ов находился у нас с визитом (Находился с визитом в Албании с 17
по  26 октября  1957 года.) Мы встретили его хорошо,  как старого  деятеля и
героя сталинской Красной армии, беседовали с ним о проблемах нашей  обороны,
как и обороны социалистического лагеря, и не замечали чего-либо тревожного в
его  мыслях. Наоборот,  поскольку приезжал из  Югославии,  где  находился  с
визитом, он сказал нам: "Судя по тому, что я видел в  Югославии, не понимаю,
что  она  за  социалистическая страна!". Из этого мы поняли,  что  он не был
одного мнения с  Хрущевым. В тот же день, когда он уехал от  нас, мы узнали,
что  он  был снят  с  поста  министра обороны СССР  за  "ощибки"  и  "тяжкие
проступки" в проведении "партийной линии", за нарушение "законности в армии"
и т.д.  и  т.п.  Я  не  могу сказать, были  или нет ошибки  у  Жукова в этом
отношении, но вполне возможно, что имеются более глубокие причины.
     Меня заинтриговало обращение с Жуковым на одной из встреч у Хрущева. Не
помню  в каком году,  но было это летом, я отдыхал  на юге Советского Союза.
Хрущев пригласил меня  на  обед.  Из  местных  были Микоян,  Кириченко, Нина
Петровна (супруга Хрущева) и еще  кто-то. Из зарубежных гостей, помимо меня,
были Ульбрихт  и Гротеволь. Мы сидели на открытом воздухе, на веранде, ели и
пили. Пришел Жуков,  Хрущев пригласил его  сесть. Жуков  выглядел не в духе.
Микоян говорит ему:
     - Я - тамада, налей!
     - Не могу пить, -отвечает Жуков.- Нездоровится.
     -  Налей, говорят  тебе,- настаивал Микоян авторитетным тоном,  - здесь
приказываю я, а не ты.
     Заступилась Нина Хрущева:
     - Анастас  Иванович, - говорит она Микояну,  -не заставляй его, раз ему
нельзя.
     Жуков замолчал  и не  наполнил стакан. Шутя с Микояном, Хрущев  изменил
тему разговора.
     Не возникли ли уже  тогда противоречия с Жуковым и его стали оскорблять
и показывать ему, что "приказывает" не он, а другие?  Не  начали ли Хрущев и
его друзья  бояться  силы, которой  они сами  облекли  Жукова  с целью взять
власть в свои руки, и поэтому затем обвинили его в  "бонапартизме"?! Не были
ли сообщены Хрущеву сведения о взглядах Жукова  на  Югославию прежде чем тот
вернулся  в  Советский Союз?! Во всяком  случае,  Жуков исчез с политической
арены, несмотря на  четыре звезды Героя Советского Союза, ряд Орденов Ленина
и бесчисленное множество других орденов и медалей.
     После XX съезда  Хрущев высоко поднял и сделал одной из главных фигур в
руководстве также  Кириченко. Я познакомился с ним в Киеве много  лет назад,
когда он был первым секретарем на Украине. Этот краснолицый человек высокого
роста,  который не  произвел  на  меня дурного  впечатления, принял  меня не
надменно  и не  только  ради приличия.  Кириченко сопровождал меня во многие
места, которые я видел впервые, он показал мне  главную улицу Киева, которая
была построена совершенно заново, повел меня на местечко,  называемое  Бабий
Яр, известное истреблением евреев нацистами. Мы вместе  с ним пошли в оперу,
где послушали пьесу о Богдане Хмельницком,  которого, помню, он сравнивал  с
нашим Скандербегом. Мне  это было приятно,  хотя и был уверен, что Кириченко
только имя Скандербега запомнил из того,  что информировали его чиновники об
истории Албании. На мою любовь к  Сталину он отвечал теми же терминами и тем
же  выражением  восхищения  и  верности. Но,  поскольку  он  был  украинцем,
Кириченко не упускал случая говорить  и о Хрущеве,  о его мудрости,  умении,
энергии и т.д. В этих естественных для меня в то время выражениях я не видел
ничего дурного.
     В Кремле много раз мне приходилось сидеть за столом рядом с Кириченко и
беседовать  с ним. После смерти Сталина устраивалось много банкетов,  ибо  в
этот период  советских  руководителей,  как правило,  можно  было  встретить
только на банкетах. Столы были денно и нощно накрыты, до отвращения заложены
блюдами и напитками. Видя, как советские товарищи ели и пили, мне вспомнился
Гаргантюя Рабле. Все  это происходило после смерти Сталина,  когда советская
дипломатия перешла  к  приемам, а  хрущевский  "коммунизм"  иллюстрировался,
помимо всего прочего, также банкетами, икрами и крымскими винами.
     На одном из этих приемов, когда рядом со мною сидел Кириченко, я громко
сказал Хрущеву:
     - Надо вам приехать и в Албанию, ведь вы всюду бывали.
     - Приеду, - ответил мне Хрущев. Тогда Кириченко говорит Хрущеву:
     - Албания  далеко,  поэтому не  давайте  слово,  когда поедете  туда  и
сколько дней пробудете.
     Мне, конечно, не понравилось его вмешательство и спросил его.
     - Почему, вы, товарищ, проявляете такое недоброжелательство в отношении
нашей страны?
     Он  сделал вид, будто  сожалел о происшедшем,  и, желая объяснить  свой
жест, сказал мне:
     - Пока что Никите Сергеевичу нездоровится, нам надо беречь его.
     Все это  были  сказки.  Хрущев  был  здоров  как  свинья,  ел и пил  за
четверых.
     В другой раз (конечно, на приеме, по обычаю) мне снова привелось сидеть
рядом с Кириченко. Со  мной была и Неджмие. Это было в  июле 1957 г., время,
когда Хрущев уже поладил с  титовцами и в  одно и то же время и льстил им, и
нажимал на  них. Титовцы делали вид, будто  прельщались лестью, тогда как на
давление и ножевые удары отвечали  ему взаимностью. Хрущев за день до этого,
"в виде получения моего согласия", уведомил меня о  том,  что пригласит меня
на этот ужин, на котором будут присутствовать также Живков с супругой, как и
Ранкович и Кардель с супругами Хрущев, по привычке, шутил с Микояном. У него
был такой комбинированный манер:  стрелы, лукавство, ухищрения, ложь, угрозы
он  сопровождал  издевательством над "Анастасом", который  разыгрывал  "шута
короля".
     Закончив вступление шутками "с шутом короля", Хрущев,  с рюмкой в руке,
начал  читать  нам  лекцию  о  дружбе,  которая  должна  существовать  между
треугольником  Албания-Югославия-Болгария  и   четырехугольником   Советский
Союз-Албания-Югославия-Болгария.
     - Отношения  Советского  Союза с  Югославией, -сказал он, -  шли  не по
прямой  линии.  Вначале  они  были  хорошими, затем  они  охладели,  позднее
испортились, затем  вроде  наладились после нашей  поездки в Белград.  Затем
взорвалась ракета (он имел в  виду октябрьско-ноябрьские события 1956 года в
Венгрии) и они снова испортились,  но теперь  уже  создались  объективные  и
субъективные  условия для их улучшения.  Отношения же Югославии с Албанией и
Болгарией  еще  не улучшились, и,  как я  уже  сказал Ранковичу  и  Карделю,
югославы должны прекратить агентурную деятельность против этих стран.
     - Это албанцы не дают нам покоя, - вмешался Ранкович.
     Тогда вмешался я  и перечислил Ранковичу антиалбанские, саботажнические
действия, за-говоры и  диверсионные акты,  которые они предпринимали  против
нас.  В тот вечер Хрущев "был  на нашей стороне", однако его критика в адрес
югославов была беззубой.
     -Я, - сказал  им Хрущев, размахивая  рюмкой, -не понимаю этого названия
вашей  партии "Союз коммунистов  Югославии". Что это за слово "Союз"? Далее,
вы,  югославы, возражаете против употребления  термина  "лагерь социализма".
Ну-ка скажите нам, как его называть, "нейтральным лагерем", что ли, "лагерем
нейтральных  стран"?  Все  мы  -  социалистические  страны,  или  же  вы  не
социалистическая страна?
     -Социалистическая, а как же! - ответил Кардель.
     - Тогда приходите к нам, ведь мы - большинство, -заметил Хрущев.
     Всю эту речь,  которую он держал стоя  и  которая изобиловала криками и
жестами, "критическими замечаниями" в  адрес  югославов, Хрущев произносил в
рамках своих усилий сбить спесь с Тито, который никак не соглашался признать
Хрущева "старшиной" собрания.
     Сидевший рядом со мною Кириченко слушал  молча. Позднее он тихо спросил
меня.
     - Кто этот товарищ, которая сидит рядом со мною?
     - Моя жена, Неджмие, - ответил я.
     - Разве  ты не мог  сказать мне об  этом  раньше,  а  то  я все  молчу,
полагая, что она жена кого-либо из этих, -сказал он мне, указывая глазами на
югославов. Он поздоровался с Неджмие и тогда стал бранить югославов.
     Между тем Хрущев продолжал "критиковать" югославов,  убеждая их  в том,
что именно он  (конечно, прикрываясь именем Советского  Союза,  КПСС) должен
был стоять "во главе", а не кто-либо другой. Он имел в виду Тито, который, в
свою очередь, старался поставить себя и югославскую партию выше всех.
     -Было  бы смешно,-сказал  он им, -  если  бы мы стояли во главе лагеря,
когда остальные партии  не считались бы с нами, как было бы смешно,  если бы
какая-либо другая партия называла себя главой, когда остальные де считают ее
такой.
     Кардель и Ранкович  отвечали  ему холодным  видом,  напрягая  все силы,
чтобы показаться спокойными, тем не менее не трудно было понять, что  внутри
у них бурлило.  Тито наказал им решительно отстаивать его  позиции, и они не
нарушали слово, данное хозяину.
     Диалог  между ними длился, часто он прерывался  выкриками Хрущева, но я
уже  перестал обращать на  них  внимание. За исключением  ответа  Ранковичу,
обвинившему  нас в  том,  будто  мы вмешивались в  их дела,  я  ни словом не
обменялся с ними. Все время я разговаривал с Кириченко, и он чего только  не
наговорил  на  югославов и нашел  совершенно  правильной  по  всем  вопросам
позицию нашей партии в отношении ревизионистского руководства Югославии.
     Но  и  этот   Кириченко   впоследствии  получил  пощечину  от  Хрущева.
Кириченко, которого иностранные обозреватели некоторое время считали  вторым
после Хрущева, был послан в  какой-то  маленький захолустный городок России,
конечно, почти  в  ссылку.  Один наш слушатель какого-то  военного  учебного
заведения, вернувшись в Албанию, рассказывал:
     -  Я ехал на поезде,  как вдруг рядом со мною уселся какой-то советский
пассажира достал газету и стал  читать. Через некоторое  время бросил газету
и, как уже принято, спросил меня: "Куда едете ?". Я ответил. Подозревая меня
из-за   моего   произношения   русских   слов,   он   спросил:   "Какой   вы
национальности?".  "Я албанец",  говорю ему. Пассажир удивился, обрадовался,
посмотрел  на  двери  вагона, повернулся  ко мне и, крепко пожав  мне  руку,
сказал: "Я  восхищаюсь албанцами". Я,  - говорит наш офицер, --  был удивлен
его поведением, так как в это время мы уже включились в борьбу с хрущевцами.
Это  было после Совещания 81 партии. "А вы кто ?", спросил я, - рассказывает
офицер. - Он и отвечает:
     "Я - Кириченко". Когда он назвал свою фамилию, - продолжает офицер, - я
понял, кто он такой, и начал было беседу с ним, но он тут же сказал мне: "Не
играть  ли  нам в домино?".- Давайте! - ответил  я,  и  он достал из кармана
коробку  с  костяшками  и мы начали играть. Я  вскоре понял, почему он хотел
играть в домино. Он  хотел  что-то мне  сказать и оглушить свой голос стуком
костяшек по  столику.  И  он  начал:  "Молодец  ваша  партия,  разоблачившая
Хрущева.  Да  здравствует  Энвер   Ходжа!  Да  здравствует  социалистическая
Албания!". И  так  мы  завязали  очень дружескую  беседу  под  стук костяшек
домино. Между тем,  как мы беседовали, в  наше купе  вошли другие люди. Он в
последний раз стукнул костяшкой и  сказал:  "Выстаивайте,  передайте  привет
Энверу", и, взяв газету, углубился в чтение, делая вид, будто  мы совершенно
не знали друг друга, -закончил наш офицер.
     Чего только не делали Хрущев и  его  сообщники,  чтобы распространить и
насадить во всех  остальных  коммунистических  и  рабочих партиях свою  явно
ревизионистскую  линию,  свои  антимарксистские  и  путчистские  действия  и
методы.  И мы увидели,  что вскоре хрущевизм расцвел в Болгарии и Венгрии, в
Восточной   Германии,  Польше,  Румынии  и  Чехословакии.   Широкий  процесс
реабилитации   под   маской  "исправления   ошибок,  допущенный  в  прошлому
превратился в  невиданную  кампанию во  всех  бывших народно-демократических
странах.  Везде распахнулись двери тюрем, лидеры  других партий  вступили  в
соревнование:
     кто  выпустит  из  тюрем   быстрее  и  больше  осужденных  врагов,  кто
предоставит  им больше  постов вплоть до  руководства партии  и государства.
Газеты и журналы этих  партий каждый день помещали коммюнике  и сообщения об
этой весне ревизионистской мафии,  они завалили  свои страницы выступлениями
Тито, Ульбрихта и других ревизионистских лидеров,  тогда как "Правдам и ТАСС
спешили подчеркивать эти события и рекламировать их как "передовой пример".
     Мы видели, что происходило,  чувствовали все растущее давление, которое
на нас  оказывалось со всех сторон, но мы ни  на йоту не сдвигались с  нашей
линии и с нашего пути.
     Это не могло не разгневать прежде всего Тито и его сообщников, которые,
в восторге от решений XX съезда и от того, что происходило в других странах,
ждали, чтобы и в Албании произошел глубокий переворот. Титовцы, работавшие в
югославском  посольстве  в  Тиране, усилили свою  деятельность против  нашей
партии и нашей страны.
     Воспользовавшись  нашим   корректным  поведением,   как   и   льготными
условиями, которые  были созданы им  у нас для  исполнения их  обязанностей,
югославские дипломаты в Тиране, по приказу и указаниям Белграда, стали вновь
оживлять и активизировать свою старую агентуру в нашей стране, ориентировали
ее  и подали  сигнал  к атаке. Провалившаяся  попытка на Тиранской партийной
конференции в апреле  1956 года напасть на  руководство  нашей партии,  была
делом белградских ревизионистов, но была в то же время также делом Хрущева и
хрущевцев    (Ревизионистские   элементы,    злоупотребляя   внутрипартийной
демократией  и  воспользовавшись пассивной позицией камуфлированного  врага,
Бечира  Балуку, в  то время представителя Центрального Комитета, создали  на
этой  конференции  натянутую обстановку.  При  помощи своих  представителей,
которым  удалось проскочить в делегаты, они  выдвинули свою антимарксистскую
платформу в духе XX съезда КПСС с тем, чтобы атаковать марксистско-ленинскую
линию и марксистско-ленинское руководство АПТ.  Как выяснилось впоследствии,
их  деятельность  была  подготовлена  втайне   югославским   посольством   в
сообщничестве с советским посольством  в  Тиране  через  внутренних агентов,
поставивших себя на службу югославской разведке, во главе с политагентом  М.
Шеху, деятельность которого в  то  время  еще не была раскрыта. (См.:  Энвср
Ходжа,  "Избранные произведения" т.  II, Издательство  "8 Нентори",  Тирана,
1975,  изд.  на  рус.  яз.,  стр.  496-523,  как  и  "Титовцы^"(Исторические
записки).  Издательство "8 Нен-1горй", Тирана,  1983,  изд. на рус. яз. стр.
600-623.)   Последние  своими   ревизионистскими  тезисами  и  идеями  стали
вдохновителями заговора,  тогда как  титовцы  и  их тайная  агентура  -  его
организаторами.
     Однако, увидев, что и этот заговор  провалился, советские руководители,
прикидывавшиеся, нашими закадычными  друзьями и принципиальными  людьми,  не
преминули прибегнуть также к открытому давлению и открытым требованиям.
     Накануне  III  съезда  нашей  партии, который  проводил свою  работу  в
последние дни мая и в начале июня 1956 года (III съезд АПТ проходил с 25 мая
по  3 июня  1956 года), Суслов совершенно без обиняков потребовал  от нашего
руководства "пересмотреть" и "исправить" свою линию прошлого.
     - Нашей партии нечего пересмотреть в своей линии,- бесповоротно сказали
мы  ему.  -  Мы  ни  разу  не  допускали  грубых,  принципиальных  ошибок  в
политической линии.
     - Вы должны пересмотреть дело ранее осужденных вами Кочи  Дзодзе  и его
товарищей, - сказал нам Суслов.
     - Они  были и остаются  изменниками  и  врагами  нашей партии  и нашего
народа,  врагами Советского Союза и социализма, - резко ответили мы  ему.  -
Даже если бы мы  сто  раз пересмотрели  процессы по  их  делу,  мы  сто  раз
квалифицировали бы их только врагами. Таковой была их деятельность.
     Тогда Суслов стал говорить  о том, что происходило в других партиях и в
самой  КПСС.  о  "более великодушном",  "более  гуманном"  подходе  к  этому
вопросу.
     -  Это, -сказал  он,-  произвело  большое  впечатление  на народы,  они
положительно относятся к этому. Так оно должно быть и у вас.
     - Наш народ стал бы забрасывать нас камнями, если бы мы реабилитировали
врагов и предателей, тех, кто пытался надеть  стране оковы нового рабства, -
заявили мы идеологу Хрущева.
     Увидев, что так ничего не выйдет, Суслов пошел на попятную.
     - Хорошо, -  сказал он, - если вы  убеждены в том,  что  они  враги, то
пусть они  такими и  останутся. Но вам  надо сделать одно: не говорить об их
связях с югославами, больше не называть их агентами Белграда.
     - Мы здесь говорим о правде, - сказали  мы ему. -  А правда такова, что
Кочи  Дзодзе  и  его  сообщники  по  заговору были  стопроцентными  агентами
югославских ревизионистов.  Мы во всеуслышание заявляли о  враждебных  нашей
партии и  нашей  стране связях Кочи Дзодзе с  югославами, предали  гласности
множество  фактов, свидетельствующих об этом. Они хорошо известны советскому
руководству.  Быть  может,  вы  еще не  знакомы  с  фактами и,  поскольку вы
настаиваете на вашем мнении, я приведу вам некоторые из них.
     Суслов  с  трудом  сдерживал  гнев.  Мы  хладнокровно  перечислили  ему
некоторые  из  основных  фактов, и в заключение сказали:  - Такова правда  о
связях Кочи Дзодзе с югославскими ревизионистами.
     - Да, да! - с нетерпением повторил он.
     -  Тогда как  же  можно  исказить  эту правду?! -спросили  мы его.  - И
позволительно ли партии ради  того, чтобы угодить  тому или другому скрывать
или извращать то, чтр доказано бесчисленными фактами?
     - Но  ведь  иначе  нельзя  улучшить  отношения с  Югославией,-  фыркнул
Суслов.
     Все стало для нас более чем ясно. За "братским" вмешательством Суслова,
скрывались сделки между Хрущевым и Тито.
     По всей  вероятности, титовская группа, которая  теперь  уже  завоевала
себе  почву,  добивалась  побольше  пространства,   побольше  экономических,
военных  и   политических  выгод.  Тито  настоятельно  требовал  от  Хрущева
реабилитации  таких титовских  предателей,  как  Кочи Дзодзе, Райк.Костов  и
другие. Однако в нашей  стране это желание Тито  не исполнилось, тогда как в
Венгрии,  Болгарии,  Чехословакии  он  добился своего.  Там  предатели  были
реабилитированы, а марксистско-ленинское  руководство партий было подорвано.
Это было общим делом Хрущева и Тито. Тито считал  нас занозой в ноге, однако
наша  позиция  по отношению к нему была  твердой  и незыблемой. Даже если бы
враги   осмелились   предпринять   какие-либо   действия   против   нас,  мы
противодействовали бы. Тито давно знал это. но знал и убеждался в этом также
Хрущев. который, естественно, был  склонен сузить дороги  Тито,  не дать ему
пастись на тех "лугах" которые Хрущев считал своими.
     Примерно 15-20  дней спустя после 111 съезда  нашей партии, в июне 1956
года,  я  находился  в  Москве на  совещании, о котором я  говорил выше и  в
котором принимали участие руководители партий  всех социалистических  стран.
Хотя  целью  совещания  было обсуждение экономических  вопросов,  Хрущев, по
привычке, воспользовался случаем и коснулся всех других проблем.
     Там,  в  присутствии   всех  представителей  остальных  партий,  своими
собственными  устами он признал, что  Тито оказывал на него давление в целях
реабилитации Кочи Дзодзеи других врагов, осужденных в Албании.
     - С  Тито, -  сказал, в частности,  Хрущев,  - мы обсуждали  вопрос  об
отношениях  Югославии  с  другими  странами.  Поляками,   венграми,  чехами,
болгарами  и  другими Тито  был  доволен, а об  Албании он  говорил с  явной
нервозностью,  махая  руками  и  ногами. "Албанцы,-сказал мне Тито,  -  не в
порядке,  они не на верном пути,  не  признают  допущенных ими  ошибок,  они
ничего не понимают из всего происходящего".
     Повторяя  слова  и   обвин