ассимилировались, но и, -  а это самое
главное - основательно воспитывались на марксистско-ленинских идеологических
и организационных нормах. Но это не было сделано ни в Польше, ни в Венгрии и
ни  в  других  странах, и фактически получилось  так,  что  члены буржуазных
партий переименовались, стали "коммунистами",  сохраняя, однако, свои старые
взгляды, свое старое мировоззрение. Таким  образом,  партии  пролетариата не
только не окрепли, но, напротив, ослабли, так как в них запустили свои корни
такие социал-демократы и  оппортунисты, как Циранкевич, Марошан, Гротеволь и
др. со своими взглядами.
     В Польше, кроме  этого,  был налицо еще другой  фактор, сказавшийся  на
контрреволюционных выступлениях: старая ненависть польского народа к царской
России.  Благодаря работе реакции внутри партии и вне ее, старая  ненависть,
которая  в  прошлом  была   вполне  оправданной,  теперь  обратилась  против
Советского Союза, против советского народа, который, правду говоря, проливал
кровь  за  освобождение  Польши.  Польская буржуазия,  которая  не  получила
надлежащего  удара, всячески возбуждала  националистские  и  шовинистические
настроения против Советского Союза.
     После  смерти  Берута  все  это  проявлялось еще  более  открыто, более
открыто проявлялись также слабости партии и диктатуры пролетариата в Польше.
Итак, то из-за недостатков в работе, то в результате усилий реакции, церкви,
Гомулки и  Циранкевича, то из-за вмешательства хрущевцев произошли  июньские
волнения  1956 года,  как и события,  имевшие место  в последующем. Конечно,
смерть   Берута  создала   подходящие   условия  для   осуществления  планов
контрреволюции. Берута я  знал давно, с тех пор  как я посетил  Варшаву. Это
был  зрелый, опытный, отзывчивый, спокойный товарищ. Хотя я  по возрасту был
моложе  его, он  обошелся со  мною так хорошо и так по-товарищески, что  мне
никогда не забыть  его  присутствие. И  тогда,  когда я встречался с  ним на
совещаниях, в Москве,  я, беседуя с  ним, испытывал особое  удовольствие. Он
внимательно слушал меня,  когда  я рассказывал ему о нашем  народе, о  нашем
положении. Он был откровенным, справедливым и приципиальным.
     В последний раз я встретился с ним в Москве, когда проводил свою работу
XX съезд КПСС.
     Незадолго да его смерти Берут, его жена, я и Неджмие заняли вместе ложу
в  "Малом  Театре",  чтобы  .посмотреть  пьесу,  посвященную  Ленинградскому
революционному флоту.
     В  антракте,  в  маленькой  комнате за  сценой,  между  нами состоялась
сердечная  беседа.  Мы заговорили, в  частности, о Коминтерне, так  как в то
время к нам зашел еще болгарин Ганев, и оба они с Берутом поделились со мной
своими  воспоминаниями  о  своих встречах  в  Софии,  куда  Берут был послан
подпольно по делам.
     Немного  времени  спустя  после  этой  встречи  страшная  весть:  Берут
скончался... и он как Готвальд... "от насморка". Большое горе и чудо!
     Мы поехали в  Варшаву  и похоронили его; это было в  начале  марта 1956
года.  Перед  гробом  Берута  было  произнесено  много   речей  -  Хрущевым,
Циранкевичем,  Охабом, Чжу  Дэ  и  др. Выступил и Вукманович Темпо,  который
приехал принять  участие в похоронах как  посланец  Белграда.  Представитель
титовцев и здесь улучил  случай выдвинуть ревизионистские лозунги и выразить
свое удовольствие по  поводу новых "возможностей и  перспектив",  только что
открытых XX съездом.
     - Берут  ушел от нас в такой момент, когда уже открылись  возможности и
перспективы  для  сотрудничества  и  дружбы  между  всеми  социалистическими
движениями, для осуществления идей Октября разными путями, - сказал  Темпо и
призвал двинуться дальше  по пути, открытому "постоянными действиями". Между
тем как ораторы  выступали один за другим, я смотрел, как недалеко от  меня,
прислонившись  к  дереву, Никита  Хрущев  был  поглощен  разговором с Вандой
Василевской. По всей вероятности, он занимался сделками перед трупом Берута,
которого клали в могилу.
     Несколько месяцев спустя после этих горьких  событий начала 1956  года,
Польша была охвачена смятением и хаосом, попахивавшими контрреволюцией.
     События, происшедшие  в  Польше, как две  капли  воды  были  похожи  на
венгерские  события.  Выступления познаньских  рабочих  начались  до  начала
венгерской  контрреволюции,  но  фактически  оба   этих   контрреволюционных
движения созрели  в  одно  и то же  время,  в  одних  и  тех же  ситуациях и
вдохновлялись одними и теми же мотивами. Не буду подробно описывать события,
так как они известны, но любопытно отметить аналогию фактов в  этих странах,
странную параллель в развитии контрреволюции в Польше и Венгрии.
     И в  Польше, и  в  Венгрии были  сменены руководители:  в  одной стране
руководитель - Берут - умер (в Москве), в другой - Ракоши -.- был снят (дело
рук Москвы); в Венгрии были  реабилитированы Райк, Надь,  Кадар; в  Польше -
Гомулка,  Спыхальский,   Моравский,  Лога-Совиньский  и  еще  целый  караван
предателей; там на сцену выступил Миндсенти, здесь - Вышинский.
     Более показательным было идейное и духовное тождество этих событий. Как
в Польше, так и в Венгрии события развертывались  под эгидой  XX съезда, под
лозунгами "демократизации",  либерализации и реабилитации. Хрущевцы играли в
ходе   событий   в    обеих    этих   странах   активную,   причем   подлую,
контрреволюционную роль. Титовцы также оказывали свое воздействие на Польшу,
может,  не  так непосредственно,  как в Венгрии, но  идеи  самоуправления  и
"национальных  путей  к  социализму",  "рабочие советы",  нашедшие  место  в
Польше, были, конечно, вдохновлены югославским "специфическим социализмом".
     Июньские  события  в   Познани  явились  контрреволюционным  движением,
побужденным  реакцией,  которая воспользовалась экономическими трудностями и
ошибками, допущенными в  Польше  партией в  области экономического развития.
Эти выступления  были  подавлены, не  получив  размеров венгерских  событий,
однако они имели  глубокие последствия в  дальнейшем ходе событий. В  Польше
реакция нашла своего Надя -  это был Владислав Гомулка, враг, выпущенный  из
тюрьмы и сразу ставший  первым секретарем партии. Гомулка, который некоторое
время  был генеральным секретарем Польской рабочей  партии, был  осужден  за
свои правооппортунистические и националистские взгляды,  которые были  очень
сходными  с  линией,  проводившейся  группой Тито, тогда  уже  разоблаченной
Информбюро. Когда  в  1948  году  состоялся объединительный съезд  рабочей и
социалистической  партии.  Берут  и  другие  руководители,  как  и  делегаты
разоблачили  и осудили  взгляды Гомулки.  Наша партия послала на  этот съезд
своего представителя, и он, вернувшись в Албанию, рассказывал нам о наглом и
упрямом  поведении  Гомулки на  съезде. Гомулка был  разоблачен,  но  тем не
менее, как было  указано,  "ему  вновь протянули руку"  и  он  был избран  в
Центральный Комитет. Как  говорил нашему товарищу сопровождавший  его поляк,
Гомулка в те дни имел долгую  беседу tete-a-tete (По-французски: с глазу  на
глаз).  с  Пономарен-ко, секретарем Центрального  Комитета  Коммунистической
партии  Советского Союза,  который  присутствовал  на  съезде,  и,  по  всей
видимости, Пономаренко убедил Гомулку выступить с самокритикой. Однако время
показало, что он  не отказался от своих убеждений и впоследствии был осужден
также за антигосударственную деятельность.
     Когда   началась  кампания  реабилитации,   сторонники  Гомулки   стали
оказывать давление на  партийное руководство, чтобы вывести и Гомулку чистым
из воды.  Но  он  был политически и  идеологически  слишком дискредитирован,
поэтому  на  этом пути  стояли преграды. За  несколько месяцев  до того, как
Гомулка снова  пришел во главе партии в Польше, Охаб "торжественно" заявлял,
что, хотя Владислав Гомулка и  был выпущен  из тюрьмы, "это отнюдь не меняет
правильной  сущности  политической и идеологической борьбы,  которую  партия
вела против взглядов Гомулки".
     Ликвидировав  Берута,  Хрущев  пришел   на  помощь  Охабу,  Завадскому,
Замбровскому,  как и другим элементам,  таким как Циранкевич,  однако семена
раздора  и раскола вошли глубоко  и стали давать  себя знать. Гомулка и  его
сторонники  орудовали,  им  удалось прийти к  власти. Хрущевцы  оказались  в
затруднительном  положении:  они  должны были держать в  узде  Польшу;  тапи
militari (По-латински: военная рука), их политика и идеология отвечали этому
императиву. Хрущев бросил старых друзей и обратился лицом к Гомулке, который
не так уж повиновался диктату Хрущева.
     Приход  Гомулки  к власти  убедил  нас в  том,  что  события  в  Польше
развертывались  в  ущерб социализму.  Мы  не только  были  в  курсе  темного
прошлого Гомулки, но  и были  в состоянии судить о нем  также  по  лозунгам,
которые  он выдвигал, и по  речам, которые он произносил. Он пришел к власти
под  определенными  лозунгами "за  подлинную  независимость  Польши"  и  "за
дальнейшую демократизацию страны".  В своей  речи  перед избранием  на  пост
первого секретаря, он  стал  угрожать советским, заявляя, что "мы постоим за
себя",  причем,  насколько  нам   известно,   в  Польше  имели   место  даже
столкновения между польскими и советскими воинскими частями. В целом события
в  Польше, как и в Венгрии; проходили под антисоветскими  лозунгами. Гомулка
также был  антисоветчиком,  он,  конечно, выступал  против  Советского Союза
времен  Сталина,  но теперь  также  хотел  быть свободным  от  ярма, которое
хрущевцы  готовили странам социалистического  лагеря. Как бы то ни  было, он
формально говорил  о дружбе  с Советским  Союзом  и "осуждал"  антисоветские
лозунги.  Что  же  касается  пребывания советских войск  в Польше, на это он
смотрел положительно, и это делал в непосредственных национальных интересах,
так как опасался возможного нападения со стороны Западной Германии,  которая
никак не признавала границу по Одеру-Нейсе.
     Ревизионист  Гомулка проявлял настолько беспримерную надменность, что я
счел нужным на некоторые его  действия указать Хрущеву, когда я встретился с
ним в Ялте.  Мы сидели в тенте  на гальках у берега моря, и Хрущев, выслушав
меня,  признал меня  правым  и сказал  дословно: "Гомулка является настоящим
фашистом".  Однако  оба  контрреволюционера  позднее   договорились  и  были
сладкогласными  и сладкоречивыми друг  с  другом. Расхождения и противоречия
смягчились.
     Выступление  Гомулки на  пленуме  Центрального Комитета,  избавшем  его
первым  секретарем,  явилось  "программным"  выступлением  ревизиониста.  Он
подверг  критике линию, проводившуюся  до того  времени  в промышленности  и
сельском   хозяйстве,   изобразил   кооперативную   систему  в   деревне   и
государственные  фермы  в  черном  свете  и объявил их нерентабельными.  Эти
взгляды  мы  квалифицировали как  антимарксистсколенинские.  В  Польше, быть
может,   были   допущены  ошибки   в   деле   коллективизации   и   развития
сельскохозяйственных кооперативов,  но  ведь виновна в этом не кооперативная
система.  Она  уже  доказала  свою  жизненную  силу,  как  единственный путь
социалистического  строительства в  деревне  в  Советском  Союзе,  в  других
социалистических странах, в  том числе и  у нас. Гомулка начал бряцать мечом
налево и  направо против  "нарушений  законности", против "культа личности",
против  Сталина, против Берута (хотя его он  и не упомянул по имени), против
руководителей  социалистических   стран,   которых  он  называл  сателлитами
Сталина.  Гомулка взял под защиту контрреволюционные  выступления в Познани.
"Познаньские рабочие, - заявил Гомулка на VIII пленуме в октябре 1956  года,
-  протестовали  не  против  социализма,  а  против  отрицательных  явлений,
распространившихся  в  нашей   общественной   системе.  Попытка  представить
прискорбную трагедию  Познани  как  дело рук  империалистической  агентуры и
империалистических  провокаторов была  политически  весьма  наивной. Причины
надо искать в партийном и государственном руководстве".
     Советские  были  обеспокоены польскими  событиями,  побоялись,  так как
видели,  что  ими   же   провозглашенный   "новый   курс"  заводил  польских
руководителей дальше, чем они этого желали,  и что Польша могла выйти из-под
их  влияния. В те дни, когда проводил свою работу пленум, который должен был
вновь привести к власти Гомулку, поспешно выехали в Польшу  Хрущев, Молотов,
Каганович   и  Микоян.  Хрущев  грубо  пожурил   польских  руководителей  на
аэродроме: "Мы  кровь  проливали  за освобождение этой  страны, а  вы хотите
отдать ее американцам". Беспокойство русских росло, ибо и советского маршала
Рокоссовского,  поляка по происхождению, и  других членов Политбюро, которых
считали просоветскими,  как Минца и других, выводили и  фактически вывели из
состава  Политбюро.  Однако   поляки  не  поддались  ни   их  давлению,   ни
передвижениям русских танков: они не впустили их  даже на пленум. Состоялись
также  переговоры,  в которых  принимал участие и Гомулка, но тем  не  менее
Хрущев и его друзья пока что оставались на бобах. Было применено давление, в
"Правде" была опубликована статья, на которую поляки  дали грубый ответ, но,
наконец, Хрущев благословил Гомулку, а тот, совершив также "паломничество" в
Москву,  получил там кредит  и  высказался  за советско-польскую  "ленинскую
дружбу".
     Гомулка  стал проводить свою  "программу",  создал  "рабочие  советы" и
"самоуправленческие  кооперативы",  "комитеты  реабилитации", стал  поощрять
частную  торговлю,  ввел  религию в  школу и  армию,  распахнул двери  перед
иностранной  пропагандой; он  также стал  говорить  о "национальном пути"  к
социализму.
     Взгляды и действия Гомулки были  слишком явными и ничем не  прикрытыми,
так что многие не принимали их или же не могли принять открыто. Хрущев также
был вынужден  время  от времени закидать  Гомулке  камешек в огород.  То  же
самое, сдержанность или возражения выказывали в то время чехи, французы,
     болгары,  восточногерманцы,  которые один глаз  и  одно  ухо  держали в
сторону  Москвы.  Мы,  естественно, были против Гомулки и его  действий и об
этом  мы поставили  в известность советское  руководство, с которым  мы  уже
беседовали об этом  вопросе. Такая позиция приходилась не по душе полякам, и
их  печать  открыто  жаловалась  на  то,  что   другие  партии  не  понимали
происходивших в Польше перемен. В одной статье, опубликованной в те дни, они
упоминали нашу печать и  печать  некоторых других стран в  качестве  примера
такого "непонимания",  в  отличие  от итальянской, китайской, югославской  и
других партий, которые "правильно понимали глубоко социалистический характер
перемен, происходивших в Польше".
     Югославы  с  энтузиазмом  встретили  эти  "социалистические"  перемены,
трубили  о  том,  что в  Польше  "взяли верх  те силы,  которые боролись  за
политическую демократизацию, за  экономическую децентрализацию  и за систему
самоуправления".
     И  относительно  польских  событий  советские  не  давали  нам  никаких
информации, а лишь послали письмо,  в котором писали, что положение там было
очень  тяжелым, и сообщали  о предстоящей поездке туда  советской делегации.
Только  и  всего, никаких  вестей,  никаких информации. В  советской  печати
помещались  иногда  статьи,  бичевавшие  польские  события, но были  и такие
статьи,  которые  поддерживали  их. Из бесед с  советским  послом  в Тиране,
Крыловым, как я уже сказал, нельзя было добиться толку. На одной из встреч с
ним я заговорил о польском вопросе, о нашей тревоге по поводу происходившего
там.
     - Почему, - спросил я его,  -  нас не  держат  в курсе событий, как это
возможно  держать  нас  в  неведении  относительно  таких вопросов,  которые
касаются всех нас? Это неправильно.
     - Вы правы, - ответил мне Крылов.
     - Передайте наше мнение  вашему Центральному Комитету, - сказал я ему в
заключение.
     В рамках происходивших событий  становилось все более явным расхождение
во  мнениях между  нами  и советскими. Позиция нашей партии  в  связи с этим
вопросом была  такова: не предавать огласке эти разногласия, ибо это нанесло
бы  ущерб Советскому Союзу и социалистическому лагерю, но, с другой стороны,
не идти ни на какие уступки в принципах, придерживаться нашей позиции, прямо
говорить советским руководителям о наших взглядах.
     Когда  я  находился  в  Москве  в  декабре того  же года,  поговорил  с
советскими руководителями и  о польском вопросе. На декабрьских  переговорах
1956  года  я  остановлюсь, особо но  хочу здесь отметить поддержку, которую
Хрущев с компанией оказали Гомулке в  деле закрепления его власти.  Когда мы
изложили Хрущеву и Суслову наши взгляды и сомнения относительно Гомулки, они
попытались убедить нас в том,  что он был хорошим человеком  и что его  надо
было поддержать, но мы были убеждены, что беспорядки, имевшие место в Польше
и  походившие  на  венгерскую  контрреволюцию,  были  делом  рук  Гомулки  и
способствовали приходу к власти  этого фашиста, который остался у власти  до
тех пор, пока не  был  убран  хрущевцами и Гереком. Этот  последний является
заклятым врагом Албанской партии Труда.  В Польше были низвергнуты все, один
за  другим (Гомулка и  горстка его сообщников, среди которых  и  пресловутые
Спыхальский и Клишко. были сняты  с  занимаемых постов в 1970 году, а Герек,
занявший  место Гомулки, был  снят  с поста  первого  секретаря ПОРП в  1980
году.). Циранкевич, этот старый агент  буржуазии, пребывал у власти дольше и
управлял нитями совместно с оккупировавшей Польшу Советской армией.
     События в Венгрии и Польше вызвали законное беспокойство у нашей партии
и  ее руководства, так как наносили ущерб делу революции, ослабляли  позиции
социализма в Европе и во всем мире.
     Когда  эти  события  уже  завершились  или, вернее, утратили открытую и
острую форму, так как теперь развертывались втайне, настал момент произвести
анализ  и вынести заключения. Анализом  занимались  и Хрущев, и Тито в своих
интересах  и по своим  расчетам,  исходя из своих антимарксистских взглядов.
Ти-товцы и хрущевцы  по  сути дела сходились в  своем  "анализе"  - причиной
всего   происшедшего  они   считали  ошибки  руководства  Венгерской  партии
трудящихся  и взваливали  вину  особенно  на Ракоши. Кадар, как  слуга  двух
господ, также вторил им, заявляя,  что "возмущение масс было  законным ввиду
ошибок преступной клики Ракоши и Герэ".
     Наша  партия,  учитывая  ход  событий  в той  мере, в  какой  она  была
осведомлена  о   них,  и,  исходя  из  фактов,  проступивших  в  свет  после
рассеивания  мрака,  окутывавшего заговор, произвела  анализ этих событий  и
вынесла   соответствующие   заключения.   По-нашему,   контрреволюция   была
спровоцирована и организована мировым капитализмом и его титовской агентурой
в  самом  слабом  звене  социалистического  лагеря  в  такой  момент,  когда
хрущевская  клика еще не успела  закрепить  свои  позиции. Венгерская партия
трудящихся и диктатура  пролетариата  в Венгрии растаяли,  как снег от дождя
при первой же суровой конфронтации с реакцией. Из всего того, что произошло,
наше внимание привлекли некоторые факты:
     Прежде   всего  надо  сказать,  что   события  обнаружили  слабость   и
поверхностность работы в Венгерской партии трудящихся по воспитанию рабочего
класса  и  руководству  им.  Венгерский  рабочий  класс,  несмотря  на  свои
революционные традиции,  не  сумел  во  время контрреволюции  отстоять  свою
власть. Более того, часть его превратилась в резерв реакции. Сама партия  не
прореагировала как сознательный и организованный авангард своего класса, она
была   ликвидирована   за   несколько   дней,   что   и   дало   возможность
контрреволюционеру Кадару окончательно похоронить ее.
     Октябрьско-ноябрьские события 1956  года вновь подчеркнули колеблющийся
характер   интеллигенции  и   студенче