ской   молодежи  Венгрии.  Они   стали
пособниками  реакции,  штурмовыми  отрядами  буржуазии.  Особо  подлую  роль
сыграли    в   этом   деле   контрреволюционные    писатели   во   главе   с
контрреволюционером  и  антикоммунистом  Лукачем,  который стал  даже членом
правительства Надя.
     Случай с Венгрией доказал, что буржуазия  не  только  не покидала  свои
надежды на  реставрацию, но и  была  подготовлена исподтишка,  сохраняя даже
старые организационные формы, что было доказано также немедленным появлением
буржуазных, клерикальных и фашистских партий.
     Венгерские  события  лишний  раз убедили  нашу  партию  в  правильности
позиции, занятой нами в отношении  югославских  ревизионистов.  Титовцы были
главными   вдохновителями  и  главной   опорой  венгерской   контрреволюции.
Официальные  лица  и  печать  Югославии  с  энтузиазмом  приветствовали  эти
события. Речи, произносившиеся в клубе "Петефи", публиковались в Белграде, а
"теории" Тито и  Карделя  вместе с тезисами  XX съезда служили знаменем этих
речей.
     Впрочем  для нас это не было  ни  ново,  ни неожиданно. То, что  больше
всего беспокоило нас, это роль, которую сыграло советское руководство в этих
событиях, согласование планов с Тито, закулисные  сделки в ущерб венгерскому
народу, имевшие большие и горькие для него последствия.
     Контрреволюция в  Венгрии была подавлена  советскими танками,  так  как
Хрущев не мог не вмешиваться (в  противном случае он,  помимо всего другого,
окончательно   разоблачил  бы  себя),  и  вот  именно  в  этом  просчитались
империалисты  и  Тито.  Однако  опыт показал,  что  эта  контрреволюция была
подавлена  контрреволюционерами, которые  реставрировали  капитализм, хотя и
скрытно, сохраняя  краску и маски, как это  сделали и  советские  хрущевцы у
себя.
     Факты,  связанные с  Венгрией, усиливали  наши подозрения  относительно
руководства  КПСС,  беспокоили  и  огорчали  нас.  Мы всегда питали  большое
доверие  к  Большевистской  партии  Ленина и Сталина и это свое  доверие  мы
проявляли вместе с искренней любовью к ней, к стране Советов.
     С этим чувством беспокойства и подозрения я поехал в декабре  1956 года
в  Москву вместе  с  Хюсни, который стал мне опорой в трудных переговорах  и
дискуссиях с хрущевцами, где яд смешивался с лицемерием.
     Мы поехали в Советский Союз, как это было заранее решено и в Политбюро,
для  обсуждения  с   советским  руководством   острых  вопросов  обстановки,
венгерских и польских событий, как и вопросов взаимоотношений с Югославией.
     Надо  сказать,  что в  то время Хрущев и его друзья были не  так  уж на
короткую ногу с Тито, дружба между ними немного  охладела. Тито уже произнес
в Пуле свою пресловутую  речь, вызвавшую много отрицательных реагирований во
многих   партиях  социалистического  лагеря.  В  этой  речи  лидер  Белграда
обрушивался  на советскую  систему, обрушивался на социализм,  на партии, не
придерживавшиеся "оригинального  марксистско-ленинского" курса Тито, осуждал
советское вмешательство в Венгрии. Все это приходилось не по вкусу Хрущеву и
его друзьям,  или  же это было слишком явно и им надо было  определить  свое
отношение к нему ради общественного мнения.
     Вот почему  хрущевцы  раза два выступили  с нападками в  своих газетах,
хотя  и не так сильными (чтобы не очень обидеть товарища Тито!), сопровождая
их даже какой-нибудь похвалой и, как это вошло  у них в обычай, начали также
оказывать  экономическое  давление  на Югославию,  что  мне  собственнолично
подтвердил Хрущев  во время беседы со  мною. "Правда"  поместила тогда и мою
статью,  в которой резкими терминами атаковались югославский  "специфический
социализм", как и его трубадуры.
     Все это я говорю для объяснения того, почему тогда нам был оказан более
"сердечный" прием  и почему советские  руководители  не  только не выступили
против  наших  взглядов,  особенно  относительно югославов,  но внешне  даже
согласились с ними.
     Эту атмосферу мы заметили еще в Одессе как  только  сошли с парохода, в
беседах с  встречавшими нас,  с  руководителями партийных и  государственных
органов на Украине.
     В  Одессе мы сели на поезд и отправились в Москву. Мы еще не успели как
следует  отдохнуть  от  дороги, как  сообщили,  что  Президиум  Центрального
Комитета Коммунистической партии Советского Союза устроил ужин в честь нашей
делегации.  Как я  отмечал  и  раньше, советские руководители были искусными
мастерами обедов и ужинов, которые продолжались целыми часами.  Мы устали от
дороги, но все-таки пошли на этот "ужин", который начался на обеде,  часам к
четырем.  Насколько  я   помню,  присутствовали  все  члены  Президиума,  за
исключением Брежнева, Фурцевой и еще кое-кого. Ужин длился несколько  часов,
и Хрущев, как и другие, старался  создать  такую атмосферу, которая казалась
бы как можно более дружеской. Почти все присутствующие подняли тосты (только
Хрущев поднял тостов пять или шесть); во время тостов говорили хорошие слова
о нашей партии, об Албании, а в  мой адрес  особо расточали  похвалы. Особое
усердие в этих похвалах выказывал Поспелов, который в мае  был на III съезде
нашей партии.
     Тосты часто принимали форму политических речей, особенно тосты Хрущева,
которому нетрудно было говорить полчаса за одним  тостом. Как бы то ни было,
эти  речи  дали  нам  первый  сигнал  того,  какую  позицию  займут  они  на
переговорах.
     В  тот  вечер  Хрущев   не  скупился  на  атаки  в  адрес  югославского
руководства.
     -  Они,  -  сказал  в  частности  Хрущев,  -  стоят  на  антиленинских,
оппортунистических позициях. Их политика - просто  винегрет. Мы не пойдем им
на уступки.  Они, - сказал  он далее, - страдают манией величия.  Когда Тито
был в Москве,  он подумал, что, раз  ему  был  оказан величественный  прием,
значит народ признавал  его правым, а нашу политику  осуждал. Фактически  же
достаточно было нам сказать народу одно лишь слово, и он растерзал бы Тито и
его друзей.
     Говоря о нашем отношении к титовцам, он сказал, что "албанские товарищи
правы, но надо сохранять выдержку и самообладание".
     - Вы поседели, - закончил этот тост Хрущев, - но и мы полысели.
     В ходе пира "лысый" сказал, что Албания
     - .малая страна, но она занимает важную  стратегическую  позицию. "Если
создать  там  базу  подводных  лодок  и  ракет,  можно   контролировать  все
Средиземноморье". Эту мысль Хрущев и  Малиновский  вновь  высказали во время
своего  визита  в  Албанию  в 1959  году.  Это была  идея, материализованная
впоследствии во Влерской базе,  которую позднее  хрущевцы стали использовать
как средство давления на нас.
     Хрущев  и  другие  советские  руководители,  как  я  уже отметил  выше,
показывали себя  довольно "сердечными", не было недостатка и в лести, причем
все  это делалось с  целью смягчения  законного  возмущения  нашей партии их
неправильными поступками. Помню, на этом  ужине был  обсужден также вопрос о
визите Хрущева  в  нашу страну, так  как он, хотя и не было такой страны,  в
которой он не побывал, у нас не бывал ни открыто, ни скрытно. Но в тот вечер
они были предрасположены  положительно ответить  на наши запросы.  Не только
Хрущев,  но  и многие  другие  члены  Президиума  изъявили желание  посетить
Албанию,  а кто-то,  точно  не  помню кто, в  виде шутки предложил  провести
заседание Президиума  и даже Центрального Комитета в Албании! Там говорили и
о той  "любви", которую  Хрущев  питал, мол, к нашей стране  (что он впрочем
доказал впоследствии!), а Хрущева прозвали албанцем.
     Помню, среди многих других, поднял тост Молотов:
     -  Я,  - сказал он,  -  отношусь  к  той  категории людей,  которые  не
придавали значения Албании и не знали ее. Теперь наш народ гордится тем, что
у него  есть такой  верный, надежный и боевой друг. У Советского Союза много
друзей, но не все они одинаковы. Албания - наш лучший друг. Поднимем же наши
бокалы  за то,  чтобы  у Советского  Союза  были  такие  верные  друзья, как
Албания!
     В  тот вечер  в  целом  все  советские руководители  расхваливали  нашу
правильную линию  и  осуждали  югославских ревизионистов.  Маршал Жуков даже
сказал  нам, что  они располагали  данными о  том, что руководители Белграда
поддерживали венгерскую  контрреволюцию не только в идеологическом,  но  и в
огранизационном   отношении   и   что  югославы   выступали   как   агентура
американского империализма.
     Короче  говоря, именно в таком духе проходил и закончился ужин. Дня два
или три  спустя  мы имели  предварительную встречу  с  Сусловым,  секретарем
Центрального Комитета;
     он выдавал  себя за специалиста по идеологическим вопросам и, если я не
ошибаюсь, на него были возложены также вопросы международных отношений.
     Суслов относился  к  числу  самых  закоренелых  демагогов  в  советском
руководстве. Остроумный и хитрый, он умел выходить из  трудного положения и,
быть  может,  именно  поэтому  он   является  одним  из  немногих  деятелей,
сохранивших свои  посты после неоднократных чисток, проведенных в  советском
ревизионистском  руководстве. Мне  несколько  раз  приходилось беседовать  с
Сусловым, и всегда меня одолевало чувство скуки и неприятности при встрече с
ним. У меня  мало  охоты было беседовать с  Сусловым особенно теперь,  после
венгерских событий, после спора, который я  имел  с Ним по вопросу о Наде, о
положении в Венгрии и т.д., а  также зная его роль в этих событиях, особенно
в принятии решения о снятии Ракоши. Тем не менее, это было в интересах дела,
и я встретился с Сусловым.
     В  этой  встрече участвовал  также Брежнев,  но  он  фактически  только
присутствовал, ибо во время всей беседы говорил только Суслов. Леонид  время
от  времени двигал  своими толстыми бровями  и сидел до  того застывшим, что
трудно было догадаться, что  он  думал  о том,  что  мы говорили.  Впервые я
встретил  его  на XX съезде, во  время перерыва  между заседаниями (затем по
случаю 40-й годовщины  Октябрьской революции, в  ноябре 1957 г.), причем еще
на  этой  случайной  встрече  на  ходу  он  произвел  на  меня   впечатление
высокомерного и самодовольного  человека.  Познакомившись  с нами, он вскоре
завел  разговор о  себе и  "конфиденциально" сказал  нам, что  он  занимался
"специальными видами оружия".  Своим  тоном  и выражением  лица он  дал  нам
понять, что он был в Центральном Комитете человеком, занимавшимся проблемами
атомного оружия.
     XX  съезд избрал  Брежнева  кандидатом в  члены Президиума Центрального
Комитета, а  год спустя июньский пленум 1957 года ЦК  КПСС,  осудив и  убрав
"антипартийную группу Молотова-Маленкова", перевел  Брежнева из кандидата  в
члены Президиума. По  всей  видимости, это  была награда за  его "заслуги" в
деле ликвидации Молотова, Маленкова и других в партийном руководстве.
     Еще много  раз после этих событий, вплоть до 1960 года, мне приходилось
ездить в Москву, где я встречался с главными руководителями Коммунистической
партии, но Брежнева, как и до XX съезда, нигде не видел,  и не слыхал, чтобы
он где-либо  выступал. Стоял или держался все время в тени, как сказать,  "в
запасе". Как раз  этот угрюмый и степенный человек после  бесславного  конца
Хрущева вышел из  тени и сменил  ренегата, чтобы дальше  продвинуть  грязное
дело хрущевской мафии, но теперь уже без Хрущева.
     По всей  видимости,  Брежнев  был поставлен  во главе  Коммунистической
партии  и  советского  социал-империалистического   государства  не  столько
благодаря его способностям, сколько в качестве  модус вивенди,  в противовес
враждовавшим   группировкам,  которые  грызлись  и  ссорились   в  верховном
советском руководстве.  Но надо  отдать  должное  ему: у  него  только брови
комедиантские, дело  его  - совершенно  трагическое.  С  тех  пор  как  этот
хрущевец  прибрал  власть к  своим рукам,  наша партия  не раз говорила свое
слово о нем и его антимарксистском,  враждебном и агрессивном нутре. Впрочем
здесь не место  вдаваться в подробности  относительно  Брежнева,  вернемся к
декабрьской встрече 1956 года.
     Вначале Суслов  предложил нам  кратко  говорить о вопросах, подлежавших
обсуждению, особенно что  касается исторической части;  он, в  свою очередь,
сделал нам обзор венгерских событий. Подверг критике Ракоши  и Герэ, которые
своими  ошибками "вызвали большое  недовольство в  народе", тогда  как  Надя
оставили вне контроля.
     - Надь и югославы, - сказал он далее, - боролись против социализма.
     - А зачем Надя снова приняли в партию? - спросил я.
     -  Был   исключен  несправедливо,  его  ошибки  не  заслуживали  такого
наказания. А  теперь Кадар идет  правильным путем.  В  вашей  печати имелись
некоторые критические ноты  в  адрес Кадара, но надо учесть, что его следует
поддержать, так как югославы настроены против него.
     - Мы  плохо знаем Кадара. Знаем только  то, что он сидел в тюрьме и был
сторонником Имре Надя.
     В  ответ на  наше  замечание  о  том, что нас  не держали в  курсе хода
событий в Венгрии. Суслов сказал, что события разыгрались внезапно и не было
времени для консультаций.
     -  С  другими  партиями  мы  также  не  консультировались.  Только  при
вторичном вмешательстве мы  посоветовались  с китайцами, тогда  как  Хрущев,
Маленков и Молотов поехали в Румынию и Чехословакию.
     -  Как  это  вы нашли  время  советоваться  с  Тито  даже  относительно
назначения Кадара, а мы ни о чем не были осведомлены? - спросил я.
     -  Мы не советовались с  Тито  относительно Кадара,  - сказал он. -  Мы
только сказали ему, что правительству Надя больше нет места.
     -  Это,  -  отметил  я,  - принципиальные  вопросы.  Консультации  дело
необходимое,  но их  нет. Политический  Консультативный  Комитет Варшавского
Договора, например, вот уже год, как не собирается.
     -  Намечено созвать его в  январе,  тогда  как в  те  дни  каждый  день
отлагательства вызывал бы большое кровопролитие,
     Я  сказал  ему, в  частности, что  нам кажется  странным  употребляемый
теперь  термин  "преступная  шайка  Ракоши-Герэ"   и  считаем,  что  это  не
способствует сплочению всех венгерских коммунистов.
     - Ошибки Ракоши, - сказал Суслов, - создали трудное положение и вызвали
недовольство среди народа и коммунистов.
     Мы  попросили их конкретно рассказать нам об  ошибках Ракоши  и Герэ, и
Суслов привел нам целый ряд общих соображений, с помощью которых он старался
свалить на них  всю  ответственность  за происшедшее. Мы  попросили привести
какой-нибудь конкретный пример, и он сказал нам:
     -  Вот, например,  Райк,  который был назван шпионом без  подтверждения
этого документами.
     - Беседовал ли  кто-либо с  Ракоши об этих делах, делал ли ему кто-либо
внушение? - спросил я.
     - На Ракоши внушения не действовали, -последовал ответ.
     В то же время мы совершенно расходились с Сусловым во мнениях в связи с
отношением к Гомулке и его взглядам.
     - Гомулка,  - сказал я Суслову,  -  снял коммунистов,  старых  и верных
руководителей  и  офицеров,  и  сменил  их другими,  теми,  кто был  осужден
диктатурой пролетариата.
     - Он опирался на знакомых ему людей,
     - сказал Суслов. - Надо давать Гомулке время, а затем уже судить о нем.
     - А ведь о его  взглядах  и  действиях уже  можно  прекрасно  судить, -
возразил  я ему.  - Чем  объяснить антисоветские  лозунги, под  которыми  он
пришел к власти?!
     Суслов сделал гримасу и тут же возразил:
     -- Это не дело рук Гомулки, к тому же он теперь сдерживает их.
     - Ну а его взгляды и его заявления, например, о церкви?
     Суслов   произнес  мне   целую  речь,   "доказывая",  что  это   просто
"предвыборная  тактика",  что  Гомулка  "занимает  правильную   позицию"   в
отношении Советского Союза  и социалистического  лагеря, и т.д.  и  т.п.  Мы
расстались, не договорившись друг с другом.
     В тот же день  мы имели официальные  переговоры  с Хрущевым, Сусловым и
Пономаревым.  Вначале  слово  взял  я и  изложил  взгляды  нашей  партии  на
венгерские  и польские  события, как  и  на взаимоотношения с  Югославией. С
самого начала моего слова я сказал им:
     -  Наша делегация открыто изложит  взгляды Центрального  Комитета нашей
партии на эти вопросы, хотя по некоторым  вопросам у нас имеются расхождения
с  советским  руководством.  Эти  мысли, будь  они  сладкие  или  кислые,  -
продолжал я, - я  изложу прямо, как подобает марксистам-ленинцам, чтобы мы в
товарищеском духе обсуждали  и решили, правы мы или нет, и в случае, если вы
считаете, что мы неправы, то убедите нас в этом.
     В связи с Венгрией я отметил еще раз отсутствие сведений и консультаций
по этой невралгической проблеме социалистического лагеря.
     -  Мы,  - сказал я,  - считаем, что при тех ситуациях надо было созвать
Политический  Консультативный  комитет  Варшавского договора. Консультации в
такие моменты необходимы для  согласования наших действий  и нашей  позиции.
Это было бы свидетельством нашей силы и нашей сплоченности.
     Продолжая излагать наши  соображения о венгерской проблеме, я поделился
с ними нашими впечатлениями о Венгерской партии трудящихся, о Ракоши и Герэ.
При  этом  я  особо  отметил, что  их оценка  Кадаром,  который  называл  их
"преступной  шайкой",  нам показалась  странной.  По  нашему  мнению, ошибки
Ракоши  и  Герэ  были  не  таких  размеров,  чтобы   они  заслуживали  такой
квалификации.  "Что  касается ошибок  относительно  экономического  развития
Венгрии,  -  подчеркнул я, -  мы  не  знали, что  в Венгрии  положение  было
настолько серьезным, что оправдывало "бунт масс"". Тут советские согласились
с нашим мнением и подтвердили, что экономическое положение не было тяжелым.
     Далее я  говорил и об отношении к  Надю, Кадару и др. Касаясь Кадара, я
сказал им о недоверии нашей партии к нему и добавил, что,  несмотря на  это,
наше отношение к нему было довольно благоразумным.
     В   связи   с  венгерскими   событиями  я   отметил   роль  югославских
ревизионистов и подчеркнул несогласие Албанской партии Труда с тем, что Тито
был поставлен в роль судьи в отношении этих событий.
     Касательно взаимоотношений  с Югославией,  в  соответствии  с  решением
Политбюро, я, изложив вопрос в историческом плане, в сущности заявил:
     - Югославы  давно  вели  враждебную работу против  нашей партии и нашей
страны  и  продолжают  вести  ее  и  поныне.  Мы  считаем,  что  югославские
руководители  являются антимарксистами  и,  заодно с агентурой  американских
империалистов,  относятся к числу главных  поджигателей  венгерских событий.
Отношения     с    Югославией     должны     быть    нормализованы    только
марксистско-ленинским путем, без каких бы то ни было уступок, а ведь уступки
им  сделаны.  Албанская партия Труда  считает, что Советский  Союз не должен
удовлетворить запросы об оружии,  сделанные Югославией  посредством Гошняка.
Мы,  с  нашей стороны,  будем  поддерживать  с  ней  только  государственные
отношения и торговые связи, но ни в коем случае партийных связей.
     От  имени  Центрального  Комитета  нашей  партии  я вновь выразил им  в
особенности  мнение о том, что поездке Хрущева в Белград в 1955 году  должны
были   предшествовать  консультации  с   братскими   партиями  и   совещание
Информбюро, которым Тито был осужден как антимарксист.
     После моего выступления слово взял Никита Хрущев, который сначала  стал
рассказывать о  том,  как  он  критиковал  югославских  руководителей за  их
отношение  к нашей партии и нашей стране. Хрущев делал вид, будто  одобрял и
поддерживал  наши  взгляды  и  наши  позиции,  но  опять-таки  он делал  нам
замечания  и  давал "советы".  Так.  касаясь моей статьи,  опубликованной  в
"Правде", он сказал:
     - Тито пришел в ужас  от этой статьи. Мы в Президиуме думали, что можно
было снять отдельные  моменты, но  вы заявили, что ничего нельзя изменить  в
ней, и мы опубликовали ее без изменений.