обосноваться  на  этом  безлюдном  острове,  а потом  сам
поверил в собственную выдумку, и никто уже сейчас не оспаривал ее.
     За окном послышался  собачий  лай и одновременно с ним  стук щеколды на
калитке.  Во  двор вошел  кореец  и,  оглядываясь  на  рычащих  собак,  стал
неуверенно  пробираться  к  дому. Полудворянин  повесил  на стену вычищенное
ружье, сильно хромая, вышел на крыльцо, турнул собак. Кореец вошел в  избу и
сел на единственный табурет. Кореец  пришел морем с рыбокомбината, одежда на
нем  и борода были белые от.  морской  соли, усов у  него не было.  Это  был
старик с тонкими нервными пальцами игрока, маленький желтый кореец, особенно
желтый сейчас, когда солнце освещало его худое лицо, хотя при дневном  свете
он мог вполне сойти за русского,  если не улыбался. Кореец приметил на столе
кусок зеркала и склонился над  ним, приглаживая редкие волосы на голове... У
него была  сравнительно молодая  жена,  и поэтому он  был постоянно озабочен
своей внешностью.  На  этот раз он, по-видимому, остался ею  вполне доволен,
улыбнулся и посмотрел на Полудворянина:
     -- Олька тебе  передала длинный привета, -- и он показал, какой длинный
привет передала его жена.
     Полудворянин пропустил эти слова мимо ушей.
     -- Будет бодягу разводить, -- сказал он. -- Выкладывай, что у тебя...
     -- Шурка, -- обратился к нему кореец. -- Шуба просит тюлень...
     -- Откуда он взялся?
     -- С парохода. Сан-Ван привел...
     Сан-Ван,  то  есть  Александр  Иванович, был сторож  Северо-Курильского
банка.
     -- Сколько заплатит?
     Кореец показал сумму на пальцах.
     Полудворянин посмотрел на календарь: был конец сентября -- как раз день
получки на рыбокомбинате.  Ему все равно надо было  ехать на рыбокомбинат за
пенсией. Выходило, что кореец приехал  вовремя.  Но приезд его был необычный
--  кореец  хотел  впутать его  в  грязную историю. Это  была уже не  первая
попытка  с его стороны,  и обычно Полудворянин отвергал их, но  на этот  раз
все-таки поддался на авантюру -- ему позарез нужны были деньги. Он собирался
в большое морское плаванье  и строил  для  этой цели лодку, а  его друзья --
старший  инспектор  рыбохраны  и  поселковый уполномоченный  милиции -- были
только мастера подбрасывать идеи, а денег от них не  жди. А  ему нужны  были
деньги, много денег: на  двигатель,  на обшивку,  на дорожные припасы. Одной
пенсией тут не обойдешься...
     Полудворянин натянул  поверх толстого свитера меховую куртку из оленьей
кожи и пошел в сарай, чтоб взять дрыгалки.
     В сарае лежала  его  лодка,  вернее, ее каркас  --  гладкий, из мореной
аянской ели, такой  крепкой,  что  аршинный медный  костыль входил с трудом.
Полудворянин любовно  провел ладонью по  подкильным брусьям. Он  представил,
какой красавицей станет  его  лодка,  когда  он обошьет  досками  корпус  --
круглый,  как  яйцо,  нигде  не  приложить  линейки,  --  и  покроет  тонким
нержавеющим железом, и выстелит плотной фанерой изнутри, когда навесит руль,
поставит мачту  с парусом из розового  полотна... Полудворянин  с сожалением
вышел из  сарая, оставив дверь незакрытой,  погасил по дороге костер и отнес
селедку  в дом -- она уже  достаточно  прокоптилась. В доме он зажег лампу и
повесил ее перед окном -- он всегда зажигал  свет, когда уходил в море; снял
с  гвоздя   зеленый  пограничный  плащ  и  фуражку.  Печь  была  горячая,  и
Полудворянин плотно  затворил  окно, чтобы в  комнату не надуло. Он подумал,
как будет приятно вернуться после  плаванья в  эту  теплую комнату, и у него
сразу посветлело на душе.
     Они перешли  разрытый огород,  путаясь  ногами в картофельной ботве,  и
стали спускаться в распадок. Воздух  был холодный и ясный, и солнце  красиво
освещало  зеленые  пологие  склоны  распадка  и  поток,  широко  разлившийся
посредине. Они видели озеро, которое смутно голубело через  долину у верхней
границы леса, -- до него уже не долетал солнечный свет, -- и силуэты аянских
елей на берегу, а еще выше -- стадо диких коз, которое цепочкой спускалось к
водопою  по голому  склону.  Распадок был покрыт  кедровым стлаником, он рос
прижатый ветром к земле, а понизу так переплетался корнями,  что некуда было
поставить ногу. Везде  на кустах виднелись клочья линялой медвежьей  шерсти.
Внизу  их оглушил  шум потока. Они переходили  его, широко  разводя ноги  на
скользких  валунах,  чтоб  не  упасть, вода  была такой  холодной,  что  это
чувствовалось  даже  сквозь  резиновые  сапоги,  и  там,  где  ступала нога,
образовывалась пенная воронка, а  дно искаженно  отражалось  в бегущей воде.
Полудворянин нагнулся напиться и увидел, как рыбина тенью мотнулась вверх по
ручью и стала на струе в пяти шагах  от него: "каменка"  -- красно-пятнистая
форель, а  потом по воде замелькали большие тени, он поднял голову и  увидел
морских  уток,  которые  низко  летели  над  потоком.  Это были  крохали  --
длинноклювые, с белыми пятнами  по серому  перу, и гаги, белобокие утки. Они
были жирные, только отлиняли, крылья казались  очень маленькими по сравнению
с туловищем, и летели они, неуклюже  перевешиваясь корпусом назад; среди них
было  несколько  топорков...  "Поздновато  стаиваются  топорки,  --  подумал
Полудворянин, -- видно,  засиделись в этом году на яйцах..." Утки непрерывно
летели  над потоком к морю, и было видно, как они, раскрыв  крылья, садились
на воду за полосой наката -- внизу, по правую сторону от них.
     На  море был  полный отлив, и волны  беспорядочно  вздувались далеко за
береговой  чертой.  Полудворянин видел  по  волне,  что скоро пойдет сильная
зыбь,  потому что уже задувал горняк --  сильный  северо-восточный ветер. По
всему берегу белели  громадные остовы  китов, полузасыпанные  песком.  Здесь
было "китовое кладбище" -- облюбованное  этими зверями место на земле,  куда
они выбрасываются  перед  смертью. Может  быть, это была легенда,  что  киты
выбрасываются, скорее всего, они просто не  успевали до отлива уйти в море и
тем самым губили себя.  Полудворянин как-то видел кита на мели, он  был  еще
живой  и  все пытался перевернуться на  бок,  но  не смог  этого  сделать  и
задохнулся, раздавив собственной тяжестью грудную клетку. Наверное, это была
ерунда,  насчет "китового кладбища", но во всяком случае остовов  было очень
много.
     Лодка  корейца лежала на борту  --  перо руля ушло глубоко в песок. Они
поставили ее на ровный киль, развернули, ухватившись за  фалинь, и столкнули
в воду. Полудворянин сел за руль и повел лодку к  тюленьему лежбищу, которое
находилось по ту сторону острова. Уже смеркалось, когда они подошли к месту.
Прямо перед ними поднималась гранитная  стена длиной с  версту, вода в  тени
казалась  черной, как деготь,  лодку сильно качало,  она ударялась  днищем о
камни. Полудворянин снял руль и положил его в лодку, чтоб его не поломало на
камнях. Отталкиваясь шестами, они подошли к берегу и в темноте  чуть было не
наехали  на  затонувший лихтер  -- он  лежал  на дне, наполовину  занесенный
песком и галькой, только мачты  виднелись над водой.  Они  приткнули лодку у
скалы и  стали обходить ее, направляясь  к  лежбищу. Скала была продырявлена
птичьими норами, в тишине  было слышно, как птицы стучали клювами в гнездах,
а  потом скала  осталась позади,  сразу  посветлело.  Они  увидели  огромное
котиковое лежбище, пустые дощатые бараки, в которых во  время  промысла жили
сезонные рабочие,  и туннели, через которые рабочие пробегали с  дубинами на
лежбище. Возле  бараков  стоял щит общества  охраны природы, сообщавший, что
лежбище охраняется  законом. Пароходам  не разрешалось  подавать сигналы  на
расстоянии в две мили отсюда, над лежкой было запрещено летать  самолетам --
среди  зверей  мог  возникнуть такой переполох,  что они  передавили  б друг
друга.  На лежбище было, наверное, несколько тысяч голов зверя. Ближе к воде
лежали сивучи,  чуть  повыше  --  морские котики; холостяки занимали верхнюю
часть лежки. Самки лежали  вместе с детенышами, секачи возвышались над ними.
Они  ревели,  мотая  головами  из  стороны  в  сторону. Один  секач,  сивуч,
отрыгивал камни с человеческую голову величиной -- сивучи  глотают  их, чтоб
они перетирали им  еду в желудке. Гаремы уже распадались, но секачи еще были
ревнивы и  драки из-за самок возникали  то  здесь, то  там. Они  видели, как
разгневанный секач схватил зубами вторгшегося на гаремную  площадь холостяка
весом в  полтонны и отбросил его метров  на десять в сторону.  У одной самки
происходили  родовые схватки:  она  часто изгибалась и ложилась на  спину  и
вдруг  легла  на грудь, оперлась  на  передние ласты и высоко подняла заднюю
часть  тела...  Потом  она обернулась  к  новорожденному,  разорвала  зубами
плаценту и  сбросила  с  него  остатки родовой  оболочки.  Детеныш лежал без
движения,  и  мать  приводила  его  в   чувство,   осторожно  ударяя  нижней
челюстью... Животные, казалось, не обращали на них внимания, но Полудворянин
знал, что лучше не маячить у секачей перед глазами.
     Они  поднялись к верхнему краю лежки, где отдельно лежали  холостяки --
неполовозрелые самцы, которые не смогли образовать гарема. Среди них, видно,
были и просто неудачники, которым  не повезло в любви... Они убили несколько
тюленей-холостяков, тут же разделали их и перетаскали тяжелые шкуры в лодку.
На шкурах стояло клеймо ТИНРО -- оно было выведено нитрокраской на основании
хвоста, --  и Полудворянин подумал, что если их по дороге накроет рыбохрана,
то неприятностей  не оберешься.  Но отвратительней  всего  было  то, что все
случилось  на  его  острове,  недалеко  от его дома. Он знал, что через пять
минут чайки прилетят сюда и  расклюют этот песок с кровью, и все это занесет
песком, и  все  равно  ему было  не по  себе. Кореец  никак  но мог  завести
двигатель и возился в темноте под капотом, а  потом зажег фонарь, и  тут все
загудело от свиста крыльев  и птичьего крика: птицы  бросились из  гнезд  на
свет.  Полудворянин  прыгнул в лодку,  задул фонарь и  оттолкнулся от берега
шестом.

2

     Горняк  только-только  набирал  разгон,  и  море  волновалось  под  его
дыханием,  отзываясь глухим  плеском.  Волна  шла длинная, невысокая,  лодка
хорошо  отыгрывала  на  ней.  Несмотря  на то  что  ветер был попутный,  они
продвигались довольно медленно: в двигателе разошлась муфта, можно было идти
только средним ходом, до отказа  выжимая педаль сцепления. "Видно, переводил
двигун  с полного  заднего на полный  передний, вот  и  случилось это!" -- с
неудовольствием подумал  Полудворянин о корейце. Эту лодку он продал корейцу
месяца полтора  назад, когда принялся  за постройку судна,  но  сохранил  за
собой право аренды: ему время от времени приходилось бывать на рыбокомбинате
по  разным причинам. Он посмотрел на  часы: было  уже  восемь  вечера. Таким
ходом они придут на рыбокомбинат в половине одиннадцатого, то  есть опоздают
на полчаса к пароходу, который, по  словам корейца, отходил в десять. Вполне
возможно, что  пароход их обождет. Полудворянин знал "человека в шубе": если
тому понадобились тюленьи шкуры, то можно было смело рассчитывать на то, что
он задержит пароход. Если бы ему приспичило, он мог бы остановить солнце, не
то что пароход. И самое нелепое было  то, что человек в шубе тем не менее --
заклятый неудачник. Он был с  запада, чужой среди них --  никто не давал ему
поблажки.
     Можно  было  ожидать,  что  и  на  этот  раз  у  него  не  выгорит.  Но
Полудворянин знал, что это не остановит человека в  шубе и он не возвратится
к себе на запад: очень упрямый человек!
     Они шли по ветру более  часа, а потом Полудворянин стал забирать к югу,
чтоб  срезать угол. Ветер теперь дул в левый борт, лодка стала проваливаться
на зыби. Кореец никак не мог усидеть посреди банки: когда лодка  валилась на
правый борт, он бросался к левому, когда она зарывалась левым бортом, кореец
тотчас  оказывался  на правом.  Все  это привело к  тому,  что  лодку  стало
забрасывать брызгами, они вымокли с ног до головы. Корейцу часто приходилось
ходить морем, но  он не  был моряком, психология сухопутного человека была у
него  в крови: до него никак не доходило, что самое надежное в его положении
--  сидеть  на  одном  месте.  Полудворянин  кричал  на  него,  но  это было
бесполезно...  Морской трамвай пропыхтел мимо, оседая в  воде на планшир, --
шел с рыбокомбината  в Северо-Курильск. Он намного  задержался на комбинате,
по времени пора было выходить из Северо-Курильска обратным рейсом. Наверное,
из-за  сезонниц,  подумал Полудворянин.  Капитан  не смог  к отходу  собрать
команду...  В этом  году на  рыбокомбинате  было  много девушек,  из-за  них
ломались все  графики. Полудворянина интересовало, привез ли  он инкассатора
из  Северо-Курильска.  Если  инкассатор  отправится  вторым  рейсом,  выдача
получки может растянуться до  рассвета. Тем более, что второго рейса могло и
не  быть:   через   несколько   часов  трамваю  будет  трудно  пробиться   к
рыбокомбинату.  Полудворянину  не  терпелось  побыстрее  вернуться  домой  и
взяться  за обшивку  своей  лодки,  хотя он понимал, что  все равно придется
задержаться  здесь  на  несколько   дней:  надо   купить  разные  материалы,
необходимые для работы, -- лучше  всего,  когда у тебя  их будет  с запасом.
Кроме того, он повидает свою девушку -- не видел ее больше месяца. Сезонники
скоро  заканчивали   работу,  а  потом  девчонок  уже  не  будет  до  весны.
Полудворянин  мог вполне обходиться и без них, но этой девчонки ему порой не
хватало. Она была не похожа на остальных, с которыми он до этого был знаком,
и, как  показалось Полудворянину, сильно  привязалась к нему. Он не особенно
баловал ее встречами: в конце концов у этих западных девчонок одно на уме --
приезжают  сюда, чтоб  выйти замуж, а Полудворянин считал себя человеком, не
созданным  для  семейной жизни. Во всяком случае,  сейчас у него были другие
планы.
     "Сегодня  на  рыбокомбинате большой  день,  --  думал  Полудворянин. --
Соберется вся местная  контрабанда. Чего только  не навезут: водку, медвежьи
шкуры,  икру, моржовые  клыки --  старшему  инспектору  Козыреву  будет  чем
поживиться. Скорее всего,  рыбохрана сегодня  не  выйдет в  море, они  будут
сторожить  браконьеров прямо  в бухте"... И  только  Полудворянин подумал об
этом, как  кореец заметался в лодке и что-то прокричал ему, показывая назад.
Полудворянин  оглянулся и  увидел  катер рыбохраны -- его  болтало  на  зыби
примерно  в  ста метрах от них. Он  бы не разглядел катер в темноте,  но там
горел фонарь, и в его свете он ясно видел, что это был катер рыбохраны, даже
разглядел трехзначный номер, выведенный суриком под  левой скулой.  Человек,
который  держал  фонарь, был старший  инспектор по  охране  природы Козырев,
остальные люди едва угадывались.
     Полудворянин резко повернул румпальник -- тяжелогруженая лодка  едва не
опрокинулась  на волне.  Он решил идти  к рыбокомбинату  кружным путем, хотя
понимал, что если на катере заметили лодку, то их  песенка спета:  на катере
стоял   двигатель   в  двести  лошадиных  сил...  Пройдя  несколько  метров,
Полудворянин оглянулся снова: катер охраны стоял  на  прежнем месте, Козырев
сидел на корточках на  корме, опустив фонарь под капот, -- видно, на  катере
испортился двигатель. Даже если они и видели впереди идущую лодку, то теперь
им  было не до нее. Как понимал  Полудворянин,  они теперь застряли надолго.
Эти челябинские  дизеля могут безотказно работать  несколько  лет, но если у
них  испортится  что-либо,  то  не  сразу разберешь,  что к  чему...  Нечего
носиться в штормовую погоду, думал Полудворянин, стоял бы в бухте и спокойно
ловил контрабанду; этот Козырев вечно хочет убить двух зайцев... Он понимал,
что значит в такую  погоду торчать посреди  моря с испорченным двигателем, и
сочувствовал инспектору. В другой раз  он обязательно  повернул бы к нему на
помощь -- по долгу моряка и  товарища: они  с Козыревым, несмотря ни на что,
оставались хорошими друзьями, даже  после того, как Козырев  ни с того ни  с
сего предложил Полудворянину стать его  сыном...  Но сейчас  Полудворянин не
мог идти к нему на выручку: Козырев сразу бы накрыл их с корейцем.  Пожалуй,
Козырев сумел бы оценить его поступок, но все равно поднял бы такой шум, что
на  них по всему побережью показывали б  пальцем, и  тогда, наверное,  ни  о
каком морском плаванье не могло быть и речи. "Я за  ним вернусь, -- успокоил
себя Полудворянин.  --  Сброшу шкуры, и прямо к  нему..."  Он  вел  лодку по
старой  дороге,  и  уже  фонаря  позади  не стало  видно,  и  казалось,  все
обойдется, как  вдруг  кореец опять забеспокоился. "Неужели  отремонтировали
двигатель?"  -- подумал Полудворянин, оглянувшись. Нет, это был знакомый ему
сейнерок, который сейчас направлялся, наверное, к месту  лова. На сейнере их
сразу заметили,  изменили курс и быстро  нагнали  -- теперь  они  шли, почти
касаясь друг  друга  бортами.  Вахтенный  матрос  направил на  них с мостика
прожектор -- и лодку, и людей, и воду вокруг словно  обожгло светом.  Кореец
закрыл  руками лицо,  а Полудворянин,  не выпуская  руля, смотрел  прямо  на
огонь, но у него было такое чувство, словно его раздели донага.
     -- Чья лодка? Куда идете? -- спрашивал сверху  молодой голос.  -- У вас
есть разрешение  на  лов  рыбы  в  этом районе?  --  вопросы  следовали  без
остановки.
     Полудворянин толкнул корейца,  чтоб тот взял руль, а  сам шагнул на нос
лодки.  Он был  такого  высокого  роста, что сумел дотянуться  до  бортового
ограждения  сейнера. Здесь, возле  борта,  свет от  прожектора  был не такой
сильный,  и  Полудворянин на мгновение увидел  матроса, только на мгновение,
потому  что  тот  сразу  же наклонил прожектор и все опять  расплылось перед
глазами... Это был  молодой парнишка, наверное новичок,  их еще  называют на
флоте "селезни".
     -- Убери фонарь, чучело! -- сказал Полудворянин. -- Кто на вахте?
     -- А тебе кто нужен?
     "Мне нужен Славка Паршин", -- подумал  Полудворянин. Штурман Паршин был
его приятелем. Правда, они недавно здорово не поладили из-за девчонки. У них
всегда  так   выходило,  что  девушка,  которая   нравилась   Полудворянину,
немедленно  начинала  нравиться  Паршину,  и наоборот. Соперничество  шло  с
переменным успехом, и  ссоры тотчас забывались, но  в последний раз  штурман
Паршин  влюбился в  девушку Полудворянина не на шутку и ни за  что не  хотел
признать себя побежденным.
     Однако Полудворянин не думал, что это настолько испортило их отношения,
что  он  продаст его.  Скорее  всего, самолюбивый Паршин нарочно не  сделает
этого,   чтоб  Полудворянин  не  подумал,  что  он  придирается  к  нему  из
ревности...
     Тут  как  раз  вышел  штурман  Паршин, и "селезень" сразу  стал  что-то
шептать ему.
     "Селезень"  говорил  без  передыху,  и  Паршин  рассеянно  слушал  его,
дожевывая на ходу, -- его, видно, оторвали от ужина.  Штурман Паршин стоял в
открытой  рубашке,  он  был  небольшого роста, с  залысинами,  в  очках,  но
стройный и  очень красивый молодой человек. Он  дал  договорить "селезню" до
конца, потом глянул вниз и рассмеялся.
     -- А-а, хозяин острова! -- сказал он. --Здорово, Шурка!  Куда это ты на
ночь глядя?
     --  За  получкой,  --  ответил  Полудворянин.  --  Получка  сегодня  на
рыбокомбинате.
     -- А  я уже думал,  что  ты  в  кругосветном  плаванье,  где-либо возле
Аляски...
     Разумеется, Паршин шутил. Он вовсе этого не думал, потому что знал, что
для  такого  путешествия  нужно  было  специальное  разрешение,  которого  у
Полудворянина  не было. Правда, он  имел  сопровождающую  бумагу с  печатью,
подписанную   Козыревым  и  поселковым  уполномоченным  милиции,  в  которой
говорилось,  что  "предъявитель сего гражданин СССР  Полудворянин  Александр
Иванович   отправляется  в  кругосветное  путешествие  с  целью  побить  все
капиталистические рекорды", но  эта  бумага не шла в  счет. К слову  говоря,
Полудвор