,  хотя  она  всегда  была
недостаточной,  незначительной,  минимальной.  Заодно с  обоснованием  наших
скромных  запросов  я  остановился  также  на   отношениях  нашей  страны  с
югославскими,  греческими  и итальянскими  соседями.  Со всех  сторон  враги
развертывали  против  нашей  страны  усиленную  диверсионную,   шпионскую  и
саботажническую деятельность  - с моря, воздуха  и  суши.  Мы  находились  в
постоянных  схватках  с  бандами диверсантов,  так  что нам необходима  была
помощь военными материалами.
     Я старался  быть  возможно  более точным и конкретным в изложении своих
соображений, не распространяться, и уже говорил не более двадцати минут, как
змеиноглазый Берия сказал Маленкову, сидевшему как мумия и слушавшему меня:
     - Не сказать ли ему то, что надо, и закончить это дело?
     Маленков, не отрывая глаз  от  меня (конечно, ему  надо было  сохранять
авторитет перед своими заместителями!), ответил Берия:
     - Подожди!
     Мне стало  очень тяжело, во  мне все кипело, но я сохранил хладнокровие
и, чтобы дать  им понять, что я  слышал и понял, что  они  сказали, сократил
свое изложение и сказал Маленкову:
     - У меня все.
     - Правильно -сказал Маленков и передал слово Микояну.
     Довольный  тем, что  я  закончил  свое изложение,  Берия  сунул руки  в
карманы и  стал изучать меня, желая угадать, какое впечатление  произвели на
меня их ответы. Я, конечно, остался недоволен тем, что они решили дать нам в
ответ на наши весьма скромные  запросы. Я снова взял слово и сказал, что они
слишком урезали наши запросы. И тут же заговорил Микоян, который "разъяснил"
нам, что Советский Союз и сам беден, что он недавно вышел  из войны, что ему
приходится помогать и другим и т.п.
     - Составляя данные запросы,  - ответил я Микояну, - мы всегда учитывали
и  только  что  изложенные  вами соображения, причем делали мы расчеты очень
сжато, свидетельство тому - работающие у нас ваши специалисты.
     - Наши специалисты не знают, какими возможностями располагает Советский
Союз. Это  знаем  мы, и мы высказали вам  свое мнение, говорили вам о  наших
возможностях, - сказал Микоян.
     Молотов  сидел с опущенной  головой.  Он  сказал  что-то об  отношениях
Албании с соседями, но ни разу не поднял глаза. Маленков  и Берия были двумя
"петухами  курятника",  а  Микоян, холодный  и  язвительный,  говорил  вроде
меньше, зато изрыгал одну лишь хулу и отраву. По тому, как они говорили, как
прерывали друг друга, как напыживались, давая "советы",  можно было заметить
признаки расхождений между ними.
     -Раз вы уже решили так, - сказал я им, - мне нечего больше говорить.
     - Правильно, - снова сказал Маленков, и, повысив голос, спросил:
     - Замечания есть?
     - Есть, - сказал с конца стола Булганин.
     - Говори,  - сказал ему Маленков. Булганин открыл  какую-то папку и, до
сути дела, сказал:
     - Вы, товарищ Энвер, попросили помощь для  армии. Мы согласны дать  вам
то, что уже решено нами, но у меня  к вам  несколько  критических замечаний.
Армия  должна  быть мощным оружием диктатуры  пролетариата, ее  кадры должны
быть  верны партии,  они  должны  быть  пролетарского происхождения,  партия
должна прочно руководить армией ...
     Булганин сделал довольно длинную тираду, полную "советов" и "морали". Я
внимательно слушал его и ждал найти в его  словах критические замечания, ибо
таких не было. Наконец, он излился:
     - Товарищ Энвер, мы  располагаем  сведениями  о том,  что  многие кадры
вашей  армии   являются  сыновьями  баев,  богачей,  людьми  подозрительного
происхождения и подозрительной деятельности. Мы должны быть уверены, в какие
руки попадает оружие,  которое  мы вам даем, - сказал  он  далее, -  поэтому
советуем вам глубоко изучить эту проблему и произвести чистку.
     Мне кинулась  кровь в  голову,  ведь это была  выдумка,  клеветническое
обвинение  и  оскорбление  кадров  нашей  армии.  Я, повысив голос,  спросил
маршала:
     - Откуда  у вас такие сведения, которые  вы приводите  столь  уверенно?
Почему вы оскорбляете нашу армию?
     Присутствующих обдало леденящим холодом. Все подняли голову  и смотрели
на меня, а я все ждал ответа от Булганина. Он оказался в неловком положении,
ибо це ожидал столь колючего вопроса, и уставился глазами на Берия.
     Слово  взял  Берия, который,  раздраженно  и  нервно  двигая глазами  и
руками,  начал говорить, что,  по имеющимся  у них сведениям, неподходящие и
подозрительные  элементы у нас  были,  мол,  не  только  в  армии,  но  и  в
государственном  и хозяйственном аппарате,  он даже  привел какую-то цифру в
процентах.  Булганин  облегченно  вздохнул  и оглянулся,  не  скрывая своего
удовольствия,  но  Берия прервал  его  улыбку. Он открыто  противопоставился
"совету" Булганина относительно  чисток  и отметил, что  "элементы  с плохим
прошлым, вставшие впоследствии на правильный путь, не должны быть убраны, их
надо  простить".  Злоба  и  глубокие  противоречия между этими двумя  лицами
проявлялись  совершенно открыто. Как впоследствии  выяснилось,  противоречия
между Булганиным и Берия были не просто противоречиями между двумя лицами, а
отображением  глубоких противоречий,  грызни и противопоставлений,  кипевших
между органами  советской  госбезопасности  и  органами  разведки  Советской
Армии. Однако об этом мы узнали позже. В данном случае речь шла о возводимом
на  нас  тяжком  обвинении.  Мы  никак  не могли  взять  на  себя  подобного
обвинения, так что я встал и заявил:
     - Те, кто дал  вам такие сведения, клевещут, следовательно,  они враги.
Никакой правды нет  в сказанном  вами.  Подавляющее большинство кадров нашей
армии  были  бедными  крестьянами,  пастухами,  рабочими,  ремесленниками  и
революционно  настроенными  интеллигентами. Сыновей  баев  и богачей в нашей
армии нет. Даже если имеется 10 или 20 таких, то они уже отреклись от своего
класса и окровавились,  а когда я  говорю "окровавились", это  значит, что в
годы  войны  они  не  только обратили  оружие против  внешних  врагов,  но и
отрицали класс, которому они до этого принадлежали, и даже своих родителей и
родственнийов,  когда последние противопоставляли  себя партии и народу. Все
кадры нашей  армии прошли через войну и были выдвинуты в процессе войны, так
что я  не  только  не  могу принять  этих  обвинений,  но и скажу  вам,  что
осведомители обманывают  вас,  они  клевещут.  Я  заверяю  вас,  что оружие,
которое  мы  от вас  получали  и  получим, находилось и  будет находиться  в
надежных  руках, что нашей  Народной Армией  руководила  и  руководит Партия
Труда и никто другой. У меня все! - и я сел.
     После  меня слово  взял Маленков, чтобы закрыть дискуссию. Отметив, что
он разделяет соображения  предыдущих  ораторов,  дав  нам  уйму  "советов  и
наказов", он также остановился на вопросе о "врагах" в рядах нашей  армии, о
котором завязался спор с Булганиным и Берия.
     -  Что  касается проведения  чисток  в  армии,  я  думаю, что вопрос не
следует  ставить  так,   -  сказал  Маленков,  противопоставляясь   "совету"
Булганина о чистках. - Люди рождаются не подкованными, они делают и ошибки в
жизни.  Не  следует бояться  простить им  ошибки. У нас  есть  люди, которые
воевали против нас с оружием в  руках,  но  мы теперь издаем  особые указы о
том, чтобы  простить им прошлое и  тем самым дать им возможность работать  в
армии и даже вступить в партию. Термин "чистка" армии, -повторил Маленков, -
неподходящий-и этим он закрыл обсуждение.
     Ни  в чем нельзя было разобраться: один наобум говорил  "у  вас враги",
поэтому  "надо произвести чистку", другой говорил "издаем указы о том, чтобы
простить им прошлое"!
     Как бы  то ни было, это были их  мнения. Мы внимательно выслушали их, а
по тем вопросам, по которым мы не были согласны с ними, мы открыто возразили
им.  В  заключение  я  поблагодарил  их  за  прием и  мимоходом  сказал, что
Центральный Комитет нашей партии принял  решение облегчить меня - освободить
от многих функций и оставить за мною только основной мост -пост Генерального
Секретаря   партии.  (Тогда   я   был  и  Генеральным   секретарем   ЦК,   и
Премьер-министром,  и  Министром обороны,  и Министром иностранных дел.  Эти
функции  остались  за  мною  со  времени   освобождения  страны,  когда  нам
приходилось  преодолевать  многочисленные  трудности,  созданные внешними  и
внутренними врагами.)
     Маленков  нашел  правильным  такое   решение  и  дважды  повторил  свое
излюбленное правильной Больше  не о чем было говорить, и мы, пожав руки друг
другу, расстались.
     Мое заключение об этой встрече было горьким. Я понял, что в руководстве
Советского  Союза не было расположения к нашей стране. Явная напыщенность, с
которой   они  обращались  с  нами   во  время  встречи,   отклонение  наших
незначительных запросов и клеветническая выходка  против кадров  нашей армии
были дурными приметами.
     Из  этой встречи я  заключил также, что  в  Президиуме Коммунистической
партии  Советского  Союза  не было единства:  Маленков  и Берия преобладали.
Молотов почти безмолвствовал, стоявший  как бы в тени  Микоян изрыгал яд,  а
Булганин говорил гадости.
     Было  ясно,  что  среди  лидеров  в  Президиуме  Центрального  Комитета
Коммунистической партии  Советского  Союза разразилась борьба за  вытеснение
друг друга, как  ни старались они не создавать в публике впечатления  о том,
что  в Кремле происходила "смена  гвардии", всего происходившего нельзя было
скрывать.  В   партии  и  правительстве  были  произведены  и  производились
перестановки. Хрущев,  подставив ножку  Маленкову  и  предоставив ему только
пост  премьер-министра;  в  сентябре  1953  года  стал   Первым   секретарем
Центрального Комитета. Понятно, Хрущев и его приближенные удачно  состряпали
интригу  в  Президиуме, рассорив противников и устранив  Берия,  после  чего
остальных, по всей видимости, они "умиротворили".
     Что  же  касается ареста  и  казни Берия,  то приводится  много версий.
Говорили, в частности, что Берия был арестован военными во главе с генералом
Москаленко  прямо на  заседании  Президиума  Центрального  Комитета  партии.
По-видимому, Хрущев с компанией эту "специальную миссию" поручили армии, так
как не верили органам госбезопасности, поскольку они целые годы находились в
руках Берия. План  был  разработан заранее:  во  время заседания  Президиума
Центрального Комитета партии. Москаленко со своими людьми  незаметно вошел в
соседнюю  комнату.  В один  момент Маленков нажал кнопку звонка и, несколько
мгновений спустя, Москаленко  вошел в зал заседания и подошел к Берия, чтобы
арестовать  его. Говорят,  что  он  протянул  руку к  лежавшему рядом с  ним
портфелю,  но Хрущев, который "бдительно" сидел возле него, оказался "ловче"
-он первым схватил портфель.  "Птичке" некуда было улететь, акция увенчалась
успехом! Точь-в-точь как в детективных фильмах,  но не  в  заурядном фильме:
его действующими лицами были члены Президиума ЦК КПСС!
     Говорили, что именно так произошло, впрочем это признавал и сам Хрущев.
Потом  какой-то  генерал,  советский военный  советник, Сергацков,  кажется,
звали его,  когда  приехал  в  Тирану,  кое-что  рассказал и нам о  судебном
процессе по делу Берия. Он сказал нам,  что был  вызван в качестве свидетеля
заявить  на процессе по  делу Берия,  что последний, мол,  грубо обходился с
ним. В связи с этим Сергацков конфиденциально сказал нашим товарищам: "Берия
здорово защищался в суде, ни в чем не признался и отверг все обвинения".
     В июне 1954 года,  несколько месяцев спустя после вступления Хрущева на
пост   Первого  секретаря   Центрального  Комитета  Коммунистической  партии
Советского Союза, мы с
     тов. Хюсни Капо поехали в Москву и попросили у  советских руководителей
встречи,  чтобы обсудить с  ними  еще не  решенные  ими  наши  экономические
проблемы. Нас приняли Хрущев и Маленков, который еще был премьер-министром ;
присутствовали Ворошилов,  Микоян, Суслов и еще  один или два  других  более
низкого уровня.
     С  Хрущевым мне привелось раза два встречаться на Украине еще до смерти
Сталина. Тогда мы только что  вышли из войны и,  естественно, в  то время мы
питали  большое   доверие  не  только  к  Сталину,  к  Советскому  Союзу,  к
Коммунистической партии Советского  Союза, что  было бесспорно, но и ко всем
руководителям  Коммунистической партии  Советского  Союза.  Еще  при  первой
встрече  Хрущев произвел на меня впечатление "энергичного и  словоохотливого
добряка";  он хорошо отзывался о нашей  борьбе, хотя  и  видно  было, что он
ничего не знал о ней.
     Он  приличия  ради обрисовал  мне  Украину,  устроил  для меня обед, от
которого в мою  память врезался какой-то суп, борщ, как и чаша  простокваши,
такой густой, что ее можно было ножом резать; я так и не понял, что это было
-  простокваша  или  брынза;  он подарил мне  узорчатую  украинскую рубаху и
попросил  извинения за то, что ему надо было выехать  в Москву  на заседание
Политбюро.
     Эта встреча  состоялась  в Киеве,  где  Хрущев,  сопровождая меня, то и
делал,  что всячески расхваливал Сталина. Я, естественно, видя лишь то,  как
эти  руководители, летавшие на Москву, так  умело  управляли  столь огромной
страной, которую мы горячо любили, и  слушая их хорошие слова о Сталине, был
очень доволен ими и восхищался их достижениями.
     Тем  не  менее столь  неожиданный  и  быстрей приход  к власти  Хрущева
произвел  на  нас нехорошее впечатление.  Не потому,  что  у нас было что-то
против него, а потому, что Хрущев ни  в самом Советском Союзе, ни за рубежом
не пользовался такой известностью и не  играл такую роль, чтобы столь быстро
занять  место великого Сталина  в  качестве  Первого  секретаря Центрального
Комитета партии.  Ни  на  одной из встреч, которые мы на протяжении ряда лет
имели  со Сталиным, Хрущев  ни  разу не показался, хотя  в большинстве  этих
встреч принимали участие почти все  главнейшие руководители Коммунистической
партии  и советского государства. И все-таки мы ни  разу не говорили о наших
соображениях  по  поводу столь  резкого  выдвижения Хрущева.  Это мы считали
внутренним делом Коммунистической партии Советского Союза, полагали, что они
сами  знают, что  делают,  и  мы всем сердцем желали, чтобы дела в Советском
Союзе шли всегда на лад, как во время Сталина.
     И вот настал день, когда мы оказались лицом к лицу с Хрущевым на первой
официальной встрече с ним.
     Первым слово взял я. Я кратко изложил положение страны в экономическом,
политическом  и  организационном  отношении,  положение  партии  и  народной
власти.  Зная  по  опыту  прошлогодней  встречи  с  Маленковым,  что   новые
руководители Коммунистической  партии  и  советского  государства не  любили
долго слушать других, я постарался  изложить свои соображения возможно более
сжато, делая упор в основном на экономические  вопросы, о которых два месяца
до этого  мы направили  советскому руководству  подробное письмо.  Помню, во
время  моего  выступления  Хрущев  вмешался  только  раз.  Я  рассказывал  о
замечательных итогах последних выборов в депутаты Народного Собрания в нашей
стране  и о  проявившемся на этих выборах монолитном единстве между партией,
народом и народной властью.
     - Эти результаты не должны усыпить вас, - вставил в этот момент Хрущев,
обратив внимание на тот вопрос, который мы всегда учитывали; я  сам в только
что  сделанном  изложении  подчеркнул  как  раз  нашу  работу  по  упрочению
единства, по усилению любви народа  к партии и народной власти, по повышению
бдительности и т.д. Ладно, это уж его
     право давать советы сколько ему угодно, нам не на что было обидеться.
     Вслед за мной слово взял Хрущев,  который  с самого начала показал себя
фокусником в подходе к делам:
     - Мы изучили ваш материал, так что  в  курсе  вашего положения и  ваших
проблем -начал он. - Сделанный товарищем Энвером доклад еще больше разъяснил
нам вопросы, и я считаю его  "совместным докладом"  -вашим и  нашим.  Но  я,
-сказал он  далее,  - еще  плохой албанец, и теперь  не буду  говорить ни об
экономических,  ни о политических  проблемах, выдвинутых товарищем  Энвером,
ибо  мы с  нашей стороны  еще  не  обменивались  мнениями и  еще не пришли к
единому мнению. Поэтому я коснусь другого вопроса.
     И начал он пространную беседу о значении роли партии.
     Говорил он громко, все время жестикулируя и махая головой,  оглядывался
вокруг, нигде не останавливая своего взгляда, временами прерывал свою беседу
и задавал вопросы, затем, часто еще не получив ответа, продолжал свою беседу
с пятого на десятое.
     - Партия, - теоретизировал он,  - руководит, организует, проверяет. Она
- инициатор, вдохновитель. Но Берия  стремился ликвидировать  роль партии, -
и,  замолкнув  на  мгновение, спросил меня: - Получили  ли  вы резолюцию,  в
которой сообщается о приговоре против Берия?
     - Да, - ответил я.
     Он  бросил  говорить о партии и заговорил о  деятельности Берия;  какие
только обвинения  не возводил он на него, назвав  его виновником многих бед.
Это были впервые  шаги  по  пути атак против  Сталина.  До  поры  до времени
Хрущеву нельзя было обрушиться на Сталина, на  его дело  и  фигуру,  он  это
понимал, так что начал с Берия, чтобы подготовить почву. К нашему удивлению,
на этой встрече Хрущев сказал:
     -  В  прошлом  году,  находясь  здесь,  вы  содействовали  раскрытию  и
изобличению Берия.
     Я  с  удивлением уставился глазами на него,  чтобы угадать, к  чему  он
клонит. Объяснение Хрущева было следующее:
     - Вы  помните ваш прошлогодний спор с Булганиным и Берия  в связи с  их
обвинением  в  адрес вашей армии.  Те  сведения нам  сообщил Берия,  и  ваше
решительное возражение в присутствии товарищей из Президиума помогло нам еще
лучше   дополнить   имевшиеся  у   нас  подозрения  и  данные  о  враждебной
деятельности Берия. Несколько дней спустя после вашего отъезда в Албанию, мы
осудили его.
     Однако  на этой первой встрече  с  нами Хрущев  имел в  виду не  просто
Берия.  Дело  "Берия" уже было закрыто. Хрущев рассчитался с ним. Теперь ему
надо  было дальше идти. Он долго говорил о значении и роли Первого секретаря
или Генерального секретаря партии.
     -  Для  меня  неважно,   как   он  будет   называться  -  "первым"  или
"генеральным", - сказал  он в  сущности. - Важно избрать на этот пост самого
умелого, самого  способного, самого  авторитетного  в стране человека. У нас
свой опыт, - продолжал он.- После смерти Сталина нас было четверо секретарей
Центрального  Комитета, но  у  нас не  было старшего, так  что  некому  было
подписать протоколы заседаний!
     Подробно изложив  этот вопрос с  "принципиальной" точки зрения,  Хрущев
стал  явно  подпускать  шпильки, естественно, в адрес Маленкова, ни  разу не
назвав его по имени.
     -Представьте себе,  что случилось  бы,  - лукаво  сказал  он, - если бы
самый способный и самый авторитетный товарищ был избран Председателем Совета
Министров. Все  обращались  бы к нему, а это содержит в себе опасность того,
что могут  не приниматься  во  внимание жалобы,  поданные через партию,  тем
самым партия ставится на второй план, превращается в орган Совета Министров.
     Во  время  его  выступления  я  несколько  раз  взглянул  на  бледного,
покрытого  желтовато--бурой краской Маленкова, не шевелившего ни головой, ни
телом, ни рукой.
     Ворошилов, покрасневший как  мак, смотрел на меня, ожидая, когда Хрущев
закончит свое "выступление". Затем начал он. Он указал мне на  то (как будто
я этого не знал), что  пост премьер-министра также очень важен по такой-то и
такой-то причине, и т.д.
     -  Полагаю, что товарищ Хрущев, - сказал Ворошилов  неуверенным  тоном,
так как не знал, кому угодить, -  не хотел сказать, что и Совет Министров не
имеет особого значения. Премьер-министр также ...
     Маленков стал  бледным, как полотно. Желая хоть сколько