году сель мгновенно убил 5000 его жителей.
Город отстроили вновь, и в 1962 году еще 4000 человек оказались
похороненными заживо. Юнгай и опять восстановили на прежнем месте, где он
простоял целых восемь лет, после чего был залит селем в третий раз, причем
погибло 80000 человек. После каждой катастрофы жители, отстроив город,
возводят на соседнем холме статую скорбящего Христа, причем каждая
следующая больше и печальней предыдущей. Если бы я не был атеистом, то
стал бы им в Юнгае.
   "Айювии" обычно провоцируются землетрясениями, так что в 1970 году
пострадали и многие соседние города. Продолжающиеся толчки порой
заставляют движущийся сель растекаться со скоростью до 500 км/ч. Сейчас
столица этого района, город Huaraz - тихое туристское местечко, где даже
обилие альпинистов и прочих приезжих не заставило цены подняться выше 2$
за обед. Отсюда можно взобраться на автобусе к озерам Llaganuco - холодным
голубым овалам в окружении черных стен каньона.
   Глядя на их спокойные воды, в которых отражается белый купол Уаскарана,
трудно представить, что в любой момент они могут стереть с лица земли
расположенный как раз под ними Уарас со всеми жителями. На озерах
множество птиц, а по зеленым берегам пасутся белоснежные андские гуси
(Chloephaga melanoptera).
   От озер колея поднимается серпантином к перевалу через Белые горы. Я
уныло тащился вверх, не рассчитывая на попутку, но меня догнал "газик"
местной полиции. Дорога довольно жуткая, к тому же ребята нервно
оглядывались по сторонам, сжимая в руках автоматы.
   Еще несколько лет назад отсюда начинались владения маоистов из Sendero
Luminoso, "Сияющего пути". В последнее время, после ареста их пахана
Абимаэля Гусмана и других "вождей", организация здорово сдала позиции.
Часть людей ушла в Боливию, часть капитулировала или просто разошлась по
домам. Лишь в самых глухих районах, особенно к северу от озера Хунин и в
горной сельве, еще бывают случаи нападений маоистских стай. По телевизору
регулярно показывают рекламный клип: сцену расстрела, потом текст: "Вы
думаете, что все кончилось и мы никогда до вас не доберемся. Но если вы не
придете с повинной, рано или поздно мы найдем вас и казним. Департамент
полиции." Крут Фухимори, крут...
   Не от хорошей жизни пошли местные жители за "Сендеро", и не тяга к
острым ощущениям заставила их 15 лет вести гражданскую войну. Горы
Центрального Перу - один из самых бедных районов мира. Сумасшедший рельеф
до последнего времени не позволял провести сюда нормальные дороги, а сухой
холодный климат превращает земледелие в каторжный труд. К тому же еще
недавно местные жители, почти поголовно индейцы, подвергались безжалостной
дискриминации. Сейчас установлено формальное равноправие, но лишь немногим
общинам удалось выкупить землю у белых хозяев. Так что живут здесь хуже,
чем при инках.
   Первой в 40-е годы начала борьбу партизанская армия "Tupac Amaru",
названная в честь последнего инки и добивавшаяся изгнания белых. После
поражения "Тупак Амару" знамя борьбы перешло к маоистам, и лишь
экономический рост последних трех лет заставил большую часть населения
сложить оружие.
   Я простился с полицейскими на перевале и пошел дальше пешком. На этой
стороне гор было довольно пасмурно и зверски холодно (высота перевала 4800
метров).
   Совсем рядом начинались синие ледопады Уаскарана, внизу сверкали озера,
а на севере торчала из облаков острая снежная пирамида - Nevada Alpamayo
(6524).
   Говорят, что это самая красивая гора мира, но по-моему, Чогори в
Каракоруме еще лучше.
   Черно-белая горная каракара (Phalacobaenus albogularis) спикировала на
замерзшую лужу и принялась долбить тонкий лед. Я подошел поближе и увидел,
что подо льдом плавает Atelopus - черная высокогорная лягушечка. Благодаря
цвету она может греться на солнце сквозь слой льда.
   Поскольку зимы здесь не бывает, растениям легче подниматься в
высокогорья. Даже у самой снеговой линии растет такая густая трава, что
можно пасти скот. Стада коров и овец, гуляющих вокруг маленьких хижин,
придают пейзажу сходство со Швейцарией. Только ламы не вписываются. На
альпийских лугах множество красивых цветов, из которых одни причудливые,
например пуйи, а другие удивительно похожи на наши горные, например,
"андский рододендрон" (Bejaria). Под сенью его душистых кустов я и
заночевал, найдя укромную нишу в большом ледниковом валуне.
   Хотя Юлька, уезжая, оставила мне свой спальный мешок и теплые вещи, но
все это было рассчитано в основном на тропики, так что даже в двойном
комплекте я проснулся от холода. Нежный рассвет робко выглядывал из-за
гор, синие вьюрки (Passerina) с веселым щебетом обследовали мой рюкзак, а
в деревушках на той стороне ущелья уже поднимались дымки - народ собирался
завтракать. И маленькие кактусы Parodia уже раскрыли навстречу солнцу свои
чудесные цветки.
   Через час я спустился к первой деревне, затем прошел еще десяток.
Нигде, даже на Кавказе, я не видел такого гостеприимства, как здесь. Едва
завидев меня, все жители от детей до стариков бежали навстречу с громкими
криками "здравствуй, брат!" Они жали мне руку, хохотали от радости и
готовы были вынести из дома последнюю лепешку, чтобы дать мне в дорогу. А
ведь это не такие уж дикие места - туристы здесь бывают достаточно часто.
Наверное, просто люди хорошие. Наконец меня догнали уже знакомые
полицейские и отвезли вниз, на самое дно долины. Тут было жарко и сухо,
тощие кактусы торчали из-под камней. Я пошел на юг и через час "голоснул"
маленький грузовичок.
   В кузове уже был пассажир - парнишка лет двадцати двух, довольно
ободранного вида. Первые несколько часов он угрюмо молчал, потом вдруг
вытащил из кармана ножик длиной сантиметров пять и заявил:
   - Слушай сюда! Я из "Сендеро"! Гони деньги!
   Я достал свой ножик, на целый сантиметр длиннее, и сказал:
   - Отлично! Люблю убивать коммунистов! Еще вопросы есть?
   Парень убрал нож и замолчал часа на три, а потом жалобно произнес:
   - Слушай, ну дай хоть немного денег! Не на что до Лимы доехать!
   Я уже готов был помочь ему, поскольку дал бы голову на отсечение, что
насчет "Сендеро" он врет. Но тут мы остановились на заправку. Шофер отвел
меня в сторону и прошептал, оглянувшись:
   - Будь осторожен с этим типом! Он из "Сендеро Люминосо"! Они очень
плохие люди!
   Всех убивают!
   Не знаю, была ли это правда или меня все-таки разыгрывали. Уже стемнело.
   Пушистые горные лисички (Cerdocyon) перебегали дорогу в лучах фар,
полоски степных пожаров ползли вверх по дальним склонам. Слышно было, как
"грозный террорист" стучит зубами от холода. Потом он принялся клянчить и
не умолкал весь оставшийся путь до Сан Луиса. Но этим дело не кончилось.
Он ходил за мной по городку, он пытался просочиться за мной в отель и ныл,
ныл, ныл. Чем больше он ныл, тем сильнее мне хотелось его все-таки
зарезать, но на каждом углу торчал полицейский. Наконец я выдал ему пять
центов, чтобы отвязаться. Этого ему хватило, чтобы взять билет на
последний автобус до ближайшей остановки. Я посоветовал ему спрятаться за
других пассажиров и попытаться так добраться до Лимы, но оказалось, что
кроме него этим рейсом никто не ехал. "Чтоб ты в аварию попал, скотина!"-
сказал я в сердцах, когда автобус скрылся за поворотом.
   Тащиться в отель было лень, и я прошелся пару километров в гору до
озера Laguna Puruay, где и заночевал в старой кошаре.
   Озеро расположено на высоте 3500 метров, но благодаря теплому
микроклимату по берегам растет карликовый облачный лес - "выставка"
папоротников, маленьких "драгоценных орхидей" (у них не очень интересные
цветы, но удивительно красивые листья), мхов и колибри. Рано утром можно
увидеть редчайшую картину: прячась в тумане, из леса выходят пастись на
луга мохнатые горные тапирчики (Tapirus pinchaque).
   Вернувшись в Сан Луис, я поймал попутку дальше на юг. Дорога вилась по
берегу речки, и я высматривал под перекатами ручьевых уток (Merganetta
armata) - своеобразных птиц, которые кормятся в самых бурных реках Анд.
Вдруг мы увидели автобус, лежащий вверх колесами в реке. Шофер, раздевшись
догола, перетаскивал на берег кожаные сиденья и прочие движимые детали.
Парня из "Сендеро" нигде не было видно.
   Я был потрясен подобной результативностью невинного пожелания.
Впоследствии, когда мне пришлось передвигаться в основном автостопом и
нередко торчать на обочине по нескольку часов кряду, я пробовал проверить
эту методику на водителях проносившихся мимо лимузинов, но ни разу не
сумел повторить успех.
   Мучимый угрызениями совести по поводу невинно пострадавшего шофера
автобуса, я добрался до маленького городка Chavin. Три тысячи лет назад
здесь располагался центр культа ягуара (или пумы - ягуар ведь не водится
на такой высоте). Большой курган на окраине города скрывает огромный
подземный лабиринт. Сотни метров узких ходов пронизывают холм и уходят
вглубь гор. В стены то тут, то там вмонтированы круглые каменные головы
размером с большой арбуз. Большинство из них со зверским выражением лиц,
но некоторые смешно улыбаются или весело подмигивают. Несмотря на
бесчисленные землетрясения, туннели до сих пор в отличном состоянии, хотя
во многие тупики уже не зайдешь - их заполнил кровавый помет вампиров,
тысячами живущих в глухих частях лабиринта. Если спуститься далеко вглубь,
к самым корням горы, то попадаешь в небольшую камеру, в центре которой
возвышается трехметровая каменная стела в форме кинжала, сверху донизу
покрытая изображениями богов - полулюдей, полукошек. О строителях Чавина
мало что известно, однако, по предположениям археологов, они были все-таки
людьми, а не гоблинами, хотя в это трудно поверить. По многим данным,
культ ягуара связан с цивилизацией ольмеков - первой в Центральной
Америке, но кто из кого произошел, пока трудно сказать.
   Дорога снова поднялась на перевал, где серые андские олени
(Hippocamelus antisiensis) паслись под краем снежника. Маленькое озерцо
притаилось в ледниковом цирке на высоте 4663 м. Этот прудик под названием
Niсococha ("озеро маленького мальчика") считается истоком Амазонки.
Точнее, здесь берет начало Мараньон, который затем образует Амазонку,
соединяясь с Укаяли. Отсюда всего 270 км до Тихого Океана, но ручейку,
вытекающему из озера, предстоит путь в Атлантику - почти пять тысяч
километров.
   Описав почти полный круг, я опять оказался на западной стороне массива
Уаскарана. Поздно вечером я высадился на развилке дороги близ села
Пачабамба и побрел по колее вверх, слушая, как с треском замерзают лужи.
Поначалу меня согревал вид освещенной закатом Кордильеры Бланка, похожей
на языки пламени, но вскоре стемнело. Медленно набирая высоту, я видел,
как звезды становятся все ярче, трава вокруг все ниже, а лед на лужах все
толще. Чтобы не замерзнуть, приходилось идти быстрее, но рюкзак постепенно
становился тяжелее, а воздух - более разреженным. Единственным живым
существом, встреченным мной за долгие часы подъема, был невероятно
пушистый черный королевский скунс (Conepatus rex).
   Отчаянно завидуя его теплому меху, ковылял я по щебенке, пытаясь
нашарить лучом фонарика что-нибудь подходящее для ночевки. Когда
необходимость провести всю ночь на ногах стала почти очевидной, передо
мной вдруг возник маленький белый домик - кордон национального парка
Уаскаран. Минут сорок стука в дверь - и на пороге появился заспанный
бородатый егерь, несказанно мне обрадовавшийся. Еще час - и я, согревшись
за чашечкой кофе и дружеской беседой, расстелил на полу спальник и стал
смотреть сон про теплые страны.
   Эта высокогорная долинка носит странное имя - "Пуйя-раймонди". Местные
жители стали так ее называть вслед за туристами и сотрудниками парка.
Таким образом на картах появилось латинское название одного из самых
удивительных растений на свете - гигантской пуйи.
   Сейчас Puya raimondi, "живое ископаемое" из семейства бромелиевых,
сохранилась только в нескольких глухих долинках Перу и Боливии, но нигде,
кроме парка Уаскаран, их не осталось больше сотни. Она растет на высоте
пяти тысяч метров, где вокруг только чахлые травинки и крошечные, обросшие
густым белым пухом кактусы. Выглядит пуйя так: на коротеньком толстом
стволе - пышный шар из узких острых листьев, покрытых колючками.
Трехметровому шару требуется около ста лет, чтобы подняться на высоту
человеческого роста. После этого он цветет и умирает.
   Соцветие гигантской пуйи - зеленый "початок" высотой до 10 метров,
свечкой торчащий из колючего шара и покрытый сотнями тысяч отдельных
цветков.
   Компании странных "шаров" - особый маленький мирок, некоторые из
обитателей которого не встречаются нигде больше. В глубине колючих листьев
прячут свои гнезда птицы, от колибри до голубей. Там им не страшен никакой
хищник, но и сами они изредка погибают, напоровшись на шипы (только с
колибри такого никогда не случается). Почти всех их пуйя снабжает не
только жильем, но и кормом - ее нектара хватает десяткам птиц. Больше
всего здесь гигантских колибри (Patagona gigas). Они размером почти со
скворца, а их акробатический пилотаж перед цветками напоминает движения
обычного колибри, снятые рапидом. Золотые дятлы (Colaptes) тоже опыляют
цветы, но они живут в дуплах, которые выдалбливают прямо в самом соцветии.
Головы дятлов выглядывают из гнезд, словно цветы-переростки.
   Большие белые канюки Leucopternis используют "свечи" в качестве
наблюдательных пунктов. Кроме птиц, с пуйей связаны около двадцати видов
насекомых, а в основании стволов живут длиннохвостые горностаи (Mustela
frenata).
   Южнее этих мест, на высоте 4100 метров лежит большое озеро Конокачи,
где гнездятся фламинго и прочие любители ледяной воды. Там я поймал
автобус, битком набитый жующими коку местными жителями. Весело болтая, мы
помчались вниз, сбрасывая высоту километр за километром, а горы на глазах
становились суше и безжизненней - мы спускались к береговой пустыне. На
очередной бензоколонке я вышел из автобуса размяться и увидел пожилого
индейца, у ног которого лежали два больших шевелящихся мешка.
   - Кто там? - спросил я.
   - Chinchilla, - лучезарно улыбнулся он.
   "Шиншилла, - радостно подумал я, - наконец-то я ее увижу." Этот
пушистый зверек почти везде в Андах давно истреблен, и мне нигде не
удавалось его найти. Каково же было мое разочарование, когда в мешке
оказались обычные морские свинки (Cavia). Только тут я сообразил, что
"чинчийя" означает "маленькая свинья".
   Позже, кстати, выяснилось, что этим словом называют не менее десятка
разных животных.
   - А здесь кто? - Я показал на второй мешок.
   - Legerro, - индеец приставил пальцы к затылку, изображая рога.
   - Можно посмотреть?
   - Нет. Они очень быстро бегают, еще упустишь.
   Мы долго спорили. Он все боялся, что "легерро" убежит, мне ужасно
хотелось выяснить, что же это все-таки за зверь, а автобус терпеливо ждал.
Наконец мужик "сломался", и я с величайшей осторожностью развязал мешок.
   Там сидел обычный домашний кролик.
   За очередным поворотом каньона мы увидели расстилающуюся внизу серую
гладь тумана. Он двигался на горы тонким слоем, не более ста метров в
толщину, и на этой высоте по склонам узкой полосой росли "паучки"
тилландсий и тощие кактусы.
   Потом растительность исчезла окончательно, и в сером свете,
просачивавшемся сквозь туман, перед нами потянулась абсолютная пустыня -
величественная и безжизненная.
   В этой части побережья дожди случаются два-три раза в столетие, при
особенно сильном Эль-Ниньо. Это слишком редко даже для "спящих" в почве
семян, поэтому после ливня появляется совсем немного зелени. И все же
береговая пустыня не совсем мертва.
   Уже затемно я сошел с автобуса на Панамериканском шоссе, возле развилки
с указателем "Loma de Lachay - 5 km". Огни трассы остались позади, и я
весело шагал по асфальту в кромешном мраке. Прошло три часа, но вокруг не
было ни огонька, ни травинки - только голые камни сухого русла. Где же,
черт побери, этот Лома?
   Наконец сзади появились фары, и меня догнал чудовищных размеров
грузовик. Я отчаянно замахал руками, завизжали тормоза, и с десяток лиц
появились в окнах кабины и над краем кузова. И все хором заорали:
   - Ты с ума сошел! Здесь нельзя ходить ночью! Здесь кругом бандиты! Лезь
скорее в кузов! Как ты сюда попал?
   Оказалось, что дорога на Лома де Лачай теперь проходит чуть севернее.
Ребята ехали в деревню, но обещали на обратном пути доставить меня на
трассу. Я забрался в кузов и оказался на ящиках с апельсинами, причем
изумительно сладкими - более вкусных цитрусов я не ел никогда в жизни.
Если точнее, это был гибрид апельсина с мандарином.
   - А зачем тебе Лома де Лачай? - спросил парень, сидевший рядом.
   - Я биолог.
   - Не может быть! Какое совпадение! Я тоже хочу учиться на биолога!
Наука - наше будущее! Вот только отец, темный крестьянин, - он показал
вниз, на кабину, - меня не понимает. Для него вся жизнь - это его
несчастные апельсины. Только о деньгах думает. Учись, говорит, на
агронома, иначе не буду платить за университет. Не хватает старику
культуры, вот в чем дело! Если бы ты знал, как мне надоел он сам и его
мерзкие цитрусы! Видеть их не могу!
   "А деньги его тебе не надоели?" - хотел спросить я, но не смог
оторваться от "мандасинов". Парень, впрочем, продолжал свой гневный
монолог о недостаточном уровне культуры папаши, невзирая на молчание
собеседника. Честно говоря, к тому моменту, когда мы наконец вернулись на
трассу, цитрусы и мне начали надоедать - я съел почти ящик.
   Мне пришлось пройти еще пару километров до точно такой же таблички
"Loma de Lachay - 5 km", так что лишь за полночь я начал взбираться по
грунтовке, полого поднимающейся по песчаным барханам. Время от времени я
включал фонарик и все время видел одно и то же - бесконечную наклонную
поверхность серого песка в легкой ветровой ряби.
   И вдруг я почувствовал странный аромат - свежий запах молодой травы и
распускающихся почек. "Все, догулялся, - мелькнула мысль, - уже глюки
начинаются. Так она и съезжает, крыша." Но странный запах усиливался.
Тогда я включил фонарик и опустился на колени.
   Песок вокруг был покрыт крошечными круглыми листочками, аккуратно
разложенными, словно монетки. Они были такими зелеными, такими нежными,
что казались пришельцами с другой планеты в этом безграничном пространстве
мертвых пустынь.
   Чем выше поднималась дорога, тем больше они становились, и вскоре
барханы стали сплошь зелеными, появилась трава, а за ней деревья. Передо
мной были lomas - причудливый мир, рожденный к жизни зимними туманами.
   Луга ломас существуют в нескольких местах Перу и Северного Чили, где
склонам достается особенно много зимней влаги. Большую часть года, с
ноября по июль, здесь только голый песок да торчащие кое-где сухие корявые
стволы, похожие на привидения. Но ранней весной из песка появляется
Hymenocallus amaucoes - маленькое растеньице с круглыми листочками и
желтыми цветами. Потом к нему присоединяются другие травы, папоротники и
песчаные водоросли, а одно дерево из десятка оказывается живым и
покрывается листвой. В течение трех месяцев продолжается это чудо, а потом
вновь исчезает без следа.
   В густом тумане на вершине горы я поставил палатку и дождался утра.
Среди причудливо изогнутых стволов бродили маленькие белохвостые олени.
Этот вид отличается рекордной для копытных приспособляемостью, обитая
повсюду от канадской тайги до колумбийской сельвы, но как он выживает
здесь в жаркий сезон, не знаю. Среди травы в огромном количестве ползали
улитки, а утром появились синие колибри Phodopis vesper. В "зеленые"
месяцы они питаются нектаром, а остальную часть года - соком змеевидных
кактусов, живущих в трещинах скал.
   От заповедника Лома де Лачай уже совсем близко до Лимы. Ни в одной
книге не нашел я ни единого доброго слова об этом городе. Особенно
мрачными стали описания последнего времени, когда за 30 лет население
выросло в 100 раз, достигнув 6 миллионов человек. Большинство вновь
прибывших - недавние кр