чно,  в том направлении и в  таком духе, в каком  это он хотел. На  этом
совещании, утверждал Хрущев, могут  "быть приняты  и решения", и он требовал
от других  партий высказаться о "грубых ошибках  Китая",  солидаризоваться с
советскими и "занять одну общую позицию". Я окончательно убедился в том, что
речь шла об одном из самых гнусных и самых  жестоких заговоров,  и сразу  же
поставил вопрос на рассмотрение Политбюро.
     Это  были  дни и  ночи  интенсивной, беспрерывной,  тщательной,  хорошо
продуманной и  взвешенной во всех аспектах работы. Жребий был брошен, "миру"
с хрущевцами  наступил конец. Они разожгли огонь, а нам предстояло  отвечать
на  это  всеми  нашими  силами.  О  тактическом  примирении  и  "сговоре"  с
хрущевцами  уже не было и не могло быть и речи. Великая борьба началась. Нам
предстояла очень трудная, тяжелая, полная жертв и последствий борьба,  но мы
были  преисполнены  решимости  довести  ее до  конца, мы  были  полны веры и
оптимизма,  так  как сознавали,  что  правда на  нашей  стороне, на  стороне
марксизма-ленинизма.
     Всем  известно,  как было  проведено  совещание:  поспешно  был  роздан
советскими объемистый материал, содержавший выпады против Китая; было решено
провести  несколькими  часами  позднее  совещание  партий  социалистического
лагеря, а затем собраться всем главам делегаций  коммунистических  и рабочих
партий, участвовавших  в  работе  съезда  румынской партии,  которым  Хрущев
выразил  бы  свое   желание  "осудить   Коммунистическую  партию  Китая  как
антимарксистскую, троцкистскую партию" и т.д. и т.п.
     На организованном  Хрущевым  первом совещании  товарищ Хюсни  Капо,  от
имени  нашей партии и  в  соответствии с детальными указаниями,  которые  мы
посылали  ему  ежедневно, а  нередко и  два раза в день, атаковал Хрущева  и
других  за их антимарксистские намерения  и за применяемые ими заговорщицкие
методы,  он выступил  в  защиту  Коммунистической партии Китая и  высказался
против продолжения такого совещания.
     Хрущев этого  не  ожидал. На  заседаниях он с  пеной у  рта  без умолку
говорил,   жестикулируя   и  нервничая,  злился.  Но  товарищ   Хюсни  Капо,
вооруженный  правильной линией  нашей  партии, особыми  указаниями,  которые
беспрерывно получал от нас,  и  своим известным хладнокровием и смелостью не
только  не сдрогнул, но,  напротив, твердо выстоял,  он  отвечал Хрущеву  по
горячим следам.
     В своих многочисленных выступлениях Хрущев метил, казалось, в Пэн Чжэня
- главу китайской делегации, но  всегда  подыскивал случая для  того,  чтобы
атаковать нашу партию и  ее  представителя.  Он  преследовал  цель не только
атаковать  нашу  решительную позицию,  но и  внушать  представителям  других
партий, что албанцы "играют на руку китайцам".
     - Вы, товарищ Пэн Чжэнь,  - обвинял его  Никита Хрущев, - вчера вечером
совсем не  упомянули мирное сосуществование,  не говорили о нем. Говорил или
не говорил, товарищ Капо?
     - Я из Албанской партии Труда, -  ответил  ему Хюсни.  -  Вот  вам  Пэн
Чжэнь. Спросите его сами!
     - Мы не можем договориться с Мао Цзэдуном и китайцами, они с нами тоже.
Не послать ли  вас, товарищ Капо, договориться с ними? -  обратился Хрущев к
товарищу Хюсни в другом случае.
     -  Я  не получаю  от вас приказов, -  ответил  ему  Хюсни.  - Приказы я
получаю только от моей партии.
     Ничто   не   заставило   его  отступить  от  принципиальной,  смелой  и
революционной  позиции  партии. Он  ни  глазом  не  моргнул перед  воплями и
давлением   шарлатана   Никиты   Хрущева.   Спокойный,    хладнокровный    и
принципиальный,  товарищ Хюсни Капо заявил от имени партии, что рассмотрение
этих  вопросов на  бухарестском  Совещании Албанская  партия  Труда  считала
ошибкой, так  же  как считала  ошибкой  и  первоначальную  попытку  китайцев
обсуждать  эти вопросы с  профсоюзными делегациями.  "АПТ,  -  сказал  он, -
находит  вредной  полемику  в печати, будь она открытая или замаскированная.
Кто прав, а кто нет, об этом будем судить на предстоящем совещании партий".
     Хрущевцы встревожились по  поводу  того, что заговор взрывался у них  в
руках. Начались хождения, "советы", "дружественные  консультации  и беседы",
нажимы под маской шуток и улыбок.  Андропов, человек  закулисных махинаций и
козней (поэтому его и  сделали начальником КГБ), относился  к числу наиболее
активных,  он из  кожи  вон лез, чтобы  заставить  нашу партию  примкнуть  к
заговору.
     Советские  не преминули  вовлечь в эту гнусную игру  и  своих лакеев из
других партий.  Андропов  тащил  с собой  некоего Модьероша и  вместе с  ним
наносил  товарищу Хюсни  "визит". Андропов молчал, дескать, "я не говорю", а
Модьерош тараторил о "правильности марксистско-ленинской линии КПСС".
     -  Что делает  Албания, -  спрашивал, в свою  очередь,  Живков. -  Одни
только вы не согласны.
     - Что вы хотите этим сказать? - задал ему вопрос Хюсни.
     - Нет, нет, - переменил тон Живко. - Я пошутил.
     - Что это за шутка? Говорить "Албания не согласна", значит что-то иметь
на уме.
     В то  время, как в Бухаресте проходило совещание, здесь мы почти каждый
день проводили  заседания  Политбюро, поддерживали  постоянную связь с Хюсни
Капо,  давали  ему указания  и  внимательно, с  тревогой  следили  за  ходом
событий. Мы уже единогласно пришли к заключению:
     Бухарестское    Совещание    это    организованный    заговор    против
марксизма-ленинизма;
     Хрущев с компанией показывают там свое лицо ярых ревизионистов, поэтому
мы  не  дадим  ревизионистам  никаких  поблажек, даже если  одни против всех
останемся.
     Наша  позиция  была  правильной,  марксистско-ленинской;  черное  дело,
затеянное Хрущевым, нужно было сорвать.
     Всемирно  известно,  что  наша  партия  защищала  Китай  в  Бухаресте с
марксистско-ленинской  смелостью и  принципиальностью, приняв  в расчет  все
вытекавшие   из  этого   последствия.   Сегодня,  много  лет  спустя   после
бухарестского   заговора,   когда,   к   сожалению,  и  китайская  компартия
окончательно  сползает  к  измене,  к  ревизионизму  и  контрреволюции,  мне
хотелось бы  еще раз  подчеркнуть, что  позиция нашей партии  в Бухаресте  и
Москве была абсолютно правильной, единственно правильной позицией.
     У  нас,  как  я писал и  выше, имелись  оговорки к некоторым  взглядам,
выраженным как Мао Цзэдуном, так  и другими китайскими руководителями, у нас
имелись оговорки к  VIII съезду Коммунистической партии Китая, но после 1957
года казалось, будто  в этой партии совершился положительный  поворот и были
преодолены прежние, оппортунистические ошибки.  Ошибки может допускать любая
партия, но исправить их можно, и в таком  случае партия крепнет и  дела идут
благополучно. В  Китае больше не говорили о VIII съезде, там были изобличены
правые взгляды Пэн  Дэхуая,  перестали  говорить  о  "ста  цветах". В  своих
официальных  заявлениях  и  статьях  китайцы  открыто  бичевали  югославский
ревизионизм, защищали Сталина,  теоретически  правильно подходили к  войне и
миру, мирному сосуществованию, революции, диктатуре пролетариата.
     Здесь   не  место  анализировать  мотивы,  которыми   руководствовались
китайские  руководители,  и  разъяснить,  было  или  же  не  было  чего-либо
принципиального в этом их поведении  к тому времени (об этом я писал в своем
дневнике), но одно  было ясно:  в  тот период  Коммунистическая партия Китая
выступала защитником марксизма-ленинизма.
     Хрущевцы обвинили нас в  том,  что мы "порвали с 200 миллионами,  чтобы
примкнуть к 600 миллионам". Защищая Китай, мы  не руководствовались никакими
финансовыми, экономическими, военными или демографическими мотивами. Если бы
мы руководствовались такими антимарксистскими и прагматическими мотивами, то
нам  "выгоднее" было  бы  примкнуть к  хрущевцам, ведь  Советский  Союз  был
сильнее  Китая  и  Хрущев  не преминул бы незамедлительно  предоставить  нам
кредиты  и "помощь" (конечно,  требуя, чтобы мы в обмен на это отказались от
свободы и независимости парода, Родины и партии).
     Следовательно, в Бухаресте и  в  Москве мы выступили в защиту  Китая не
потому, что это большая страна, от которой мы могли бы получать помощь; нет,
мы выступили в защиту ленинских норм, в защиту марксизма-ленинизма. Выступая
в поддержку Коммунистической партии Китая, мы защищали не большую партию,  а
принципы, марксистско-ленинскую правду.  В Бухаресте и в Москве мы выступили
бы в защиту любой партии и любой страны, какими бы большими  или  малыми они
ни  были в  численном отношении,  достаточно лишь  того, чтобы они стояли за
марксизм-ленинизм.
     Мы  во  весь  голос  заявили  тогда  об  этом,  и  это  полностью  было
подтверждено временем.
     Борьба  в  защиту  марксизма-ленинизма  против  ревизионизма составляла
единственный фактор, в силу которого мы оказались  в одних и тех же окопах с
Коммунистической партией Китая.
     Вот  это были мотивы, побудившие нас занять  всем известную  позицию  в
Бухаресте, а позднее  в Москве. Наша партия, закаленная в борьбе и схватках,
обладая  ясностью и  преисполненная решимости на своем марксистско-ленинском
пути, сказала там  "стоп!" хрущевскому наступлению, героически выдержала это
наступление  и  не поколеблась  ни перед  каким давлением,  ни  перед  каким
шантажом.
     Хрущев не мог простить нам того удара, который мы нанесли ревизионизму,
однако  и  мы  не   могли   простить  ему  того,  что  он   сделал  в  ущерб
марксизму-ленинизму, революции.  Советскому Союзу,  Албании и международному
коммунистическому и рабочему движению.
     Борьба  началась в открытую. РГспользуя работавших в нем  агентов  КГБ,
советское  посольство в  Тиране усилило  нажим, вмешательство и саботаж, для
чего оно прибегало к самым  низменным формам и методам. Работавшие в Албании
советские  военные  и штатские провоцировали  наших  людей,  совершая выпады
против нашего руководства, утверждая, будто мы встали на ошибочные позиции и
"совершали нападки против Советского Союза", будто мы "не сдерживаем слова",
а  также говоря другие  подобные пакости. Сотрудники советского посольства в
Тиране с послом Ивановым во главе старались вербовать агентов, провоцировали
наших   военных  вопросами:  "На  чьей  стороне  стоит  армия?"  и  пытались
обработать наших людей, чтобы противопоставить их линии партии*.
     Деятельность эта преследовала две цели:  с одной стороны,  восстановить
нашу партию и  наш  народ против руководства, прикрываясь тем, что Советский
Союз,  мол,  сделал   "очень  много"   для  Албании,  а  с   другой  -  хоть
сколько-нибудь  воспользоваться  случаем, чтобы сеять разброд, используя для
этого искреннюю любовь, которую наша партия и наш народ  питали к Советскому
Союзу.
     В эти  трудные моменты лишний  раз с особой  силой  проявились стальное
единство рядов  нашей партии, верность  рядовых членов  и  кадров  партии ее
Центральному Комитету и нашему Политбюро. Провокации советских ревизионистов
встретили в албанских коммунистах непреодолимый барьер, неприступный утес.
     Единственными   изменниками,   противопоставившими   себя   монолитному
единству наших  рядов,  были Лири Белишова и  Кочо Ташко,  которые поддались
нажиму советских и стали на колени  перед ними и в те моменты бурь и суровых
испытаний   показали  свое  истинное   лицо  капитулянтов,   провокаторов  и
антимарксистов.  Последующими  событиями  было  подтверждено, что  оба  этих
предателя  давно находились  на службе  у  Хрущева,  стали  его  агентами  и
стремились изнутри нанести удар нашей  партии  и ее  руководству.  Партия  и
народ с ненавистью и презрением разоблачили и осудили их.
     Провокации, которые беспрерывно затевало советское посольство в Тиране,
теперь согласовывались  с давлением извне, которое советское ревизионистское
руководство и его  союзники  оказывали  на  нашу партию и  нашу страну.  Это
давление было многосторонним:
     экономическим, политическим и военным.
     Стремясь сломить сопротивление АПТ и албанского народа, хрущевцы ничего
не  гнушались и до  того  опустились, что пригрозили  нашей  стране голодной
блокадой. Эти ярые враги социализма и особенно  албанского народа отказались
поставить нам зерно в то время, когда наших запасов хлеба хватало всего лишь
на 15  дней. В  этих условиях мы были  вынуждены использовать нашу  валюту и
приобрести  пшеницу во Франции. Приехавший с этой целью в Тирану французский
торговец щупал  нам  пульс, пытался  разузнать, почему  Албания,  у  которой
"великий друг"  - Советский  Союз  - купила пшеницу  в странах  Запада.  Мы,
конечно, ничего не сказали буржуазному торговцу, напротив, заявили ему,  что
Советский Союз поставляет  нам зерно - кукурузу, но  мы "используем  ее  для
кормления скота".
     "Не беспокойтесь  о хлебе,  -  говорил  когда-то нам Хрущев,  - сажайте
цитрусовые, ибо столько хлеба, сколько нужно Албании, у нас  съедают крысы в
зернохранилищах".  А когда  албанскому народу грозил голод, Хрущев предпочел
кормить крыс, но не албанцев. По его мнению, мы стояли перед альтернативой:
     либо стать на колени, либо умереть с голоду. Такой была циничная логика
этого предателя.
     Однако большую трещину, образовавшуюся  в наших  отношениях с советским
руководством, длительное время нельзя было прикрывать, тем более,  что  сами
хрущевцы с каждым днем все более обнажали ее.
     В те  дни советский и болгарский  послы в Югославии аплодировали палачу
Ранковичу,  обозвавшему  Албанию  на  митинге  в  Сремска  Митровица  "адом,
окруженным колючей проволокой"; Болгары  издавали карту  Балкан, на  которой
"по ошибке" включали нашу страну в пределы Югославии; в Варшаве люди Гомулки
насильно врывались в посольство HP Албании и покушались на албанского посла;
Хрущев  потворствовал и  поддерживал  алчность  греческих  монархо-фашистов,
таких как  Венизелос (Софоклис Венизелос - греческий реакционный  политик.),
которые делали ход битой картой аннексии так называемого Северного Эпира,  и
т.д. и т.п.  В те дни наша страна и наша партия являлись свидетелями  этих и
десятков других аналогичных актов,  со всех сторон совершавшихся против них.
Где  явно,   а  где   косвенно,  во  всей  этой  антиалбанской  деятельности
чувствовалась рука Хрущева, который пытался во что бы то ни стало  сломить и
покорить нас.
     Однако наша  партия и наш  народ ни на йоту не отступили от правильной,
марксистско-ленинской   линии.  Мы   рассказали  коммунистам  и   кадрам   о
происходившем в коммунистическом и рабочем движении, рассказали им об измене
хрущевцев,  и  массы  членов партии  перед  лицом  бури,  которую  поднимали
хрущевцы, еще  теснее  сплотили  свои  ряды  вокруг  Центрального  Комитета.
Хрущевцы не  нашли  трещин в этом  стальном блоке, знамя партии всегда гордо
реяло и будет реять, отражая все бури и штормы.
     Центральный Комитет призвал партию и народ  сплотить ряды, сохранить  и
укрепить  единство  и  патриотизм,  хранить  выдержку,  не  поддаваться   на
провокации,  быть  бдительными  и  неустрашимыми. Мы объяснили партии, что в
этом   кроется  залог   победы,   одержанной   благодаря  нашей   правильной
марксистско-ленин-ской  линии. Мы сказали партии,  что, хотя враги  сильны и
многочисленны, победа будет за нами.
     Устраивая провокации из Москвы  или  же других столиц вассальных стран,
как и через советское посольство в Тиране и его людей, хрущевцы преследовали
еще одну цель: фабриковать и собирать ложные сведения, чтобы использовать их
в  качестве средства  для обвинения  нас,  албанцев,  в  том, будто  это  мы
нарушали отношения, и тем самым  противопоставить  их  нашим теоретически  и
политически  обоснованным  доводам.  Именно такой  очной ставки, особенно на
совещании  коммунистических и  рабочих партий  мира, и  боялась  Москва. Она
явилась  бы  тяжелой  потерей  для  современного ревизионизма с  Хрущевым  и
хрущевцами во главе. Вот почему они хотели, чтобы дело не дошло до этого. Им
любой  ценой нужно  было добиться  нашего подчинения  или,  по крайней мере,
"примирения" с нами.
     С этой целью в то время,  как советское посольство в Тиране действовало
провокациями, Москва не уставала посылать через Козлова письма "Центральному
Комитету  и товарищу  Энверу  Ходжа".  В  этих  письмах просили меня ехать в
Москву на переговоры, чтобы договориться "как друзья и товарищи", "устранить
это  возникшее  в  Бухаресте  маленькое  недоразумение и разногласие",  "обе
стороны не должны  допустить,  чтобы из маленькой  искры возгорелось большое
пламя", и т.д.[1].
     Их цель  была ясна:  заставить нашу  партию  молчать, мириться с  ними,
стать соучастницей в  измене.  Они хотели заманить  нас  в Москву  и там,  в
"мастерских" Центрального  Комитета, "переубедить"  нас. Но  мы знали с  кем
имели  дело  и  коротко ответили им:  "Товарищ Энвер Ходжа  может приехать в
Москву только на совещание коммунистических и рабочих партий. В Бухаресте мы
сказали  вам все, что у нас  было;  свои взгляды  и  позиции  мы  изложим на
предстоящем совещании партий".
     Хрущевцы еще  больше убедились в том, что на Албанскую партию Труда  не
действовали ни заискивания, ни  кредиты, ни  дешевые улыбки,  ни шантаж и ни
угрозы.
     Другие  сообщники  также  примкнули к  ним  в  попытках  уговорить  АПТ
отказаться  от  борьбы  против  ревизионистской  измены.  Ряд  партий  стран
социалистического лагеря  послали нам  копии своих писем к  Коммунистической
партии Китая. Этими письмами  хрущевцы хотели угрожать нам. "Мы все сплочены
единством, так что хорошенько подумайте, прежде чем отбиться".
     И  этим  плясавшим  под дудку  Хрущева мы  дали  заслуженный отпор:  "В
Бухаресте   ошиблись  вы,   а   не  мы,   наша   позиция  была   правильной,
марксистско-ленинской.  Мы  не  примкнули к  вам и  свое мнение  выскажем  в
Москве".
     Письма эти поступили к нам в одно  и то  же  время,  что, без сомнения,
было подсказано  и  затеяно советскими. Интересно то, что, ссылаясь на якобы
"полное единство всех  коммунистических  и  рабочих  партий" на бухарестском
Совещании,  они не  указывали четко,  по  какому  вопросу  существовало  это
"единство".  А  в письме  советских такого  выражения  вовсе  не  было  (!).
Наверняка,  советским  не хотелось  самим  выступить  с  таким  маневром,  а
стремились чужими руками жар загребать. Однако Албанскую партию Труда нельзя
было ввести в  заблуждение  подобными столь  низкими,  сколь  и тривиальными
приемами. В одном своем письме мы дали резкий отпор этим искажениям правды и
всех поставили  в известность об этом ответе, чтобы все  партии, поспешившие
"вразумить" Албанскую партию Труда,  поняли и  уяснили  себе,  что АПТ не из
тех, кто вступает в сговор с предателями.
     Такую позицию АПТ занимала не от злости или из случайного каприза. Нет.
Вышеупомянутое письмо, как и все другие наши  документы того  периода, своей
высокой  принципиальностью,  своим   здоровым  марксистско-ленинским  духом,
глубиной научного суждения и  аргументации не только  наносило удар попыткам
совратить нашу  партию,  но и являлось  вкладом и помощью,  с  нашей стороны
братским партиям, в том числе и КПСС, которой мы показывали тем  самым,  как
надо подходить к делу, в чем заключается правда и как надо ее защищать смело
и принципиально.
     Мы  готовились  к  московскому  Совещанию, и предвидели,  что там будет
жестокая  борьба.  Наша  партия  решила  открыто  выступить  на  предстоящем
совещании партий против измены хрущевских ревизионистов, ополчившихся против
марксистско-ленинской теории.  Нам  предстояло  бороться  с их изменнической
практикой  и  политикой,  защищать  Советский   Союз,  ленинизм  и  Сталина,
атаковать  XX  съезд Коммунистической партии  Советского Союза и разоблачить
все антиалбанские подлости, совершенные хрущевцами и лично Хрущевым.
     Схватка  началась  еще  в  комиссии  по составлению  проекта  заявления
Совещания. Советск