о для  этого мы должны
вновь сообщить товарищам в центре!
     В одном из антрактов я выразил наше недовольство Поспелову.
     - Правда, они такие, как вы о них говорите, -  сказал он, - но не будем
торопиться, ведь настанет время ...
     Итак,  в газете "Правда" сказанное мною о Югославии на митинге вышло не
так.
     Хотя  наше отношение  к  югославским ревизионистам было хорошо известно
советским руководителям,  мы уже решили еще раз  подробно  изложить в Москве
этот  вопрос,  открыто сказать Хрущеву  и его  товарищам, почему мы  не были
согласны  с  ними. Встретились  мы 15 апреля. С нашей  стороны в переговорах
участвовали я,  Мехмет Шеху,  Гого  Нуши, Рамиз  Алия,  Спиро Колека и  Рита
Марко;  с советской стороны - Хрущев, Булганин, Суслов,  Пономарев, а  также
Андропов.  Последний  после  венгерских   событий  был  уже  не  послом,   а
высокопоставленным работником  аппарата Центрального Комитета партии,  не то
заведующим,  не  то  заместителем заведующего  отделом  сношений с  партиями
социалистических стран.
     Я с самого начала  сказал Хрущеву и его товарищам, что  буду говорить в
основном о югославском вопросе.
     - Мы, - подчеркнул  я  в  частности,  -  многократно рассматривали этот
вопрос  в   нашей  партии  и  всячески   старались  быть   как  можно  более
осмотрительными,  хладнокровными и осторожными в своих мыслях и действиях по
отношению к югославскому руководству.
     В  свою  очередь,  югославские  руководители дудели в  одну дудку. Я не
намерен говорить здесь о  всей горькой  истории наших 14-летних  отношений с
ними, так  как  вам она  известна, но  хотел  бы  отметить,  что югославское
руководство и по сей день продолжает враждебную нам агентурную деятельность,
постоянно совершает провокации.
     -  Мы, - сказал  я далее,  - полагаем,  что  такое неизменное поведение
югославского   руководства  и  особенно  сотрудников  его  миссии  в  Тиране
направлено на полный разрыв отношений с нами, чтобы поставить нас в неловкое
положение перед  нашими  друзьями,  утверждая,  что  "вот  со всеми  другими
партиями нам удалось установить добрые отношения, а с албанцами договориться
невозможно".
     Далее  в  своем выступлении  я привел им новые  факты в  связи  с рядом
вылазок югославского  министра-резидента  и секретаря югославской  миссии  в
Тиране, рассказал,  им об  агентурной  работе, которую  они проводят в целях
организации антипартийных элементов и их активизации  против  нашей партии и
нашего народа, говорил  им об  усилиях,  прилагаемых нами к  тому, чтобы они
прекратили свою антиалбанскую деятельность.
     - Подобные действия, - сказал я Хрущеву, - не могут быть предприняты по
их личной инициативе,  а  совершаются по указаниям  верховного  югославского
руководства. К такому заключению пришли мы, судя по их действиям.
     Далее я  поднял  в  своем  выступлении вопрос  о  вредной деятельности,
которую югославские руководители продолжали вести в Косове.
     - Это щекотливый и важный для нас вопрос, - отметил я, - так как они не
только организовывают через Косову широкую деятельность против нашей страны,
но и стараются ликвидировать албанское население Косо-вы, в массовом порядке
выселяя  его в Турцию  и  другие страны[  ](После второй  мировой
войны титовцы вынудили эмигрировать в Турцию более 400 тысяч албанцев. (См.:
Энвер Ходжа "Титовцы"  (Исторические  записки,)  Издательство  "8  Нентори",
Тирана, 1983, изд. на рус. яз., стр. 3-20, 75-123, 286-292)..
     Подробно  рассказав  о попытках сотрудников югославской миссии в Тиране
сколотить  внутренних врагов  нашей  партии  и  нашего  народа, о  заговоре,
который они хотели организовать на Тиранской партийной  конференции в апреле
1956 года, о дальнейшей враждебной деятельности, которую  они развертывали с
помощью Тука Яковы, Дали Ндреу, Лири Гега и других, я подчеркнул;
     -  Все эти и другие факты, которых  у  нас очень много,  убеждают нас в
том,  что  до сих пор югославское  руководство  не  отказывалось  от  своего
стремления свергнуть  народную власть в  Албании.  Югославские  ревизионисты
составляют опасность  не  только для нашей  страны,  но и  для  всех  других
социалистических стран, ибо,  как они и сами  заявляли и как показывает и их
деятельность  против нас, они не мирятся с нашей  социалистической системой,
они    против   диктатуры    пролетариата,   окончательно    отреклись    от
марксизма-ленинизма.
     - Мы, - отметил я  далее, - желали  и желаем  поддерживать с Югославией
хорошие  отношения,  но, откровенно говоря, югславским  руководителям мы  не
доверяем, так как они выступают против общественной системы наших стран, они
против основ марксизма-ленинизма.  Во всей своей  пропаганде  они ни  одного
слова не говорят против  империализма,  наоборот, присоединяют свой  голос к
голосу  западных держав  против нас.  За  14  лет  мы  не видели со  стороны
югославского руководства ни малейшего поворота, чтобы можно было  заключить,
что оно осознало кое-что из своих грубых ошибок и отклонений, которые в свое
время были осуждены. Поэтому такому руководству мы доверять не можем.
     Но какую  позицию  будем занимать мы  по отношению к  ним?  -  сказал я
далее.  -  Мы  будем  хранить  хладнокровие,   будем  проявлять  терпение  и
бдительность.   Однако   всякому  терпению   приходит  конец.  Мы  не  будем
предпринимать  ни  одного  шага,  могущего  ущемить  интересы  социализма  и
марксизма-ленинизма, не будем  вести с  ними  вооруженную борьбу и не  будем
вмешиваться во внутренние дела  Югославии.  Мы никогда не стояли и  не будем
стоять за подобные действия, однако защиту своей правильной идеологической и
политической линии  и беспрестанное разоблачение оппортунизма и ревизионизма
мы считали и считаем своим постоянным долгом.
     - У меня все,  - сказал  я  в  заключение.  - Что  же  касается  нашего
политического  положения,  то  оно  очень  хорошее.  Народ  выступает  тесно
сплоченными вокруг партии рядами и  решительно  проводит ее линию. Больше  у
нас ничего нет.
     Слово  взял  Хрущев,  который,  то краснея, то  бледнея, хотя и силился
хранить "хладнокровие",  до сих пор  молча  слушал мое изложение. Видимо, он
хотел показать нам, "как можно молчать", даже в  случае, если ты не согласен
с собеседником.
     - Хотел бы выразить наше  мнение, - начал  он.  -  Мы вполне согласны с
вами и поддерживаем вас.
     Но вслед за этой фразой Хрущев показал, как это они "поддерживали" нас:
     - Мы полагали, что  настоящая  партийная  встреча кончится быстрее и не
думали, что вопросы будут изложены вами таким образом.
     - Вы,  - сказал он далее, - как-то раздраженно смотрите на  отношения с
Югославией.  Говоря   об   отношениях  с   Югославией,   вы  изображаете  их
бесперспективными. Судя по вашему изложению, можно подумать, что югославское
руководство  совершило измену, что оно совсем  сбилось  с колеи, что  с  ним
ничего  не добьешься, так что надо порвать с ним. Изменить-то, по-моему, оно
не  изменило, но что  оно  сильно отклонилось  от  марксизма-ленинизма,  это
пожалуй   верно.  По-вашему,   мы   должны  вернуться   к  деяниям  Сталина,
натворившего  того, что  нам  известно. Судя по тому,  как вы изложили дела,
получается, что  Югославия настроена  в  первую  очередь  против  Советского
Союза, но и против вас и других. Слушая вас, я замечаю, что вы кипите злобой
против них! Итальянцы, греки  и турки не лучше югославов. Хотел бы  спросить
вас: с которыми из них у вас лучшие отношения?
     - С греками и турками мы не поддерживаем отношений, - ответил я.
     - Посмотрите, как  югославы ведут себя  по отношению к нам, - сказал он
далее.  - Они атаковывают нас больше чем греки, больше чем турки, больше чем
итальянцы!  Но  у  Югославии  что-то  особое, пролетарское.  Итак,  можно ли
порвать с Югославией?
     - Мы не то говорим, - ответил я.
     - Говорить-то не говорите,  но, судя по  вашим словам, вы  так думаете.
Югославия, конечно, не станет  причиной войны  против нашего  лагеря подобно
Германии, Италии или какой-либо  другой стране. Вы считаете Югославию врагом
номер один?! - спросил он меня.
     - Мы не о Югославии говорим. Мы  говорим о ревизионистской деятельности
югославских  руководителей,  - ответил я ему. - Что нам делать после  всего,
что они против нас затевают?
     -  Постарайтесь  нейтрализовать их деятельность.  А что  вы собираетесь
предпринять в  дальнейшем? Объявить им  войну, что  ли? -  снова спросил  он
меня.
     -  Нет,  войны  мы не  объявляли  и не  будем  объявлять  им. Но,  если
югославский министр пойдет завтра  сфотографировать военные объекты, что нам
делать?
     - Отберите у него пленку! - ответил Хрущев.
     - Такие меры  послужили  бы  поводом  для разрыва отношений  с  нами  и
взваливания вины на нас, - заметил я.
     -  В  таком случае, чего  вы от нас хотите, товарищ Энвер? - разозлился
он. - Наши  мнения расходятся и нам нечего советовать вам! Я вас не понимаю,
товарищ Ходжа! Аденауэр  и Киси  не лучше Тито, и  тем не менее мы  всячески
старались сблизиться с ними. Не думаете ли вы, что мы поступаем неправильно?
     - Это не  совсем  так, - ответил  я. -  Говоря  о  Тито,  подразумеваем
улучшение  партийных  отношений,  а  между  тем  он  антимарксист.  Но  ведь
югославское  руководство  ведет  себя  некорректно  даже  в  государственных
отношениях.  Какую  позицию  занимать  нам  в случае,  если  югославы  будут
продолжать составлять против нас заговоры?
     - Товарищ Ходжа,  - раздраженно воскликнул Хрущев, - вы прерываете меня
постоянными репликами. Я слушал вас целый час и ни разу вас не прервал, а вы
не дали мне говорить  даже  несколько минут, все время  прерывали меня!  Мне
больше нечего сказать! -сказал он и встал.
     - Мы приехали сюда обмениваться мнениями с  вами, - отметил я. - К тому
же  вы, высказывая мнение, тут же задаете мне вопросы.  Неужели вас  обижает
то, что я отвечаю на ваши вопросы?!
     - Я сказал вам  раз и снова  говорю: Я слушал  вас  целый  час, товарищ
Ходжа, а  вы  не  слушали  меня ни четверти часа, неоднократно прерывали! Вы
хотите  строить свою политику  на чувствах. Вы утверждаете, что между  Тито,
Карделем,  Ранковичем, Поповичем  и другими никакой разницы нет! Мы и раньше
говорили вам: ведь они люди и отличаются друг от друга. Югославы утверждают,
что они "все одинакового мнения, но мы говорим другое: иначе,  более разумно
относятся  к нам  Тито и  Ранкович,  они более  предрасположены сблизиться с
нами; совершенно враждебно настроены против нас Кардель и Попович.  Темпо  -
осел  ... неустойчивый. Возьмем Эйзенхауэра и Даллеса.  Оба они реакционеры,
но их нельзя в одну кучу свалить. Даллес - зловредный, он поджигатель, тогда
как Эйзенхауэр более человечный.
     Мы сказали вам  еще на первой встрече: ни на кого не собираемся напасть
и никаких выпадов провоцировать не намерены. Наши атаки и  контратаки должны
быть такими, чтобы служили сближению, а не отчуждению.
     Мы попросили Чжоу Эньлая выступить посредником в деле организации между
нашими партиями встречи, на которой участвовали бы и  югославы (Речь идет  о
попытках Хрущева в сотрудничестве с китайским руководством созвать совещание
всех  коммунистических  партий  социалистических стран  с  участием и  Тито.
Совещание это было  созвано  в Москве в ноябре 1957  г., однако, невзирая на
попытки Хрущева и  Мао Цзэдуна, югославы  не приняли в  нем  участия.  Более
подробно об этом написано на  странице 3S6-359 настоящей книги.).  Он охотно
согласился. Такая встреча может состояться. Югославы выразили свое согласие.
Однако  нельзя полагать,  что  все зависит от этой встречи. Но  стоит ли при
ваших  мнениях  идти  на  такое совещание?!  Я  не понимаю,  чего вы хотите,
товарищ Энвер! Убедить нас в том, что  мы не правы?! Не приехали ли вы к нам
уговорить  нас  занимать в отношении Югославии такую  же позицию, что и  вы?
Нет, у нас своя голова на плечах. Вы хотите убедить нас в правильности вашей
линии?! Это  не к добру и  не отвечает  интересам нашего лагеря. Мы находили
правильными взгляды Албанской партии Труда  на контрреволюцию, происшедшую в
Венгрии. Однако  ваша тактика в  отношении Югославии неправильна.  По-моему,
вам следовало бы встретиться с Мичуновичем (югославским послом в Москве), но
не  для обострения, а  для улучшения отношений.  Но,  судя  по  тому, как вы
подходите к  делу, вряд ли что-нибудь  получится. Вы говорите о  провокациях
югославского   министра   в   Тиране.  У  нас   также  югославский   министр
демонстративно ездил фотографировать военные объекты. Наш милиционер отобрал
у него фотоаппарат, и дело с концом!
     Повторяю: мы будем держать курс  на улучшение как государственных так и
партийных отношений  с  Югославией. Добьемся мы этого или  нет,  это  другое
дело, зато совесть у нас  будет чиста, этим мы  окажем услугу нашей партии и
всем другим партиям.  Дела обострять не следует. Румынские товарищи по праву
охарактеризовали вас в "Скынтейя" как "склочников".
     - Мы не  только против подобного несносного ярлыка, но и против духа, в
котором  братская  партия, какой  является  румынская партия,  трактует этот
вопрос в  своем центральном  органе, -  сказал я Хрущеву. - Быть  склочником
значит совершать беспринципные  нападки. Мы  никогда  ни с кем не  поступали
так. Сама "Скынтейя" и те, кто написал эту  статью, становятся возбудителями
неправильных  и  беспринципных  действий. У нас свои  замечания и оговорки и
касательно отношения польских товарищей ко  многим вопросам,  но в печати мы
не критиковали их, так как не хотим стать возбудителями распрей и раскола. У
нас были и есть замечания и в  адрес  итальянцев,  как и по поводу отношения
самих румынских товарищей к ряду вопросов. И все же мы проявляли и проявляем
сдержанность, не критиковали  их в печати, так как не хотим  решать проблемы
вне норм и правил, регулирующих отношения между братскими партиями.
     Хрущев, который  этим  самым получил ответ в связи со своим "согласием"
со "Скынтейя", продолжил, чуть снизив тон:
     -  Спокойно, спокойно, товарищи, всегда спокойно  и мы победим. Знаете,
что говорил нам  Сталин? - добавил он. - "Прежде  чем выносить решения, надо
принять холодный душ,  как это делали римляне". Сталин так советовал нам, но
сам душ не принимал. Пусть сделаем мы то, чего Сталин не делал!
     Сказав это, он помолчал, а затем снова пустился в обвинения:
     - Вы тоже не принимаете  душ прежде чем выносить решения, - отметил он.
- Вы  казнили Дали Ндреу  и  Лири  Гега. Мы считаем тяжелой,  очень  тяжелой
ошибкой подобный акт.
     - По поводу этих агентов, - сказал я, - мы говорили с вами и раньше, но
тем не менее,  если хотите,  могу привести здесь бесчисленные подробности об
их антипартийной и  антиалбанской деятельности. Они все  время действовали в
ущерб нашей стране.
     -- Все равно! Все равно! - воскликнул Хрущев. - Не следовало так сурово
наказать их. Югославы пришли в ярость.
     -  Еще бы,  они были их  верными  агентами, -  сказал я  и заметил, что
решение нашего суда взбесило Хрущева не меньше югославов.
     -  Узнав,  что  вы  намеревались  предпринять, мы  дали нашему послу  в
Тиране, Крылову, срочную радиограмму, в которой говорили ему о необходимости
обязательно отменить данное  решение вашего суда.  Видимо, вы не вняли  ему.
Это был наш приказ.
     - Я впервые слышу и удивляюсь тому, что вами был отдан такой  приказ, -
отметил я, стараясь  подавить в себе гнев. -  Но вам следовало бы знать, что
во время судебного  процесса  была целиком и полностью  доказана  преступная
деятельность этих опасных агентов. Наш народ не простил бы нам  терпимости к
ним. Мы  не гладим  врагов по голове, а наказываем их по  заслугам, согласно
проголосованным народом законам.
     Но Хрущев места себе не находил.
     -  После выступления Тито  в Пуле, - вставил  Пономарев, - мы направили
Крылову радиограмму, в которой  давали  ему  указание советовать вам хранить
хладнокровие,  отвечая Тито,  так как мы  тоже собирались написать статью, и
чтоб не  получилось так, будто все это подстроено. В ней мы  также указывали
ему, что вам следовало предпринять в отношении Дали Ндреу и Лири Гега.
     - О статье он сообщил нам, - ответил я, - но мы не могли не дать ответа
Тито, поэтому и написали ( Речь идет о статье, опубликованной в газете "Зери
и популлыт" 23 ноября 1956 года, "По  поводу речи, произнесенной в последнее
время Иосипом Броз Тито".[)]. Что же касается  Дали Ндреу и. Лири
Гега, то мне известно, что ваш посол осведомился о них после их  ареста и мы
говорили  ему о деятельности этих агентов.  Никакого приказа он упомянуть не
упомянул, и правильно поступил. Но, и если  бы он передал  нам его,  мы ни в
коем случае не могли идти наперекор решению народного правосудия.
     -  Наш посол,  - сказал Хрущев, обращаясь к  своим товарищам, -  своего
долга не выполнил. Этот шаг следовало пресечь.
     Этот  человек всегда открыто брал под  защиту наших врагов, представляя
себе Албанию, как страну, где нужно было исполнять его приказы,  а не законы
нашего государства. Помню, однажды он говорит мне:
     - Я получил от некоего Панайота  Пляку письмо, в котором он просит меня
выручить его.
     - Вы знаете  этого человека? - спросил я.  (Мне было  известно,  что он
прекрасно знал убежавшего в  Югославию изменника, агента  югославов Панайота
Пляку, который просил, чтобы его приняли в Советский Союз.)
     - Нет, - ответил мне Хрущев, - я его не знаю.
     Он лгал.
     - Это изменник, - говорю я ему, - и, если вы примете его в вашу страну,
нашей дружбе  с вами придет  конец. В случае, если примете его, то вы должны
передать его нам, чтобы мы повесили его на площади.
     - Вы подобно Сталину, который убивал людей, - сказал Хрущев.
     - Сталин убивал предателей, мы также именно их убиваем, - добавил я.
     Не  найдя другого  выхода, он  отступил. Он еще  надеялся подчинить нас
себе иными  средствами и путями. Излив все, что  у  него было,  он замолчал,
положил руки на стол, сбавил резкий тон и опять пустился в "советы".
     Тактике  "кнута"  наступил конец:  Хрущев снова  подал "калач" на  стол
переговоров.
     - Поймите же нас, товарищи,  - сказал он, - мы разговариваем так только
с вами, так  как  сильно вас  любим,  вы в наших сердцах, -  и т.д. и т.п. И
после всего этого сделал жест "щедрости": освободил нас от выплаты кредитов,
предоставленных до конца  1955 года Советским  Союзом нашей  стране  для  ее
хозяйственного  и  культурного  развития.  Мы,  конечно,  поблагодарили  их,
поблагодарили в первую очередь советский рабочий класс и братский  советский
народ за эту помощь маленькой, но  мужественной, трудолюбивой и  несгибаемой
стране. Тем не менее, все мы раскусили "мотивы" этой "щедрости" Хрущева.  Он
хотел "задобрить" нас, кое-как смягчить напряженную  обстановку, сложившуюся
во время переговоров,  хотел разубедить нас этой "помощью", которая была для
Хрущева не помощью, а подачкой,  приманкой, посредством которой он  старался
обмануть и подчинить нас. Но  вскоре он убедился, что мы из тех, кто готов и
травой питаться, но ему и никакому другому изменнику не подчиниться.
     Несколько дней  спустя  после жеста "щедрости" Хрущев дал в честь нашей
делегации большой ужин, на который пригласил и Мичуновича. Увидев его где-то
в конце зала, он позвал его:
     -  Иди сюда!  Чего ты поодаль сидишь!? Он  представил  нас друг другу и
сказал, улыбаясь:
     - Договоритесь сами! -  и  отошел со  стаканом в  руке, чтобы дать  нам
"договориться". Мы поссорились.
     Я пересчитал Мичуновичу все сказанное Хрущеву на встрече и отметил:
     - Мы проявляли готовность и  готовы и теперь  улучшить  государственные
отношения с вами и  прилагали  к этому все усилия, но вы должны окончательно
отказаться от антиалбанской деятельности.
     - Вы  называете нас  ревизионистами,  -  сказал Мичунович. - Как  же вы
м