ак Герэ в  своей  первой  речи
после  своего избрания руководителем  партии  сказал, что  "наша партия  еще
остается  в  долгу  перед  Союзом  коммунистов  Югославии  и  руководителями
Югославии,  она должна осудить  клеветнические  измышления, распространенные
нами в ущерб Федеративной Республике Югославии".
     Герэ,  один из старейших партийных руководителей, во всем происходившем
показал себя оппортунистом и трусом,  колебавшимся то в одну,  то  в  другую
сторону и двигавшимся подобно куколке, нитями привязанной к истинным актерам
венгерской трагедии. Когда  Тито находился "на отдыхе" в Крыму, Герэ съездил
туда и  поговорил  с  ним  на даче Хрущева и они  все трое, вместе со своими
свитами, "гуляли по берегу моря, беседовали и фотографировались". Ничего  не
скажешь,  "исторические" фотоснимки, если когда-либо  будет написана история
интриг и сделок в ущерб народам! Здесь, на даче  Хрущева, в Ялте, состоялось
первое  примирение, а несколько дней спустя Герэ, Хегедюш и Кадар съездили в
Белград, где имели переговоры с Ранковичем. Прошло не так уж  много времени,
и начались  беспорядки, Герэ был выброшен  вон, в  мусорный ящик, а Кадар, с
.благословения  Хрущева  и благодаря ухищрениям  Микояна и  ревизионистского
идеолога - Суслова, был выдвинут на пост первого секретаря.
     Между тем  Имре Надь, выйдя из своей  норы,  приобрел  силу, издал крик
торжества, провозгласил  "демократию",  а Тито торжествовал  победу. Реакция
пришла  к власти, разбушевался  разбой извне,  вновь  сформировались  партии
буржуазии  -  фашистские,  хортистские, клерикальные.  Империализм  наводнил
страну  шпионами  и  ввозил  в  большом  количестве  оружие  через  Австрию.
Радиостанция  "Свободная  Европа"  круглые  сутки раздувала  контрреволюцию,
призывая  к  свержению и полной  ликвидации социалистического  строя.  Двери
Венгрии еще  раньше  были распахнуты  перед шпионами,  выдававшими  себя  за
туристов.
     Когда по пути из Китая на Родину в октябре 1956 года мы проезжали через
Будапешт, сами члены Политбюро Венгерской партии трудящихся сказали нам, что
"в последнее время Венгрию посещают 20 000 туристов". Когда я сказал им, что
это дело опасное, они ответили мне: "Мы  получаем от них  доходы в  валюте".
После свержения Ракоши, особенно в злополучные октябрьские дни, распахнулись
двери  для хортистов, баронов и графов, для бывших владельцев  и угнетателей
Венгрии.  Эстерхаз из  центра  Будапешта  по  телефону  сообщал  иностранным
посольствам,  что намеревался стать во  главе правительства. Миндсенти,  еще
раньше  выпущенный  из  тюрьмы,  входил   в  свой  дворец   в  сопровождении
"национальной  гвардии"  и  благословлял  народ. Подобно  червям  в гнойнике
возродились старые партии -  партии владельцев, крестьян, социал-демократов,
католиков,  им  были  возвращены  прежние  резиденции,  они  стали выпускать
газеты, тогда  как Надь и Кадар вошли в состав правительства. Контрреволюция
уже охватила всю столицу и распространялась и на остальные края Венгрии.
     Как  рассказывал  нам  потом наш  посол  в Будапеште, разъяренные толпы
контрреволюционеров вначале направились к медному памятнику Сталину, который
еще оставался на  одной из  площадей  Будапешта. Подобно тому,  как  некогда
штурмовые  отряды Гитлера  набрасывались на  все передовое,  так  хортисты и
другие подонки венгерского общества яростно набросились на памятник Сталину,
пытаясь опрокинуть его. Поскольку это им не удалось даже при помощи стальных
тросов, которые тянул тяжелый  трактор, разбойники  сделали  свое при помощи
сварочной  машины.  Их первый  акт  был  символичным:  опрокидывая  памятник
Сталину, они хотели сказать, что опрокинут все,  что  еще осталось в Венгрии
от социализма, от диктатуры  пролетариата, от марксизма-ленинизма.  Во  всем
городе царили разрушения, убийства, беспорядки.
     Хрущев и  Суслов выпустили  из  рук также паршивую птичку -  Имре Надя.
Этот  изменник, на которого Москва рассчитывала, подобно  тонущему,  который
хватается   за   свои   волосы,   как   за   якорь   спасения,   в   разгаре
контрреволюционной  ярости  показал  свое истинное  лицо, провозгласил  свою
реакционную  программу и выступил с публичными заявлениями о выходе  Венгрии
из Варшавского Договора. Советским послом]  в  Венгрии  был  некий Андропов,
работник КГБ, который затем был  выдвинут по чину и сыграл подлую роль также
против нас. Этот агент с этикеткой посла оказался в водовороте разразившейся
контрреволюции. Даже тогда,  когда контрреволюционные события развертывались
в  открытую,  когда  Надь  пришел  во  главе  правительства,  советские  еще
продолжали поддерживать  его,  надеясь,  по-видимому,  держать его под своим
контролем. В  те  дни  после  первого половинчатого  вмешательства Советской
армии Андропов говорил нашему послу в Будапеште:
     -  Повстанцев  нельзя  называть контрреволюционерами, так как среди них
есть  и  честные люди.  Новое  правительство  -  хорошее  и  его  необходимо
поддерживать, чтобы восстановить положение.
     - Как вы находите выступления Надя? - спросил его наш посол.
     - Неплохие. -  ответил Андропов, и, когда  наш товарищ сказал,  что ему
кажется неправильным то, что говорили о Советском Союзе, он ответил:
     - Антисоветчина есть, но последнее выступление Надя было неплохим, было
не антисоветской направленности. Он  старается поддерживать связи с массами.
Политбюро - хорошее и пользуется доверием.
     Контрреволюционеры  орудовали настолько нагло,  что самого Андропова  и
весь персонал посольства вывели на улицу и задержали там целые часы. Мы дали
указание  нашему послу в Будапеште принять меры по  защите  посольства и его
персонала и установить пулемет  у крыльца; в случае, если контрреволюционеры
осмелятся  посягнуть на посольство, не колеблясь  открыть по ним  огонь, но,
когда наш посол попросил у Андропова  оружия для защиты  нашего  посольства,
тот не согласился:
     -  Мы  пользуемся  дипломатическим иммунитетом,  так  что вас  никто не
тронет.
     -  Какой  там дипломатический иммунитет?! - сказал наш посол. - Они вас
вывели на улицу.
     - Нет,  нет, - ответил ему Андропов.  - Если мы  дадим вам  оружие, это
может вызвать инциденты.
     - Ну  что же,  -  сказал  ему наш  представитель,  - в  таком случае  я
официально прошу вас от имени албанского правительства.
     -  Спрошу  Москву,  -  сказал  Андропов,  а  когда  наша  просьба  была
отклонена, наш посол заявил ему:
     - Ну ладно, только знайте, что  мы будем защищаться  тем револьвером  и
теми охотничьими ружьями, которые у нас есть.
     Советский  посол  заперся  в  посольстве,  он  не  осмеливался высунуть
голову. Один  ответственный  работник венгерского  Министерства  иностранных
дел, которого преследовали бандиты, попросил убежища в нашем посольстве и мы
дали ему  его. Он сказал  нашим товарищам, что был и в советском посольстве,
но /там его не приняли.
     Советские войска,  размещенные в Венгрии, вначале вмешались,  но  затем
отступили по  требованию Надя  и Кадара,  а советское правительство заявило,
что оно готово начать переговоры  об их выводе из Венгрии. И в то время, как
контрреволюционеры  неистовствовали,   Москва  боялась.  Хрущев  дрожал,  не
решался вмешаться. Тито выступал королем положения и опорой Имре Надя и даже
выстроил войска и  готовился к вторжению. Тогда Москва направила  в Будапешт
подходящего человека, купца Микояна, вместе с петушком Сусловым.
     Мы здесь, в Тиране, не преминули выступить. Я позвал советского посла и
гневно сказал ему:
     -  Мы совершенно  не  осведомлены  о  том, что происходит  в  некоторых
социалистических  странах.  Тито  и  его сообщники  причастны к  организации
контрреволюции в Венгрии. Вы отдаете  Венгрию империализму и Тито.  Вам надо
вмешаться вооруженными силами и fare piazza pulita ( По-итальянски: очистить
место) пока не поздно.
     Я говорил ему  о  намерениях  Тито и осудил Хрущева за то, что он верил
ему, как и Суслова за то, что он верил "самокритике" Имре Надя.
     - Вот кем был Имре Надь, - говорю я ему. - Теперь в Венгрии проливается
кровь, так что надо выявить виновников.
     Он отвечает мне:
     - Обстановка сложная,  но мы не допустим, чтобы Венгрию взял враг. Ваши
соображения я передам Москве.
     Известно, что произошло в Венгрии, в частности в Будапеште.  Были убиты
тысячи  людей. Вооруженная внешними силами  реакция  расстреливала на улицах
коммунистов и  демократов,  женщин  и детей, сжигала дома, учреждения и все,
что  попадало под  руку.  Целые дни  царил  разбой.  Небольшое сопротивление
оказали только отряды госбезопасности Будапешта,  тогда как венгерская армия
и  Венгерская патрия трудящихся  были нейтрализованы и ликвидированы.  Кадар
издал указ  о  роспуске  Венгерской  партии  трудящихся, чем и  показал свое
истинное  лицо, и провозгласил  образование  новой  партии. Социалистической
рабочей партии, которую должны были построить Кадар, Надь и другие.
     Советское посольство было окружено танками, а внутри него плели интриги
Микоян, Суслов, Андропов и, быть может, и другие.
     Реакция во главе с  Кадаром и Имре Надем которые сидели  в парламенте и
проводили    время    в    дискуссиях,    продолжали    призывать   западные
капиталистические  государства  выступить  своими вооруженными силами против
советских. Наконец, перепуганный Никита  Хрущев  был вынужден отдать приказ.
Советские бронетанковые войска пошли  на Будапешт,  завязались  уличные бои.
Интриган  Микоян  посадил Андропова в танк и послал  его в парламент забрать
оттуда  Кадара,  чтобы  манипулировать  им.  И так и произошло. Кадар  снова
переменил  хозяина,  снова переменил рубашку, перешел в объятия советских и,
под   защитой   их   танков,  призвал   народ   прекратить   беспорядки,   а
контрреволюционеров призвал сложить оружие и сдаться.
     Правительству Надя наступил  конец. Контрреволюция  была  подавлена,  а
Имре Надь нашел убежище в  посольстве Тито. Ясно, что он  был агентом Тито и
мировой  реакции. Он  пользовался также  поддержкой Хрущева, но ускользнул у
него из рук, так как хотел зайти и зашел дальше. Целые месяцы  Хрущев спорил
с  Тито в попытках забрать  у него Надя, которого, однако,  Тито не отдавал,
пока  они не нашли компромиссное решение - передать его румынам. В то время,
когда происходили переговоры  с Тито  по этой  проблеме.  Крылов,  советский
посол  в  Тиране,  попросил нашего  мнения: согласны ли мы,  чтобы Надь  был
переведен в Румынию.
     - Имре Надь, как об этом мы  заявляли и раньше,  - ответил я Крылову, -
предатель, распахнувший в Венгрии двери фашизму. Теперь предлагают перевести
в дружескую страну этого изменника, который расстреливал коммунистов, убивал
прогрессивных  людей,  убивал  советских  солдат  и  призывал  империалистов
совершить военную интервенцию. Это большая уступка, и мы несогласны с этим.
     После того, как угомонились страсти и были похоронены жертвы венгерской
контрреволюции, этого дела особенно рук Тито и Хрущева, Надь был казнен. Это
тоже было неправильно, не потому, что Надь не заслуживал казни, нет, дело  в
том, что  его  надо было  казнить  не  скрытно и без  суда,  без  публичного
изобличения его,  как  это  было  сделано. Его  надо  было судить и  казнить
публично,  на  основе законов  страны, чьей гражданином он  был.  А  ведь  в
судебном процессе, конечно, не были заинтересованы ни Хрущев,  ни  Кадар, ни
Тито,  так как Надь  мог  вывести на  чистую воду  всю  подноготную тех, кто
управлял нитями контрреволюционного заговора.
     Позднее, когда  контрреволюция в Венгрии  была уже подавлена, появилось
много фактов, доказавших совиновность  советских  руководителей в венгерских
событиях. Мы, конечно,  подозревали,  что  советские  играли известную роль,
особенно в  снятии Ракоши, в поддержке  Надя и т.д. Однако в то время мы  не
знали  в точности, как проходило сообщничество между  Хрущевым  и  Тито,  мы
также не знали о тайных встречах Хрущева  и Маленкова с Тито на Брионах. Все
это  стало известно  позднее, и мы выразили свои  возражения против подобных
действий советских.
     Несколько  дней  спустя после установления  порядка в Венгрии советское
руководство ознакомило нас  с перепиской,  которую  оно имело с  югославским
руководством  в связи  с венгерским вопросом.  Факты,  раскрывавшиеся в этих
документах,  вызвали у  нас глубокое  беспокойство,  так  как проблемы  были
серьезные и  критические. Интересы социализма и  коммунистического  движения
требовали  тогда  ограждения  Советского  Союза  от  натиска  империализма и
реакции, сохранения нашего единства. С другой стороны, наша  партия не могла
не сказать свое слово  относительно этих атимарксистских действий советского
руководства. Поэтому надо было все глубоко  и хорошо  взвесить и  обдумать с
учетом интересов нашей  партии, нашей страны, революции и социализма. Так мы
подошли  к   этим   вопросам,  наши   соображения  мы  высказали   советским
руководителям  в  товарищеском  тоне  с  тем,  чтобы все оставалось  и  было
исправлено между нами.
     В те дни, получив письма, я вызвал Крылова.
     - Я пригласил вас, - сказал я ему, - чтобы  выяснить некоторые вопросы,
возникающие из  этих писем. Прежде всего я хочу сказать  вам, что мы находим
неприемлемыми намеки Тито на "некоторых плохих людей", под которыми здесь он
явно  подразумевает  руководство нашей партии. Это нас не удивляет,  ибо  мы
привыкли  к  выпадам  Тито.  Нас  очень удивляет  тот  факт,  что  в  ответе
Центрального Комитета Коммунистической партии  Советского Союза мы не  видим
четкой  позиции в  связи  с  этими инсинуациями Тито.  Можете  ли вы сказать
что-либо об этом?
     -  Мне нечего сказать  об этом! -  ответил  мне Крылов,  верный  своему
манеру немого.
     Тогда я сказал далее:
     -  Тито  надо  было  сказать  прямо,  что  мы не  плохие  люди  и враги
социализма,  как  он  утверждает.  Мы  марксисты-ленинцы,  мы  люди твердые,
преисполненные решимости  до  конца  бороться за  дело социализма. Тито  же,
напротив,  является  врагом  революции  и  социализма. А это  подтверждается
множеством фактов.
     Крылов молчал, а я  в  продолжение своей  беседы особо  остановился  на
другой проблеме, которая  привлекала  наше внимание  в  этих  письмах:  "Вы,
-писал  Хрущев Тито,  -были  вполне  довольны тем, что  Центральный  Комитет
Коммунистической партии  Советского  Союза еще летом  этого года,  в связи с
удалением Ракоши стремился к тому, чтобы Кадар стал первым секретарем".
     С другой  стороны,  письмо ясно говорило об их сотрудничестве не только
перед  октябрьскими событиями, но  и  в  ходе их,  а  также о том,  что  это
сотрудничество конкретизировалось в плане,  состряпанном во  время секретных
переговоров на Брионах. Эти  действия  советских руководителей были для  нас
неприемлемыми. По нашему  мнению, титовцы продолжали вести свою агентурную и
раскольническую  деятельность,  а это было очевидно  особенно в  Венгрии. Об
этом своем убеждении мы уже уведомили руководство Советского Союза.
     В связи с этим вопросом я задал Крылову вопрос:
     -  Нам  не ясно:  где был  сформирован  Центральный Комитет  Венгерской
партии трудящихся, в Будапеште или в Крыму?
     Крылову,  конечно,  не понравился  этот  вопрос, и  он,  не  торопясь с
ответом, сказал:
     -  Видимо,  дело  обстоит так:  венгерские товарищи поехали  в  Крым  и
поговорили с  нашими  товарищами.  Там  был  поставлен  вопрос  о  том, кому
поручить руководство. Центральный Комитет Коммунистической партии Советского
Союза сказал им, что "целесообразно будет избрать Кадара".
     - Значит, руководство Коммунистической  партии Советского Союза было не
за Герэ, а за Кадара? -- продолжал я.
     - Из письма так получается. - ответил Крылов.
     -  Кроме того,  - отметил я, - и правительство Кадара было сформировано
при тесном сотрудничестве между вашим руководством и Тито, да?
     - Да, - вынужден был согласиться Крылов, - видимо, это так.
     В продолжение беседы,  сказав  ему о тревоге,  вызванной в нашей партии
венгерскими событиями, я отметил советскому послу:
     - Единодушное мнение нашего Политбюро  таково,  что эти действия членов
Президиума Центрального Комитета Коммунистической  партии  Советского Союза,
обсуждающих  с  Тито  вопрос  о составе  руководства  партии  и  государства
Венгрии,  неправильны.  Наши  взгляды на  все эти  вопросы  хорошо  известны
советскому руководству, так как мы информировали его. Разве это не так?
     - Да, это так,- ответил Крылов.
     - Передавали ли вы Москве все наши взгляды?
     - Да,  - ответил  он, - передавал.  В  заключение  этой  беседы,  будто
мимоходом, советский посол спросил:
     -  Суд над  Дали Ндреу проведете? Этот  вопрос,  конечно,  не был задан
мимоходом.  По  всей видимости, судебный  процесс  и  разоблачение  агентуры
югославских ревизионистов Лири Геги и Дали Ндреу были не по нутру советским.
     -  Судебный процесс подготовлен и состоится,  - сказал я Крылову, - так
как они предатели  и  агенты.  Дали Ндреу и Лири Гега, провалившись в  своих
попытках  осуществить  заговор против  нашей  партии и  нашего  государства,
понимая, что им предстоит держать  ответ  за  свою агентурную  деятельность,
попытались  сбежать и были пойманы вблизи нашей  государственной границы. Их
враждебная деятельность  уже полностью доказана и они сами признались в ней.
И  если  Тито  будет  продолжать  свою вражескую  деятельность, мы  предадим
огласке  правду об  этих  агентах,  доказывая  ее  фактами  и  магнитофонной
записью.  Мы  думаем, что  больше нельзя терпеть  титовцев, которые, с одной
стороны, пытаются вонзить нам нож, тогда как с другой - обвиняют нас.
     - Понимаю ваше положение, - процедил Крылов и ушел поджавши хвост.
     Явления, аналогичные венгерским, имели  место и в Польше почти в одно и
то  же время, хотя  там события  не приняли тех размеров и того драматичного
оборота, которые они приняли  в  Венгрии.  В  Польше также под  руководством
Объединенной рабочей партии была установлена диктатура пролетариата, но там,
несмотря на помощь, которую оказывал Советский Союз, социализм не развивался
нужными темпами. Пока бразды правления находились в руках  Берута, а  партия
стояла  на  правильных  позициях, в  социалистическом  развитии страны  были
достигнуты успехи. Однако первые реформы и первые мероприятия,  которые были
проведены там, не были  доведены до конца, классовая борьба не развивалась в
должной  мере.  Рос  пролетариат,  развивалась  промышленность,  прилагались
усилия к  распространению марксистских идей в массах, но буржуазные элементы
де-факто сохранили многие из своих господствующих позиций. В деревне не была
проведена  аграрная  реформа,  коллективизация  осталась  на  полпути,  а  в
завершение   всего  этого  Гомулка  объявил  нерентабельными  кооперативы  и
государственные фермы и потворствовал росту кулачества в польской деревне.
     Как и в Венгрии, Восточной Германии, Румынии и других странах, партия в
Польше была  образована в результате  механического слияния буржуазных,  так
называемых рабочих, партий. (Эта  партия  была создана  в  1942 году.  В нее
вступили  левые  элементы  Польской  социалистической  партии  и  в основном
элементы, оставшиеся  из бывшей Коммунистической рабочей  партии Польши. Эта
последняя также возникла в декабре  1918 года в результате  объединения двух
польских рабочих  партий: Социал-демократии Королевства Польского и Литвы  и
Польской социалистической партии - девицы. В 1925 году была переименована  в
Коммунистическую партию Польши. Была распущена в 1938 году). Быть может, это
и   было  необходимо  для  сплочения  пролетариата  под  руководством  одной
единственной  партии, однако такому объединению  должна была  предшествовать
большая идеологическая,  политическая  и организационная работа, с тем чтобы
бывшие члены других партий  не только