ее. Он изредка
поглядывал в нашу сторону, я чувствовал на себе его взгляд, и это мешало мне
работать.
     --  Все  патроны вышли,  --  Счастливчик  выбросил из  магазина  пустую
гильзу. -- Даже в торгаша нечем стрельнуть...
     --  Тебе б  только стрельнуть, --  не вытерпел я. -- Скажи: что я  тебе
сделал плохого?
     -- Меня удивляет, --  сказал он, -- что некоторые  старики  из торгашей
приходят сюда, как в мясную лавку... Ты хоть знаешь, какого ты зверя убивал?
     -- Разве я его убивал? -- возразил я.
     --  Ты  островного тюленя  убивал! --  закричал Счастливчик.  -- А  его
научник  впервые  открыл, про это теперь  весь мир знает... Выходит,  что он
из-за твоих поганых денег свою молодую жизнь погубил?
     -- Что ты плетешь? -- вмешался Бульбутенко. -- Совсем это не островной,
ларга* это...

     * Вид дальневосточного тюленя.

     Счастливчик ничего не сказал и отвернулся.
     -- Вот  ты на него набросился,  -- продолжал Бульбутенко. -- Так у него
хоть деньги на уме, а у тебя что? Что у тебя на уме?
     Счастливчик молчал.
     -- А с винтовкой нечего дурить,  -- сказал старшина.  -- С сегодняшнего
числа  я  тебе  запрещаю  стрелять. Будешь  следить  за  двигуном,  а оружие
отдай...
     -- Ясное дело, -- усмехнулся Счастливчик. -- План взяли, теперь  я тебе
не нужен...
     Бот  был просто завален шкурами. Я даже не знаю,  сколько  мы взяли, --
никому  не пришло в  голову  пересчитать. Как я  понимал,  на этом  промысле
заранее ничего не  угадаешь. Тут как повезет:  время отпускается  большое, а
план берется за  несколько удачных  дней. Во всяком случае, мы  теперь  были
застрахованы от всяких неожиданностей до конца промысла. Даже если остальные
боты не доберут  плана и судно останется без  прогрессивки, мне и этих денег
хватало   на  кооперативную  квартиру,   и  еще  оставалось...  Где  ты  еще
заработаешь столько? За свою жизнь я перебрал много  работ, но чтоб  столько
можно было отхватить сразу -- такого у меня еще не было... Но радости я тоже
не  испытывал:  было  такое  чувство,  будто  я  уворовал  что-то.  Это меня
встревожило  не  на  шутку,  и  я потрогал  талисманчик  и помолился  своими
словами, чтоб все кончилось добром. Я вдруг перепугался чего-то.
     Уже темнело, когда мы повернули назад.
     Ветер  заходил с разных сторон, как это бывает в пору смены муссонов, а
небо было светлое, но свет его сильно деформировал окружающие предметы, и па
расстоянии  в тридцать шагов  было трудно  что-нибудь  рассмотреть. А  потом
господь  бог врубил  ночное освещение и  глупые  бакланы потянулись к  своим
гнездам. Мы еще были на полдороге от судна, когда поднялся туман и мы попали
в водоворот.
     Странное дело: вокруг нас волокло и сшибало лед, а бот шел по спокойной
воде, а лед так несло, что я едва успевал сворачивать...
     -- Ты только погляди! -- крикнул  я Бульбутенко. -- Двигуны, что ли, на
эти льдины поставили...
     -- Течение глубоко идет, мы его не  достаем, а у льдин осадка побольше,
вот их и несет, -- объяснил он.
     В этом месте,  видно, пересекалось несколько морских  течений, что было
заметно  по льду,  который двигался в  разных направлениях. Один поток льда,
примерно в  двести ярдов  шириной, сворачивал к западу  от  нас -- это  было
круговое движение по часовой стрелке, а на самом повороте в него под  прямым
углом  врывался  другой  поток,  который  шел  в  обратную сторону... Льдины
переворачивались,  налезали друг  на  друга, а мы  крутились в самом  центре
воронки и не знали, что  делать, а в стороне я видел много чистой воды, даже
барашки на  ней ходили  от ветра.  И вдруг  перед  носом  у нас  развалилась
небольшая льдинка,  а из-под нее вылетел подсов величиной с одноэтажный дом,
он потопил  бы  нас, но  я успел дать задний ход и через  горловину, которая
образовалась между льдинами, выскочил на чистую воду. Но тут раздался стук в
двигателе -- и редуктор заходил, как контуженный...
     Счастливчик бросился ко мне и вырвал у меня румпальник. Он толкнул меня
так сильно, что я не удержался на ногах и свалился в воду. Я висел за бортом
по пояс в воде, упираясь руками в планшир, и Бульбутенко помог мне забраться
в  бот.  Счастливчик  в  это  время  возился  под  капотом, посвечивая  себе
фонариком.
     -- Ну что? -- спросил Бульбутенко.
     -- У-у, торгаш... -- Счастливчик замахнулся на меня гаечным ключом.
     -- Что случилось?
     --  Зачем ты взял  его  на бот? -- закричал Счастливчик.  --  Ему  надо
сиську держать, а не румпальник!
     -- Ну?
     --  Подшипники полетели,  --  сообщил  наконец  Счастливчик. Он  что-то
держал на руке. -- Два шарика: один пополам, а этот -- на четыре части...
     -- А ты их давно менял?
     -- С весны. Сам знаешь, что редуктор новый.
     Бульбутенко  бросил якорь на большую льдину, которая проплывала мимо, и
нас  потащило за  ней на  буксире. Потом он развернул рацию и стал  вызывать
судно на связь.
     Я за это время  выкрутил штаны и портянки,  вылил  из сапог воду -- она
была  совсем теплая, так я ее нагрел ногами,  аж жалко было выливать...  Мне
вдруг тоскливо стало, кажется, на свет божий не глядел бы...
     И  вспомнил я  своего "Франца Меринга" и  ребят, с которыми  десять лет
работал на этом пароходе. Это Счастливчик загнул  насчет лайнеров. Плевал  я
на красивые лайнеры!  Допотопное было суденышко, в рубке даже гирокомпаса не
было, только магнитный стоял, а  машина работала  на  твердом  топливе и так
дымила,  что наше судно знали по  всему побережью. Женщины даже в  правление
звонили: очень  интересуемся,  мол,  когда "Мерин" придет, чтоб успеть снять
белье,   а  то  закоптит.  А  мы  чухали  себе  вдоль  приморского  бережка:
Владивосток  -- Тетюхе -- Находка  -- Ванино --  и в  обратном перечислении,
возили кур, морскую капусту, картошку, всякую всячину, водили дружбу повсюду
и не были  внакладе. А потом, когда мы остались без  парохода --  он  утонул
прямо  в  бухте,  во время погрузки;  когда нам в  Углегорске  модные  плащи
"болонья" выдали и по двести рублей компенсации за  шмутки, которые остались
на  пароходе;   когда  Шурке  захотелось   иметь  трехкомнатную  квартиру  в
кооперативном доме, -- тогда я и пошел на эту шхуну, где деньги прямо с неба
падали. Случайно получилось: "Воямполка" с учеными  ходила по Курилам, у них
ученый погиб и  судно отозвали во Владивосток, а потом  бросили на промысел.
Как раз перед этим я подвернулся, а  у них команды  не хватало -- вот меня и
взяли.  Обрадовался я тогда, а сейчас понимал,  что зря: у  меня  здесь даже
кореша хорошего не было...
     -- Не выходит на связь, -- сказал Бульбутенко.
     -- А когда капчас? -- спросил Счастливчик.
     Бульбутенко посмотрел на часы.
     -- Проморгали уже. Теперь ждать около часа.
     -- За это время как раз на самую кромку вынесет, -- сказал Счастливчик.
     -- Слушайте гудок, -- сказал Бульбутенко. -- Судно далеко, но все может
быть...
     --  Разве услышишь  сейчас? --  возразил Счастливчик. -- Такой туман --
хоть радар на голову вешай.
     Мы прислушались.
     -- Или  не  слыхать ни черта,  или  вахтенный валяет  ваньку, -- сказал
Бульбутенко.
     -- Вахтенный  сейчас  в очко играет с инженером по  техбезопасности, --
усмехнулся Счастливчик.
     -- А, чтоб его... -- выругался Бульбутенко.
     И тут мы услышали какой-то неясный гул. Это  был непрерывный гул наката
-- то усиливающийся, то затихающий.
     -- На кромку выносит, -- забеспокоился Бульбутенко. -- Разгружайте бот,
и будем уходить отсюда на веслах.
     --  Разве на  веслах  уйдешь? --  возразил Счастливчик. --  Течение вон
какое...
     -- Спокойно,  --  Бульбутенко повернулся  ко мне.  --  Живо  выбрасывай
шкуры!
     -- Куда выбрасывать? -- не понял я.
     -- В воду, куда еще... .Ну, чего уставился?
     Бульбутенко потянул из-под меня  шкуру, но я ухватился за нее с  другой
стороны. Мы дергали шкуру сколько хватало сил, и я ее не выпустил...
     -- Ты что, совсем рехнулся? -- разозлился Бульбутенко.
     Я промолчал.
     -- Он теперь ни за что не отдаст! -- засмеялся Счастливчик.
     Он вдруг стащил с себя свитер и бросил мне:
     -- Надень, старикашка, а то засинеешь...
     Свитерок был добротный, крупной вязки. Я взял его.
     Бульбутенко подозрительно посмотрел на Счастливчика.
     -- Ты что задумал? -- спросил он. -- А ну забери свитер...
     Я  нерешительно  протянул свитер Счастливчику: он  мне  очень был нужен
сейчас, этот свитерок! "Счастливчик виноват, -- думал я. --  Из-за него ведь
я искупался. А он, видно, осознал свою вину и дал мне этот свитер, чтоб я не
замерз, а я взял его. Что же тут плохого?"
     -- Ты что задумал? -- спрашивал Бульбутенко.
     Счастливчик, не ответив  ему,  запахнул ватник на голой груди -- он был
без рубашки,  а на ватнике у  него не было ни одной пуговицы, -- поднялся и,
посвистывая, прыгнул на льдину.
     -- Стой! -- вскинулся Бульбутенко. -- Ты куда?
     -- Здесь я, -- ответил Счастливчик, останавливаясь.
     -- Ты куда? Ты что, погубить нас захотел?
     Счастливчик ничего не ответил,  а я удивленно уставился на  Бульбутенко
-- он прямо дрожал от злости, я  никогда не видел  его  таким. Я  смотрел на
Бульбутенко во все глаза: или я оттого не понимал  ни черта,  что  был дурак
дураком, или они сами ненормальные...
     --  Судно  рядом, -- сказал  Счастливчик. Он стоял перед нами,  опустив
голову. -- Чую, как пирожки пекут на камбузе...
     --  Судно  далеко, а  на ужин  сегодня не пирожки,  а  пельмени,  -- не
согласился Бульбутенко.
     -- Точно тебе говорю!
     И  тут  мы  услышали  стук двигателя.  Бульбутенко  выпустил  аварийную
ракету. Это была наша "Тройка", ребята  возвращались с промысла. Они подошли
к  нам,  и  рулевой  с  "Тройки"  выключил  двигатель  и  зацепился  за  нас
абгалтером.
     --  Бульбутенко дело  знает,  --  сказал рулевой.  -- Вон сколько зверя
взяли! Теперь план ваш, это как в воду плюнуть.
     -- Чего там, -- отмахнулся Бульбутенко. -- А у вас почему так мало?
     -- Жинке везу половик, -- сказал рулевой.
     -- Медведя подстрелили?
     -- Медведицу. Медвежонок ее сосал...
     -- Тоже взяли?
     -- Убежал...
     --  Все равно  сдохнет  без матери,  -- сказал Бульбутенко. --  Желчный
пузырь мне, ладно? -- попросил он.
     -- Зачем тебе?
     -- Дочке надо желудок лечить.
     -- А дочка у тебя ничего?
     -- Ничего, -- ответил Бульбутенко, -- на меня похожа.
     --  Тогда  точно красотка! -- засмеялись  на  "Тройке".  -- А что у вас
случилось?
     -- Подшипники полетели.
     -- Отсюда до шхуны можно пешком дойти...
     -- Неужели капитан переход сделал? -- встрепенулся Бульбутенко.
     -- Ты разве на капчас не выходил?
     -- Не до этого было, когда зверь пошел... А где судно?
     --  У самой кромки  стоит. Распоряжение пришло -- срочно идти в Магадан
за рыболовным снаряжением. Так что конец промыслу.
     -- Твоя взяла, Счастливчик, -- сказал Бульбутенко. -- Признаю...
     -- Ты,  старпом, видно, в рубашке родился,  если  этот  Счастливчик  не
утопил вас, -- сказал рулевой.
     Счастливчик молчал.
     -- Ты Счастливчика  не трогай, -- обратился  старшина "Тройки" к своему
рулевому. -- У него дружок погиб, научник, а Счастливчик живой остался...
     Счастливчик словно воды в рот набрал.
     --  Ладно,  --  миролюбиво сказал Бульбутенко.  --  Поехали  "Гусарскую
балладу" крутить...
     Минут через десять мы уже были на судне.  Счастливчик остался в боте --
он  начал  разбирать редуктор, а  я  взял  ведро,  перелил  в него  из бачка
оставшуюся  солярку и направился в машинное отделение. Когда я  открыл дверь
надстройки,  то сразу ощутил  запах  мясных пирожков,  который доносился  из
камбуза... Счастливчик правду сказал, ну и нюх у него!
     Я вернулся на палубу и  бросил в бот пустое ведро. Мне даже не хотелось
идти отдыхать: промысел окончился, план мы взяли, завтра будем на берегу, --
все пело в моей душе.
     -- Чего это они все на тебя? -- спросил я у Счастливчика.
     Счастливчик усмехнулся и ничего не ответил.
     -- Свитерок тебе отдать?
     Счастливчик молча копался в редукторе.
     --  Свитерок  у  тебя важнецкий, -- заметил я.  -- Я бы  взял,  бутылку
поставлю на берегу...
     Счастливчик посмотрел на меня.
     -- Пошел отсюда, сволочь... -- В глазах у него лед плавал.
     "Свитерок я тебе не отдам, раз такое оскорбление, --  решил я. -- Пойду
Шурке и ребятишкам радиограмму отклепаю..."


4

     В  порт Нагаева  мы пришли  под утро следующего дня. По дороге  на  нас
обрушился  ливень с  грозой.  Я впервые наблюдал грозу в высоких широтах,  в
период сильных магнитных бурь -- зрелище такое, что захватывает дух. А когда
мы  вошли в порт,  небо  было чистое, все суда сверкали, как после покраски,
даже унылые лесовозы, которые грузили на рейде, не портили общего вида.
     В бухте стояли тунцеловные суда со звездочками за ударную работу -- они
пришли  с западного полушария,  ледокол  "Сибирь" и несколько незнакомых мне
торговых пароходов.  Мы  пришвартовались к  лихтеру  немецкой  постройки,  и
портовые грузчики, изголодавшись по работе, сразу стали кидать нам на палубу
кошельковые невода, бухты поводов, кухтыли, сететряски, посолочные  агрегаты
-- в общем,  всю немудреную рыболовецкую технику. Эту технику мы должны были
развезти  по судам, которые находились на промысле. Скоро  должна была пойти
селедка, и нас бросали  на транспортные  работы.  Мы селедку  не  ловили,  а
только должны были возить ее с места промысла на  плавбазы. Плавбаза "Днепр"
стояла недалеко от нас -- ржавая, с громадной  трубой, из которой валил дым.
На.  палубе завтракала  бригада  девушек-сезонниц  -- они  стояли  у  борта,
удерживая  в  руках дымящиеся тарелки. Много новоприбывших девушек  было  на
пассажирском   пароходе   "Сергей   Лазо",   который    отдавал   якорь   на
противоположной стороне бухты.
     Погрузку  мы закончили после обеда, и  нас сразу же отогнали на рейд. Я
замешкался со сборами, и теперь мне пришлось добираться к берегу на рейдовом
катере.  Этот  катерок  носил  громкое название: "Писатель  Валерий Брюсов",
работали  на  нем два матроса  и  старшина -- волосатый  мужик в  выгоревшей
рубахе, с кровоподтеком под глазом. Все они были в годах, хотя здесь возраст
трудно определить,  если  человеку живется хорошо. А работа у  них была, как
говорят, "на ш(ру":  двое суток они работали, а трое отдыхали. Они, конечно,
не отдыхали, они еще на трех работах  вкалывали. И вечно ходили с протянутой
рукой: краску  им давай,  кисти, гвозди...  Я их  деловой  характер знал  по
Владивостоку  --  там таких  хватало  с  избытком.  Я  сам  как-то  пробовал
устроиться на такую  работу, что немыслимо было. Мне  сказали: возьмем, если
умрет кто-нибудь... Но  умирать из  них никто не  собирался -- здоровые были
мужики...
     В  городе  я  первым делом пустился по магазинам. Я хотел  купить  себе
кожанку, но  их уже  расхватали  моряки других  судов.  Тогда я купил  Шурке
бюстгальтер. Шурка написала  мне, что  во Владивостоке нет  бюстгальтеров ее
размера,  а  старый  порвался, и  ей на пляж  выйти не в  чем. Ей  нужен был
восьмой размер, я везде искал такой и нашел только в Магадане. А еще я купил
Витькиным детишкам  барахла на костюмчики и  все это  вместе отправил  домой
посылкой. Я даже успел попариться в бане, а  время еще оставалось, и тогда я
решил  посмотреть  кино.  В  ожидании  сеанса я устроился на скамейке  перед
кинотеатром  "Горняк"  и неторопливо  тянул  пиво  из  бутылки,  разглядывая
городской пейзаж,  который  особенно ясно воспринимаешь  после  парилки,  на
голодный желудок.
     Я  в Магадане  был  несколько раз, но  почти не  помнил его  в  хорошую
погоду.  Город  был  такой,  словно его вымыли к празднику,  не тронутый  ни
пылью,  ни копотью, чувствовался сильный запах освеженных  морским  воздухом
деревьев, и вкус пива придавал всему  этому неповторимое  ощущение.  Все мне
здесь  сегодня было в новинку, но больше всего я глазел на северных  девушек
-- они  были в  ярких  летних одеждах,  оттенявших  белизну шеи и  рук, едва
тронутых скупым  солнцем,  а  в глазах  девушек, в их походке,  во  взглядах
сквозило   нетерпеливое  ожидание  любви,  которая  --   что  ни  говори  --
по-настоящему приходит только один раз и имеет свой сезон, свое время...
     Пока я пил пиво, сеанс  начался, я  вошел в зрительный зал с  небольшим
опозданием. Фильм был индийский, цветной, целых две серии, и пока я добрался
в темноте до  своего места, все женщины в зале уже плакали -- чувствительная
была картина. А женщин  было много, у меня  прямо глаза разбежались  -- я их
давно не видел столько вместе. У меня от всего этого даже в горле пересохло,
и я решил зайти в пельменную еще  выпить пива  -- только на  экран пару  раз
глянул да еще на плачущих женщин и вышел.
     Пельменная  находилась недалеко, двумя домами ниже по  улице,  но  я не
узнал  ее  теперь. За  это  время  в городе появилось много разных  перемен.
Сейчас, к примеру, все столовые превращали вечером в рестораны, и  цены были
ресторанные,  а в парикмахерских  в основном  работали культурные женщины, а
раньше мужики работали, настоящие разбойники, -- того и гляди волосы оторвут
вместе со шкурой! А еще, как я заметил, везде на туалетах появились шикарные
портреты мужчины и женщины  --  женская  головка под буквой  "ж"  и  мужская
голова под буквой "м", и разные другие перемены.
     В  пельменной  сидело много народа, но из наших никого не  было,  кроме
Счастливчика. Он  сидел за  одним  столом с  двумя  девушками, а одно  место
оставалось свободным, и я занял его.
     На Счастливчике был новенький костюм, однобортный,  в широкую клетку --
влетел он ему, видно, в копеечку. Счастливчик был холостяком, я знал, что он
деньги ни  во что не  ставит,  но  не  осуждал  его  сегодня:  он был  такой
представительный, прямо красивый в этом  костюме... И девушки были под стать
ему, особенно одна  --  лет  восемнадцать на  вид, голубоглазая, с загорелой
кожей, с венком из одуванчиков  в волосах. Вторая была темноволосая, пухлая,
в платье с таким  глубоким  вырезом  на  груди, что  боязно  было  смотреть.
Девушки  вели пустяковый разговор, но я чувствовал, что между ними уже вовсю
шло невидимое  соревнование, как  то бывает, когда обеим хочется понравиться
одному человеку. И разговор,  и загар,  и одежда выдавали в них  не местных,
скорее всего, они были с запада и приехали сюда на селедочную путину.
     Счастливчик, казалось,  никого  не  замечал вокруг,  занятый  какими-то
своими мыслями. Он  пил водку и молчал и все курил, а  я входил во вкус пива
-- осушал  бутылку за бутылкой, а  потом  подошла официантка.  Это  была еще
молодая женщина,  но уже с усиками, в служебной форме с кружевами, а на руке
у нее был якорек вытатуирован -- может, в прошлом морячка была или так чего.
Она сосчитала пустые бутылки на столе и подозрительно посмотрела на меня.
     -- Чего  смотрите?  -- разозлился я. -- Я  ничего  не украл, я  человек
честный.
     -- Вы один или с товарищем? -- спросила она у Счастливчика.
     -- Чего? -- не понял Счастливчик.
     -- Деньги, говорю, за этого гражданина тоже заплатите?
     -- Хорошо, -- Счастливчик невесело подмигнул мне.
     Он  бросил  ей  сотню  --  одной  бумажкой,  и  она  так  быстро  стала
отсчитывать  сдачу, что уследить за ее руками немыслимо было,  только якорек
мелькал... Счастливчик, не пересчитывая, сгреб бумажки и  сунул их в карман.
Девушки  тоже рассчитались, одна из них поднялась  --  у нее  было обиженное
лицо, а вторая, с  одуванчиками, продолжала  сидеть, и тут я увидел, что она
--  впервые  за это время  -- открыто смотрит на Счастливчика. Это стоило ей
немалых трудов: лицо разгорелось, на лбу от волнения пульсировала жилка...
     Неизвестно, чем бы это кончилось, но тут Счастливчик посмотрел на нее.
     -- Ну как, договорились? -- сказал он и в