ения  Тито,  Хрущев  фактически  также  нашел
подходящий случай  выразить  свою  злобу и недовольство нами по поводу того,
что  мы  на  нашем съезде не  реабилитировали  Кочи  Дзодзе, которого  Тито,
-подчеркнул Хрущев, - назвал великим патриотом.
     - Когда говорил об албанских товарищах, Тито весь дрожал, но я возразил
ему  и  сказал, что  ото внутренние  дела  албанских товарищей,  они  сумеют
разрешить их, -продолжал "докладывать" нам Хрущев,  стараясь заверить нас  в
том, что  он имел крупный спор с Тито.  Но  мы уже знали  смысл беспрерывных
лобзаний и споров между этими двумя трубадурами современного ревизионизма.
     Погрузившись  по горло в болото измены,  Тито  составил много заговоров
против  социалистических  стран. Но,  когда  изменил  Хрущев, он обратился в
"павлина" и  стал прикидываться  "учителем"  Хрущева. Тито  вправе требовать
много  от него и он  не  отстал в  этом  отношении. Он  стремился  заставить
Хрущева  подчиниться ему  и  поступать  по  его  приказам.  За  Тито  стояли
американский  империализм  и  мировая реакция,  вот почему  Хрущев  проводил
тактику сближения с Тито, старался перетянуть его на свою сторону, задобрить
его, а затем задушить. Но ведь он имел дело с  Тито, который также  проводил
тактику сближения с Хрущевым, чтобы навязать ему свою волю, а не подчиниться
ему, диктовать ему, а не получать от него приказы, получать как можно больше
помощи  без  каких-либо  условий  и  заставить Хрущева  подчинить  ему  всех
противников Белграда, в первую очередь Албанскую партию Труда.
     Вот  почему  Хрущев проводил  в отношении Тито довольно зигзагообразную
линию, он то был Позднее,  помимо  всего  прочего,  оказалось,  что  и  насквозь
ревизионистский декалог Мао Цзэдуна "О десяти основных отношениях" относится
именно  к  этому  периоду
     Позднее   я   многократно   возвращался   к   этому   периоду   истории
Коммунистической партии Китая, желая выяснить, почему впоследствии создалось
впечатление, что глубоко ревизионистская линия 1956 года изменила русло и на
некоторое       время      стала      "чистой",       "антиревизионистской",
"марксистско-ленинской".   Это   факт,    например,    что   в   1960   году
Коммунистическая  партия  Китая,  казалось,   решительно  противопоставилась
ревизионистским  положениям Никиты Хрущева, подтвердила, что она "отстаивает
марксизм-ленинизм"  от  извращений.  Именно  потому, что  Китай  в 1960 году
выступил   против   современного   ревизионизма  и   занял  (для  видимости)
марксистско-ленинскую позицию, наша партия оказалась на одной и той же с ним
баррикаде в начатой нами борьбе против хрущевцев.
     Однако время  подтвердило -  и это широко отражается в документах нашей
партии, что  Коммунистическая  партия Китая как в  1956 году, так и  в 60-ые
годы  ни  в  одном   случае  не  исходила   и  не   действовала   с  позиций
марксизма-ленинизма.
     В 1956 году, она поторопилась захватить флаг ревизионизма и  подставить
ножку  Хрущеву с целью  самой выступать  в роли  лидера в коммунистическом и
рабочем движении.  Однако, увидев,  что в ревизионистском соревновании им не
легко  справиться с  патриархом  современного  ревизионизма,  Хрущевым,  Мао
Цзэдун и компания изменили  тактику,  сделали вид, будто они выбросили прочь
первый флаг,  стали выступать "марксистами-ленинцами  чистой  воды", пытаясь
завоевать,  таким  образом,  те позиции, которых  им не  удалось завоевать с
помощью прежней тактики. Когда и эта вторая  их  тактика пошла насмарку, они
"выбросили прочь" и второй, якобы марксистско-ленинский  флаг и выступили на
арену   такими,  какими  они  были  всю   жизнь  -  оппортунистами,  верными
поборниками  примиренческой  и капитулянтской  линии в  отношении капитала и
реакции. Все это  впоследствии мы увидели и  подтвердили  в жизнь в процессе
длительной, трудной,  но славной  борьбы,  которую наша партия вела в защиту
марксизма-ленинизма.
     После окончания работы съезда нас повезли в некоторые города и народные
коммуны, как в Пекин, Шанхай, Тяньцзинь,  Нанкин, Порт-Артур и т.д.,  где мы
непосредственно  ознакомились с жизнью и  трудом великого китайского народа.
Это  были  простые  и   прилежные,  трудолюбивые  люди,   довольствовавшиеся
скромными  требованиями;  они  были  внимательными  к гостям.  Из  того, что
сказали нам китайские руководители и те, кто сопровождал нас, и из того, что
нам  удалось увидеть  самим,  было ясно, что был достигнут ряд положительных
преобразований и сдвигов. Однако это не соответствовало той степени, в какой
их  рекламировали,  тем  более,  если  учесть  чрезвычайно  большой  людской
потенциал китайского континента, прилежность и трудолюбие китайских людей.
     В Китае  удалось ликвидировать  массовый голод, который  был постоянной
язвой для  этой  страны;  были  построены  заводы и  фабрики, организовались
народные коммуны, однако видно было, что уровень  жизни был еще низок, далек
от  уровня жизни  не  только развитых социалистических  стран,  но  и  нашей
страны. Во  время поездки по этой огромной стране и встреч с людьми из масс,
мы замечали, что  они вели  себя  действительно  хорошо,  корректно,  однако
бросалась в глаза также некоторая застенчивость  по отношению к нам и к тем,
кто  сопровождал нас. В их  словах, в их отношении к кадрам, видно, сквозило
кое-что из прошлого. Было ясно, что многовековое  прошлое, абсолютная власть
императоров,  китайских   феодалов  и   капиталистов,  иноземные   японские,
американские, английские  и  другие  эксплуататоры,  буддизм  и  все  другие
реакционные философии, начиная с древнейших и вплоть до "современнейших",  -
все это не только обрекло этот народ  на  страшную экономическую отсталость,
но и укоренило в его мировоззрении, в  его  образе поведения,  в его  манере
говорить    умонастроение    холопства,    покорности,   слепого    доверия,
беспрекословного  повиновения  авторитетам  всякого  уровня.  Однако  этого,
естественно,  нельзя  было  сразу  преодолеть, и это мы  считали  атавизмом,
который  будет преодолен в сознании этого  народа,  который, благодаря своим
положительным качествам  и  при  правильном  руководстве, мог  бы  совершать
чудеса.
     Помимо Мао  Цзэдуна и  других  китайских  руководителей, в  дни  нашего
пребывания в  Китае нам  представился случай встретиться и с рядом делегаций
коммунистических  и рабочих  партий,  принимавших участие  в VIII  съезде КП
Китая.
     Все то и дело с энтузиазмом отзывались о "новой линии" периода после XX
съезда.
     Болгары называли ее "апрельской линией", поскольку в апреле они провели
пленум  Центрального Комитета, на котором  они поставили крест  на  позициях
Благоева и Димитрова, и восприняли хрущевскую линию.
     -  Трайчо  Костова[  ](Этот  агент  титовцев,  осужденный  в
декабре  1949 года, был реабилитирован  на пленуме ЦК  Болгарской компартии,
состоявшемся в  сентябре 1956  года) мы реабилитировали, - сказал  нам Антон
Югов, - потому что мы не нашли ни малейшего доказательства его виновности.
     Он говорил как-то вяло. По-видимому, он чувствовал, что рано или поздно
и  ему подставят ножку с тем, чтобы до  конца вкусить ревизионистскую линию,
выработанную  в  Болгарии  по велению Хрущева. "Информбюро-ист" Деж, который
несколько  лет  до  этого  зачитал доклад Информационного  Бюро,  осуждавший
деятельность белградских ревизионистов, уже помирился с Тито в Бухаресте и
     предвкушал приятность лобзания с ним и в Белграде.
     - Поеду  в Белград встретиться с  Тито,  - сказал он нам, как только мы
встретились с  ним в Пекине,  куда  он  также приехал  для  участия в работе
съезда.  -  Тито, - отметил он, - хороший, положительный товарищ, не то, что
Кардель и Попович.  (Ведь надо же было нам услышать и на румынском языке эти
соображения,  которые три месяца назад мы услышали на  русском!)  Когда Тито
выехал в Москву, в июне, - продолжал Деж, - мы пригласили его остановиться в
Бухаресте,  чтобы побеседовать  с ним, но  он не согласился. И что  мы тогда
сделали?  Мы  собрались  всем  партийным  и  государственным  руководством и
выехали ему навстречу на вокзал.  Что делать Тито? Ему некуда было деваться!
И заставили мы его остановиться на отдых не 45 минут, как он намеревался,  а
целых два  часа! (Ну  и "заставили"  вы Тито, нечего  сказать, сказал я  про
себя.) Накануне возвращения  из Советского  Союза, -продолжал Деж, - товарищ
Тито  сообщил  нам,  что  ему  хотелось  бы  остановиться  в  Бухаресте   на
переговоры.   Мы  с   удовольствием   приняли  его   просьбу,   встретились,
переговорили  с  ним ... - И Деж точь-в-точь  рассказал нам,  что  и как они
убаюкивались с Тито.
     - Нынче, когда я поеду в Белград, говорить ли ему и о вас? - спросил он
меня.
     - Если вам хочется говорить о нас, - сказал я Георгиу-Деж, - то скажите
ему, пусть они откажутся  от  агентурной и заговорщицкой деятельности против
Народной Республики Албании  и Албанской  партии Труда. Скажите ему,  что на
Тиранской  партийной конференции, до  и  после  нее,  югославские  дипломаты
занимались  низкопробной  деятельностью...,- и я кратко  рассказал  ему, что
произошло в нашей стране после XX съезда.
     - Да, да! - говорил он, и я заметил, что он надул губы. Ему  было не по
нутру, что я изобличал у него Тито. То же  самое сделал Деж  и впоследствии,
когда я встретился с ним после того, как он уже совершил в Белград  желанный
визит примирения и поладил с Тито.  Несколько  месяцев  спустя  после  этого
визита я проездом  остановился в  Бухаресте, где встретился и  переговорил с
Деж и Боднэрашем.
     В ходе беседы  Боднэраш (старший, Эмиль)  повел речь и  сказал мне, что
они побывали у Тито и что  в  беседе с ним зашла речь и об Албании. "Тито, -
сказал Боднэраш,  - хорошо  и с симпатией отзывался  о вашей стране, о вашем
героическом народе  и высказался за хорошие отношения с вами" и т.п. Другими
словами,  этот  "рупор"  титизма  пытался  помирить  нас  с  Тито,  старался
осуществить то, в чем Хрущев провалился.
     Я указал место Боднэрашу, сказав ему, что с  Тито и с титизмом мы будем
вести борьбу до конца, потому что он является ренегатом марксизма-ленинизма.
     -  Примирения  с  Тито  с  нашей стороны  не  будет, - наотрез сказал я
Боднэрашу.
     Между  тем как  я  пускал  в Боднэраша эти стрелы  относительно Тито, я
замечал,  что Деж чертил рогульки  на белой бумаге, понятно, от раздражения,
но он не уронил ни слова; видимо, мои слова крапивой обожгли его.
     Но давайте вернемся в Китай, к встречам, которые  мы  имели в  те дни с
другими товарищами из братских партий.
     Интересно: кого бы мы ни встречали, у всех на устах были реабилитация и
Тито. Даже и Чжоу Эньлай на встрече с нами сказал:
     - Меня пригласил  Тито поехать в Югославию, и я принял его приглашение.
По этому случаю, если вы согласны, я могу заехать и в Албанию.
     - Мы вполне согласны, чтобы  вы  приехали в Албанию, - сказали мы ему и
поблагодарили  его за  изъявленное желание, хотя  оно  прозвучало совершенно
нехорошо - премьер-министр Китая поездку в Албанию связывал "со случаем", со
своей поездкой в Югославию.
     Однако,  как  я  писал  и  выше,  это   было  время,  когда   лихорадка
ревизионизма заразила  всех и  каждый  спешил  как можно  скорее  съездить в
Белград  для  благословения  и  перенятия   "опыта"  ветерана   современного
ревизионизма.  Однажды  подошел  ко мне Скоччи-марро и выразил сожаление  по
поводу того, что Тольятти съездил в Белград, но не совсем поладил с Тито.
     - Как? - спросил я его не без иронии.
     - Поссорились?
     - Нет, - ответил он, - но они не обо всем договорились. Тем не менее, -
продолжал он, - мы пошлем делегацию в Белград для изучения их опыта.
     - В каком отношении? - спросил я.
     - Югославские товарищи, - ответил он,
     - вели действенную борьбу с бюрократизмом, так что теперь  в  Югославии
нет больше бюрократизма.
     - Откуда вы знаете, что там нет бюрократизма? - спросил я его.
     - Да ведь там и рабочие получают прибыли, - ответил он. Я рассказал ему
о том, как наша партия подходит к этой проблеме, но у итальянца все Тито был
на уме. Спрашиваем его:
     -- А почему вы хотите послать  людей только в Югославию для  "перенятия
опыта"?  Почему  вы  не  посылали подобных делегаций  и  в  страны  народной
демократии, как в Албанию и т.д.?!
     Тот смутился на миг, а затем нашелся что сказать:
     -  Пошлем,  -  сказал  он. - Вот,  например,  опыт  Китая  относительно
сотрудничества  рабочего класса с буржуазией  и  Коммунистической партии - с
другими демократическими партиями слишком ценен для нас. Мы изучим его . . .
     Ему действительно было за что ухватиться.  Да и не только в Югославию и
в Китай, отныне итальянские ревизионисты могли поез-жать куда угодно с целью
перенимать  и   передавать   опыт  измены  делу  пролетариата,  революции  и
социализма.  Только в  нашу страну  они  не  приезжали, да и никак не  могли
приезжать, ибо у  нас проводился только  марксизм-ленинизм; а этот  опыт  им
совсем не пригодился.
     3  октября 1956 года  мы выехали на Родину. Вся эта поездка  еще больше
убедила нас в том, что  хрущевский современный  ревизионизм принял крупные и
опасные размеры.
     В  Будапеште  мы  должны   были  увидеть  одно  из  ужасных  порождений
хрущевско-титовской  "новой  линии"  -  контрреволюцию.  Она давно кипела, а
теперь разражалась.

     9. "ЧЕРТИ" ВНЕ КОНТРОЛЯ
     Контрреволюция  в действии  в  Венгрии  и Польше.  Матиас  Ракоиш.  Кто
заварил  "кашу" в  Будапеште. Беседа  с венгерскими  руководителями. Спор  с
Сусловым  в Москве.  "Самокритика"  Имре  Надя. Низвержение  Ракоши.  Разгул
реакции. Хрущев, Тито  и Герэ в Крыму. Андропов: "повстанцев нельзя называть
контрреволюционерами".   Советское   руководство    колеблется.   Ликвидация
Венгерской  партии  трудящихся.  Надь  провозглашает  выход  из  Варшавского
Договора. Часть закулисной  сделки: переписка между Тито и  Хрущевым. Польша
1956   г.   -   Гомулка   на   престоле.   Ретроспективный  взгляд:   Берут.
Контрреволюционная  программа  Гомулки.  Наши  уроки  из  событий   1956  г.
Переговоры в Москве, декабрь 1956 г.
     Отвратительный  дух  XX  съезда  поощрял   всех  контрреволюционеров  в
социалистических странах, коммунистических и рабочих партиях, подбодрил тех,
кто притаивался и выжидал подходящий момент свергнуть социализм там,  где он
уже победил.
     Контрреволюционеры в Венгрии, Польше,  Болгарии, Чехословакии и  других
странах, изменники марксизма-ленинизма  в коммунистических партиях  Италии и
Франции и югославские  титовцы  с  огромной радостью  встретили  пресловутые
тезисы  Хрущева  о  "демократизации",  о  "культе  Сталина", о  реабилитации
осужденных  врагов,  о  "мирном сосуществовании",  о  "мирном  переходе"  от
капитализма в социализм, и т.д. Эти тезисы и лозунги с восторгом  и надеждой
были  восприняты ревизионистами, как теми,  кто  стоял у власти, так и теми,
кто   был    ниспровержен,   социал-демократией,   реакционной    буржуазной
интеллигенцией.
     События  в  Венгрии и Польше явились явным  прологом  к контрреволюции,
которая  должна  была  развернуться  еще шире - и  глубже  не  только в этих
странах,  но  и в Болгарии,  в  Восточной  Германии, Чехословакии,  Китае  и
особенно в Советском Союзе.
     Кое-как  обеспечив  свои позиции  в  Болгарии, Румынии, Чехословакии  и
т.д.,  хрущевская  клика  набросилась  на  Венгрию,  руководство которой  не
показывало себя в нужной мере  послушным советскому курсу.  Однако в Венгрию
стремились и Тито, и американцы.
     В  Венгрии, как  показывали  дела,  было  много слабых мест;  Там  была
создана партия  во  главе  с Ракоши,  вокруг  которого  сплотились некоторые
старые товарищи-коммунисты, такие как Герэ, Мюнних, а также и молодые, вновь
пришедшие,  которые  нашли стол  уже накрытым  Красной армией и  Сталиным. В
Венгрии  начали "строить  социализм",  однако реформы не  были радикальными.
Покровительствовали  пролетариату,  но  не  очень   обижая  также  и  мелкую
буржуазию. Венгерская  партия трудящихся была  объединением якобы подпольной
коммунистической партии (венгерские  военнопленные, захваченные  в Советском
Союзе), старых коммунистов  Бела Куна и социал-демократической партии. Итак,
объединение  это  явилось   болезненным  скрещиванием,  которое  никогда  не
вылечилось, пока контрреволюция и Кадар, заодно  с Хрущевым и  Микояном,  не
издали указ о полной ликвидации Венгерской партии трудящихся.
     Ракоши я знал непосредственно и любил его.  Часто беседовал с  ним, так
как и по  делу, но и в семейном порядке вместе с Неджмие, мы  несколько  раз
бывали у него. Ракоши был честным человеком, старым коммунистом, руководящим
деятелем   в  Коминтерне.  Он  преследовал  добрые  цели,   но  его   работу
саботировали изнутри и извне. При жизни Сталина, казалось,  все шло  хорошо,
но после его смерти стали появляться слабости в Венгрии.
     Однажды во время беседы  со мною Ракоши заговорил  о венгерской армии и
спросил меня о нашей.
     - Армия у нас слабая, нет кадров, офицеры - старые,  хортистской армии,
поэтому мы вербуем рядовых рабочих с фабрик Чепели и одеваем их в офицерский
мундир, - сказал он мне.
     -  Без  сильной армии, - сказал я Ракоши, - нельзя  защищать социализм.
Вам надо убрать хортистов. Вы хорошо сделали, что взяли рабочих, только надо
придавать значение их надлежащему воспитанию.
     Во время нашей  беседы на даче  Ракоши зашел Кадар, который вернулся из
Москвы,  где  он  находился для  лечения  глаз. Ракоши представил  его  мне,
спросил его как теперь  его здоровье  и разрешил ему поехать домой. Когда мы
остались наедине, Ракоши говорит мне:
     - Вот Кадар молодой работник, мы сделали его Министром внутренних дел.
     Правду говоря, он как министр внутренних дел показался мне не ко двору.
     В  другой раз мы беседовали  об экономике.  Он мне говорил об экономике
Венгрии, особенно о сельском хозяйстве, которое так шло на лад, что народ ел
досыта и они не знали, куда девать свинину, колбасу, пиво, вина! Я вытаращил
глаза, ибо знал, что не только у нас, но и во всех социалистических странах,
в том  числе и в Венгрии, не было такого положения. У Ракоши был недостаток:
он был экспансивным  и преувеличивал результаты  труда. Но, несмотря на этот
недостаток,  Матиас,  на  мой  взгляд,  отличался  добрым,  коммунистическим
сердцем и правильно  проводил курс на развитие социализма. Надо сказать, что
Венгрию  и  руководство  Ракоши  упорно,   по-моему,  стремилась   подорвать
международная  реакция, поддерживаемая  духовенством, мощным  кулачеством  и
замаскированными   хортистски-ми   фашистами,   к  этому  упорно   стремился
югославский   титизм   и   его  агентура   во   главе   с  Райком,   Кадаром
(камуфлированным)  и другими, и, наконец, к этому порядком стремились Хрущев
и хрущевцы, которые не только  недолюбливали Ракоши, как и  его сторонников,
но и ненавидели его  за то, что он был верен Сталину и марксизму-ленинизму и
авторитетно возражал, когда это надо было, на совещаниях. Ракоши принадлежал
к старой гвардии Коминтерна,  а Коминтерн  был для современных ревизионистов
"диким зверем".
     Итак,  Венгрия стала ареной козней  и махинаций между  Хрущевым, Тито и
контрреволюционерами  (за  которыми  скрывался  американский   империализм),
которые  изнутри  подтачивали  венгерскую партию,  как  и  позиции Ракоши  и
надежных элементов в  ее руководстве. Ракоши был помехой  и Хрущеву, который
пытался загнать и Венгрию в свою овчарню, и Тито, который пытался разгромить
социалистический   лагерь  и  вдвойне  ненавидел   Ракоши,   как  одного  из
"сталинцов", изобличивших его в 1948 году.
     В апреле  1957 года,  когда  еще не была  ликвидирована  "антипартийная
группа"  Маленкова,   Молотова  и  др.,   я  находился  в  Москве   с  нашей
Партийно-правительственной  делегацией.   Закончив  нео