смущенно улыбаясь и не глядя  на
него. -- И как тебе не скучно жить одному?
     --  А  чего  мне  скучать? -- ответил  Полудворянин.  -- Картошка есть,
солонина,  дичь всякая,  теста завел  целую  бочку...  А  рубаху я  себе сам
выстираю...
     -- Ты все умеешь, не то что мой...
     -- Где он?
     Она показала на занавески.
     -- Валик тебя целый день ждет не дождется, -- сказала она о сыне.
     --  А ты?  -- в шутку  спросил  Полудворянин  и тотчас пожалел об этом,
потому  что в глазах  женщины,  смотревших теперь  прямо на  него, проглянул
такой голодный,  неутолимый огонь, что,  казалось, изменил  ее  лицо. Но она
снова пересилила себя и ничего не ответила ему.
     Полудворянин посмотрел на меню:
     -- Борщ, -- сказал он, -- только...
     -- Будет как кипяток,  -- подхватила она. Она знала, что он любит, чтоб
все было или очень горячее, или очень холодное.
     -- И водку... Только  не  разводи  бодягу,  --  Полудворянин кивнул  на
стакан, который держал сторож банка. -- Кому не надо -- не придет, кому надо
--  не  заметит,  --  успокоил  он  ее.  Водку  на  рыбокомбинате  продавать
запрещалось.
     --  А я не боюсь,  --  ответила  она и вытащила из-под прилавка  темную
бутылку женьшеневой водки. -- Сейчас подавать или подождешь борща?
     -- Валик не спит?
     --  Спит, наверное...  Ты  иди,  а  то потом  будет обижаться,  что  не
разбудил...
     Полудворянин,  боднув головой занавески,  вошел во вторую половину.  На
хозяйской половине было  человек десять мужчин: лесорубы, охотники, шоферы с
трассы. Они сидели вокруг длинного стола  и играли в польский банчок. Кореец
находился среди них. Пожилой лесоруб с красным, будто обваренным лицом сидел
на  корточках  возле топки  и прикуривал от головешки, которую он  держал  в
руках. Все мужчины были в свитерах, черные полушубки казенного образца горой
лежали на  полу. Банкомет  с хрустом распечатал новую колоду и  стал  метать
карты веером по кругу. Остальные, затаив дыхание, следили за ним. Кореец мял
в  руках  злосчастную  шапку  -- она  все еще  была  вывернута  наизнанку...
Полудворянин отодвинул еще одну занавеску --  слева  от входа. За ней стояла
железная кровать, и сын хозяйки спал на ней, по привычке укрывшись одеялом с
головой.  Везде  были  разбросаны  игрушки  --  грузовики  разных  размеров.
Полудворянин  сел на  корточки  и  стал  складывать их  в  одно место. Валик
приподнял краешек одеяла  и, не подавая  голоса, сонно следил за ним темными
глазищами.
     -- Ах  ты, лентяй, -- сказал Полудворянин, -- всегда за тебя приходится
вкалывать...
     -- Привез кита и курицу?
     -- А как  же... -- Полудворянин запустил руку в карман куртки и вытащил
оттуда две статуэтки из моржового клыка.
     -- Молодец, -- похвалил его Валик. Он взял статуэтки, повернулся к нему
спиной  и  сказал,  засыпая:  --  Ты  самый  хороший,  ты  меня  никогда  не
обманываешь...
     Полудворянин засмеялся,  и,  довольный, пошел  от  него, и столкнулся у
порога  со своим приятелем -- поселковым  милиционером  Генкой Волынщиковым,
который вступал во вторую комнату.
     -- Здорово, -- Генка подал ему холодную мокрую руку.  Лицо у него  тоже
было мокрое, с  фуражки капало. -- Все  играете? -- спросил он с осуждением,
обращаясь к игрокам.
     -- Неужто запретили по закону? -- поинтересовался краснолицый лесоруб.
     Волынщико