гие чувствуют себя, как дома.
Альбатросы уверенно выписывают виражи над водой, мелкие тайфунники и
качурки шустро снуют в "ущельях" между волнами. На одном гребне я заметил
морского котика - он стоял "на хвосте", с любопытством нас разглядывая.
Несмотря на шторм, крейсер уверенно шел вперед и 160 километров преодолел
очень быстро.
   К утру стало потише, но высадка на берег Александр-Селькирка заняла
целых два часа. Столько же времени было в моем распоряжении, чтобы
исследовать остров. Он почти вдвое меньше, чем Робинзон-Крузо (всего 60
км2), но в высоту достигает 1800 метров. Здесь холоднее и суше, склоны
покрыты цветущими лугами, а вершины - подобием тундры.
   Обратный путь мы проделали за день. Хотя маршрут наш проходил лишь
немного южнее, чем по дороге к островам, мы оказались уже в умеренных
широтах, так что птиц в открытом океане стало заметно больше. Встречались
стайки дельфинов (Lagenorhynchus australis), а в глубоких водах над
Чилийским желобом мы разминулись с группой кашалотов (Physeter catodon).
Кормили нас омарами и треской - крейсер попутно снабжал командование
"дефицитом".
   На базу флота Консепсьон мы прибыли поздно ночью, но лавка "Военторга"
еще работала. Среди прочего ассортимента мне попались на глаза симпатичные
стреляющие ножики - легкие, удобные и всего по полдоллара штука. Прикинув
в уме число знакомых, которым стоит привезти по сувениру, я попросил
завернуть мне 15 штук.
   - Ты откуда, парень? - спросил потрясенный продавец.
   - С Пирра, - ответил я. Тут настала моя очередь удивляться: оказалось,
что он читал "Неукротимую планету" Гаррисона! Мы с продавцом обменялись
впечатлениями о книжке, а на прощание он посоветовал мне не пытаться выйти
с базы через проходную: могут быть неприятности.
   Я нашел дырку в заборе, вышел в город и сел на последний автобус до
Теmuco, неофициальной столицы Араукании.
   В Темуко шел прохладный весенний дождь. Надев полиэтиленовый плащ, я
вышел по спящим улицам на окраину и поднялся на высокий холм Cerro Neloe.
В Чили природные зоны сменяются чуть ли не каждую сотню километров, и
теперь вокруг было нечто вроде букового леса Центральной Европы, но с
невысоким кучерявым бамбуком в подлеске. Европейских сонь тут заменяет
пушистый пучеглазый зверек - опоссум монто (Dromicops australis),
последний представитель очень древней группы сумчатых. Через дорожки
ползали здоровенные угольные черепахи (Geochelone carbonaria). На вершине
в сером свете сумерек стояли три больших деревянных идола, высеченные из
цельных стволов вековых буков Notofagus obligua прямо на корню - тотемные
столбы индейцев-мапуче.
   Когда в лесу появились бегающие трусцой и выгуливающие собак граждане,
я спустился на розовые от цветущих абрикосов и персиков улицы городка.
Темуко вполне мог бы быть центром какого-нибудь швейцарского кантона.
Тихие улочки, веселые приветливые люди, хотя и одетые несколько
по-пижонски, но довольно интеллигентные на вид. В магазинах продаются
всякие забавные вещицы - например, телефоны в виде бананов, батонов хлеба
и кукурузных початков. Ничто не напоминает о бурной кровавой истории этих
краев, ставших теперь райским уголком.
 
   "Мапуче" означает "люди земли". Племя известно также под названием
"арауканы". В отличие от диких соседей из-за гор, живших охотой теуэльче
("людей степи"), мапуче умели выращивать картофель. Никто не знает, откуда
они пришли сюда и сколько веков прожили в мире среди гор, лесов и озер
Южного Чили.
   В 1495 году с севера двумя колоннами вторглась в Арауканию 500-тысячная
армия инков. За всю историю доколумбовой Америки не собиралось такого
огромного войска. Одна колонна шла берегом от оазиса к оазису, другая -
сперва двигалась по степным восточным предгорьям, потом через перевал
вышла в Чили и на месте нынешнего Сантьяго соединилась с первой.
Немногочисленное местное население не могло оказать сколько-нибудь
серьезного сопротивления и в конце концов вливалось в ряды захватчиков.
Следом за пехотой шли инженерные корпуса, прокладывавшие мощеную дорогу.
Казалось, еще немного - и весь юг континента окажется владением Империи.
   Но дороге не суждено было пройти дальше Вальпраисо. Двинувшись на юг по
Продольной долине, армия вторжения вступила на земли мапуче. Ни один воин
не вернулся обратно.
   Неизвестно, сколько еще раз штурмовали бы инки непокорных соседей, если
бы их самих не поработили конкистадоры. Вскоре уже испанская армия (на
девять десятых состоявшая из индейцев) пришла из Перу завоевывать юг. Но
мапуче не разбежались при виде закованных в латы всадников и не признали
себя подданными короля Кастилии. Началась кровопролитная война, длившаяся
более трехсот лет.
   Раз за разом обрушивались испанцы на арауканов, раз за разом тянули
линии крепостей от порта Вальдивия до острова Чилоэ. Индейцы отступали на
юг, в лабиринт хребтов, фьордов, ледников и узких проливов. Потом их
отряды просачивались обратно - и в результате очередного налета оттесняли
белых за реку Биобио. Мапуче достали в Аргентине лошадей, научились
разводить их и ездить верхом. Английские авантюристы снабжали их ружьями.
Несмотря на бесчисленные жертвы и крайнее ожесточение обеих сторон,
захватчики так и не смогли утвердиться в Араукании. До самого
провозглашения независимости Чили племя оставалось единственным в Южной
Америке непокоренным народом. В конце концов республика заключила с ними
мир, по которому они сохраняли за собой всю территорию к югу от Биобио,
кроме Чилоэ и Вальдивии.
   Постепенно в результате деятельности миссионеров и торговцев мапуче все
же пустили на свою землю белых и согласились войти в состав Чили. Но, в
отличие от других племен, они остались хозяевами своих земель и сейчас
живут не хуже европейцев. Это спокойный, даже несколько флегматичный
народ, по облику которого совершенно невозможно догадаться о его славном
прошлом. В городе они уже смешались с белыми, но в деревнях еще живет
около полумиллиона чистокровных арауканов.
   Я поднялся на автобусе в сторону аргентинской границы, на 30 километров
вглубь гор. Вокруг пела европейская весна: мокрые поля со стогами
перезимовавшего сена, живые изгороди, горы в дымке распускающихся листьев.
На востоке клубились тяжелые серые тучи и проглядывали мрачные снеговые
хребты. Вместо грачей и аистов по лугам бродили коричневые ибисы
Harpiprion и маленькие каракары-чиманго (Milvago). На заборах сидели
"луговые жаворонки" (Sturnella) - красногрудые птицы, очень похожие на
жаворонков Севера, но совсем им не родственные. По склонам кое-где
виднелись породистые коровы и отары овец в сопровождении нарядно одетых
конных пастухов, в боковых долинках спрятались аккуратные деревушки.
   Размытая за зиму колея вела в большой национальный парк Conguillo.
Летом здесь бывает очень много туристов, но сейчас, в холодное межсезонье,
я был единственным человеком на тысячи квадратных километров территории.
   Гигантские массы туч, разорванных в клочья острыми клыками пиков,
стремительно неслись в небе, раз в полчаса поливая меня шквальным ливнем
или посыпая мокрым снегом. Иногда в пробоины туч ударяло солнце, и тогда
сразу становилось жарко, а кусочек мира под лучами вспыхивал красками.
Пару раз за день дырки в разных слоях облаков совпадали, и слева проступал
белый конус вулкана Llaima (3124 м) с султаном клубящегося пара. Но
большую часть времени даже о высоте других гор можно было только
догадываться. Лавовые потоки почти невидимого вулкана пересекали дорогу.
Самые свежие из них, пяти-десятилетней давности, еще были совсем голыми, и
ветер гнал по ним серые пыльные смерчи. Более старые поля лавы покрывал
мягкий ковер лишайников, и там быстрые ласточки гонялись за комариками,
летавшими над камнями несмотря на холод, ветер и дождь со снегом.
   Только в холодных странах можно научиться по-настоящему понимать
красоту плохой погоды. Пусть горы кутаются в серое одеяло туч; пусть
последняя пара носок уже хлюпает; пусть куртка, свитер и обе ветровки
промокли насквозь и вода ледяными струйками просачивается сквозь четыре
футболки; пусть ветер, словно оживший покойник, хватает стылыми ладонями
за лицо; пусть белые колонны дождя со снегом и градом вырываются из засад
в боковых ущельях, как инеистые великаны из "Старшей Эдды" - но нет ничего
прекрасней плохой погоды в весенний день. Потому что этот дождик-снегоед,
этот ветер с его глупыми шутками, эти бесстрашные ласточки и комарики, эти
нежные пушистые лишайники, которые сильнее всех стихий, вместе взятых, эти
серебристо-черные тучи, этот сказочный лес, в котором кажется глупым и
пошлым заниматься чем-либо, кроме черной магии, эти гордые горы, лучше
которых... сами знаете, и особенно этот самый сладкий в мире коктейль с
запахом клейких почек и вкусом талой воды под названием "весенний воздух"
- все это и есть настоящая жизнь. И весна, весна! Я так люблю весну - и в
этом году у меня их две! А через месяц будет жаркое бразильское лето! Ура!
   В таком дурацки-веселом настроении я шагал по дороге, тихонько распевая
детские песенки, километр за километром впитывая в себя окружающую
красоту. Жаль только, что все это досталось только мне - я знал, что Юлька
не испугалась бы дождя, а весну она любит так же, как и я. Постепенно
колея вошла в странный лес, не похожий на все другие леса мира. В этих
горах верхняя граница лесного пояса образована не чахлыми кустами и
стлаником, а самыми могучими и крепкими деревьями. В нижней части склонов
растут листопадные виды южных буков, в основном Notofagus procera до 80
метров высотой, и "чилийский тис" Saxegothaea, а вверху - гигантские
вечнозеленые буки N. dombeyi. Впрочем, если вдуматься, у нас в горах ведь
тоже растут вечнозеленые деревья - ели, пихты, сосны. У южных буков
листочки совсем маленькие и очень красивые - круглые, с зазубренными
краями, как у карликовой березки. Издали бывает трудно понять, лиственное
это дерево или хвойное.
   Пока я шел по листопадному лесу. Снег здесь уже сошел, зазеленела
молодая травка и подснежники. Насекомых было мало, но зато всюду
попадались наземные пиявки - хищные, улиткоядные, грибоядные и прочие -
которые в условиях низкой численности насекомых занимают свободные
экологические ниши. В кустах сновали стайки мелких птиц. У нас они обычно
состоят из синиц, поползней и пищух. Здесь были другие виды, но с теми же
тремя способами поиска насекомых (в ветках, ползая по стволу сверху вниз и
снизу вверх). Вообще было очень интересно посмотреть на эти леса,
возникшие совершенно независимо от наших северных, но в сходных условиях.
Дорога прошла мимо колдовского озера Lago Verde ("Зеленого") с ярко-синей
водой и изумрудными отмелями. На плесах уже плавали первые нырки, бакланы
и лысухи, а в заводях собрались мелкие рыбки Galaxia и огромные, похожие
на древних стегоцефалов хищные шлемоголовые лягушки (Caliptocephalus
gayi). Из более крупных животных мне встретился лишь маленький доверчивый
олешек с красноватой шерстью - южный пуду (Pudu pudu).
   По мере подъема на дороге и в лесу становилось все больше снега. Было
как-то непривычно идти под шумящими на ветру зелеными кронами среди
сугробов.
   Впечатление нереальности усиливал пышный бамбук Chusquea quila и
выползшая на снег после спячки тропическая мелочь - богомолы, пушистые
долгоносики, небольшие пауки-птицеяды. Вообще у меня уже немного кружилась
голова от обилия впечатлений. Ведь всего две недели назад я еще купался в
Рио Ману, а с тех пор побывал на Альтиплано, в абсолютных пустынях
побережья, на океанских островах и в субтропиках Центрального Чили. Выше
900 метров снег стал таким глубоким, что я пробивался вперед с большим
трудом. Внизу переливалось неземными красками озеро Arco Iris
("Радужное"). Поперек тропы вились следы зайцев, лис и пуду, а иногда пумы.
   За небольшим перевалом передо мной распахнулась стальная гладь
окруженного снеговыми стенами хребтов озера Конгийо. Хотя оно уже почти
освободилось ото льда, птиц на нем еще не было, только на берегу
разгуливала пара сероголовых гусей (Chloephaga poliocephalus) - они
родственны андским, но не белые, а рыжие.
   Удивительный лес покрывал склон, спускавшийся к воде.
   Высокие деревья с обросшими бородатым лишайником серыми стволами
величественно покачивали похожими на канделябры кронами. Кора их
напоминала сосновую, лес тоже был похож на сосновый бор - с запахом смолы,
белым ягелем, усыпанным чешуйками шишек. Но ветви странных деревьев
покрывали не иголки, а колючие чешуи, и шишки их размером с футбольный
мяч. Это были чилийские араукарии (Arucaria araucana), "живые ископаемые",
сохранившиеся кое-где в Южном полушарии со времен, когда даже динозавров
еще не было на свете. Здесь, на южном склоне, снег только что сошел. Над
подснежниками кружились вездесущие колибри. Повсюду бегали завезенные из
Европы зайцы-русаки, а в кронах с шумом кормились длиннохвостые
патагонские попугаи (Cyanoliseus patagonicus). Когда их стая рассядется в
ветвях, ее почти не видно благодаря защитно-зеленой окраске. Но стоит
птицам взлететь, как они словно взрываются "светофорными" красками - снизу
попугаи желтые с красным пятном на брюшке.
   У озера стоял пустой кемпинг. Все домики были заперты, но я вынул
стекло в административном корпусе и расстелил спальник в кинозале. Ночь
выдалась беспокойной. Ветер тяжело дышал, мягко нажимая на окна, скрипели
и стонали араукарии. Где-то вдалеке раскатисто хохотал американский филин
(Bubo virginianus). Я вышел на улицу. В просвет облаков был виден красный
отблеск кратера. Озеро глухо шумело и плескалось, между тенями причудливых
араукарий перебежками двигались зайцы. Черная тень филина появилась в небе
и качнулась было в стророну одного из них, но ушастый стрелой нырнул в
кусты, и филин бесшумно улетел прочь. Из-под домика донесся шорох. Включил
фонарик и увидел небольшого щитоносного броненосца (Chlamyphorus retusus),
пытавшегося подрыться под фундамент. В трудовом азарте он даже опрокинулся
на спину, сверкая голым розовым пузом. Я прошелся немного по дороге и
встретил длинноклювого козодоя (Caprimulgus longirostris). Чем кормится в
такое холодное время эта насекомоядная птица, не знаю.
   Утром я попытался подняться на перевал 1200 метров и выйти из парка с
другой стороны. Чем выше я забирался, тем толще и громадней становились
араукарии и глубже снег. На перевале его лежало, наверное, не меньше трех
метров. Чуть выше начиналась ягельная тундра. А ведь я был не так уж
далеко от сельвы Перу, где о подъеме на такую небольшую высоту узнаешь в
основном по увеличению количества бабочек! На западном склоне снега
оказалось меньше, но он был такой рыхлый, что я сразу провалился по грудь.
Стало ясно, что придется идти обратно, хотя туда втрое дальше.
   Этот день был заметно теплее, и вскоре я заметил, что горные склоны
изменили цвет: ветки листопадных буков из серых стали красными. Между
стволами с громким криком "чью-кви-кви" летали великолепные магелланские
дятлы (Campephilus magellanicus) - большие, черные, а самец еще и с
ярко-красной головой, украшенной хохлом в виде знамени. Дождь шел почти не
переставая, но настоение у меня было прекрасное. Я понимал, что должен
радоваться уже тому, что много солнечных просветов было вчера. В этих
краях ясные дни обычно бывают только летом и в начале осени, а в другое
время года можно за месяц ни разу не увидеть вершины гор. Зимой морозы в
горах достигают 25-30 градусов (обычно 5-10). Под вечер тучи все же
разошлись ненадолго, и я тут же развесил по рюкзаку мокрые носки и
футболки.
   Из Темуко я приехал единственным в день автобусом и в спешке не успел
купить никаких продуктов, кроме яблок. Чилийские "manzanos" славятся на
весь мир - трудно было устоять и не съесть весь мешок сразу. С большим
трудом растянул их на полтора дня. Теперь они все равно кончились, и я
грустно обсасывал последний огрызок, напевая на мотив известного шлягера:
"manzana... manzana... manzana...
   люблю я яблочки, ну кто же виноват?" Есть хотелось ужасно. Хотя дорога
шла под гору, 30 километров под дождем я прошел с некоторым трудом, а до
шоссе оставалось еще 10. Но тут, проходя мимо стоявшего еще вчера пустым
кордона, я заметил над крышей дымок.
   Идеи охраны природы находят живой отклик в сердцах жителей Южной
Америки. Нет здесь более популярных слов, чем "экология" и "защита леса".
Конечно, это не означает, что какой-нибудь крестьянин не станет расчищать
свой кусок земли и оставит детей голодными. Но зато к людям, работающим в
этой сфере, повсюду относятся с огромным уважением. Биологи, лесники,
егеря заповедников чувствуют себя членами некоего братства, призванного
спасти человечество, и, даже не будучи лично знакомыми, относятся друг к
другу так же, как в старину геологи Севера.
   Поэтому двое сторожей парка, заехавших проверить избушку после зимы,
встретили меня как лучшего друга. Простые ребята, они не удивились ни
обвешанному носками рюкзаку, ни вообще моему присутствию в горах в
холодное время. Профессионального биолога во мне признали и без
Индульгенции - любители приезжают сюда только летом, а если не в сезон, то
с ними неизбежно что-нибудь случается. В эту весну в Конгийо уже погибли
двое немцев. Меня и друг друга они называли не "дон", "сеньор" или
"кабальеро", а просто "мачо" ("мужик"). Они спали в ватниках на груде
проросшего лука, пили чифирь из мате и закусывали мясом сбитого машиной
барашка. Но зато, пока мои мокрые шмотки сушились на печке, меня накормили
шашлыком так, что вместо сердца стал стучать желудок, потом отвезли на
джипе в деревню и посадили на молоковозку, идущую в Темуко.
   Дальше на юг начинается Чилийский Озерный край - поперек Продольной
долины лежат большие озера, а ландшафт напоминает Шотландию, как я ее себе
представляю. В час ночи я доехал до городка Pucтn между озером Villarica и
вулканом, тоже Бийярика (2840 м). Привычно найдя по путеводителю самый
дешевый отель, я был удивлен тем, насколько он оказался комфортабельным.
Весь следующий день шел дождь. Утром я сделал было вылазку на озеро, но
там ничего интересного не обнаружилось. Поэтому до самого вечера я сидел в
кресле у камина, читая журналы (сколько всего произошло за лето!) и болтая
с постояльцами.
   Наутро погода стала получше, и я сделал вылазку к самому красивому из
озер, Lago Todos los Santos ("Всехсвятскому"). Оно начинается под
гигантским, идеально правильным снеговым конусом вулкана Osorno (2660 м) и
длинным узким фьордом тянется между хребтами к подножию пика Tronador
(3250). Склоны гор вокруг покрыты густыми буковыми лесами, в которых
бродят целые стада завезенных из Англии благородных оленей. В Чили они
почему-то стали гораздо крупнее и так размножились, что местами сильно
повреждают растительность. Когда плывешь на моторке по озеру, то и дело
вспугиваешь стаи изумительно красивых черношейных лебедей (Cygnus
melanocoryphus). Из озера вытекает быстрая речка с сине-зеленой водой,
изобилующая североамериканской радужной форелью (Salmo irideus) и
ручьевыми утками. На ней много красивых водопадов, по берегам растет
странный лес из деревьев с желтой корой, напоминающих камчатскую каменную
березу. Между их стволами мелькают изящные тени европейских ланей, а по
земле ползают в своих домиках единственные в мире сухопутные ручейники.
   Дальше к югу мапуче почти нет, население состоит в основном из потомков
немецких иммигрантов начала века. Испанский язык такой легкий, что все
приезжие быстро на него переходят. Вот и здесь даже глубокие старики уже
не говорят между собой по-немецки. Правда, в селах повсюду стоят
лютеранские кирхи, а в последние годы из-за наплыва туристов из ФРГ снова
появились немецкие названия улиц, кафе и отелей.
   Продольная долина здесь обрывается и дальше на юг идет уже как морской
пролив.
   Слева ее ограничивает изрезанная фьордами стена Анд, а справа - цепочка
островов, продолжение Берегового хребта. Первый остров, самый большой,
называется Chiloe. Пейзажи Чилоэ напоминают кар