льной  оценке вообще  деятельности
Коминтерна  и Сталина,  мы, при случае, высказывали китайским руководителям.
Когда мне привелось беседовать с Мао  Цзэдуном во время  моего единственного
визита в  Китай, в 195 6  году, или  на встречах с Чжоу Эньлаем  и другими в
Тиране, я высказывал им общеизвестный взгляд нашей  партии на фигуру Сталина
и на Коминтерн. Я об этом не хочу распространяться, так как подробно писал и
в моем политическом дневнике и в других выступлениях.
     Решения Коминтерна и директивная речь Димитрова  в июле 1935 года вошли
в   историю  международного  коммунистического   движения  как   капитальные
документы, которые мобилизовали народы  и  в первую очередь  коммунистов  на
создание  антифашистского   фронта   и   организацию  вооруженной  борьбы  с
итальянским и  немецким  фашизмом и с японским  милитаризмом. В  этой борьбе
коммунисты и их партии шли везде в авангарде.
     Поэтому  нападки  на  великое  дело  Коминтерна и марксистско-ленинский
авторитет  Сталина, сыгравших  большую  роль в создании"  и организационной,
политической и идеологической консолидации коммунистических и рабочих партий
мира,  являются  преступлением.  Большевистская  партия, со  своей  стороны,
явилась для этих  партий мощной поддержкой, а  Советский Союз со Сталиным во
главе-огромным потенциалом для поддержки революции на международной арене.
     Империализм,  капиталистическая  буржуазия  и ее  фашистская  диктатура
всеми силами и средствами выступали против  Советского Союза, Большевистской
партии  и  Сталина.  Они  вели  жестокую  борьбу  против Коминтерна,  против
коммунистических  и  рабочих партий всех  стран; террором,  кровопролитием и
демагогией господствовали они над рабочим классом.
     Когда фашистская  Германия напала на Советский Союз, коммунистические и
рабочие партии различных стран  взялись за оружие, объединились с различными
патриотами и демократами  своих стран  и  включились в борьбу  с фашистскими
захватчиками.   Об   этой   законной   борьбе   враги  коммунизма   сказали:
^Коммунистические и рабочие партии поставили себя на службу Москве. Это было
измышление. Коммунистические и рабочие партии боролись за освобождение своих
народов, за переход власти в руки рабочего  класса и народа. В великом союзе
антифашистской войны они симпатизировали Советскому Союзу,  ибо он был самым
надежным залогом победы.
     Это  сам  Сталин от имени  Исполкома Коминтерна провозгласил  решение о
роспуске   Коминтерна,  так  как  больше  не  ощущалась   надобность  в  его
существовании.  Это был  совершенно правильный акт,  ибо  коммунистические и
рабочие партии уже возмужали, стали боевыми, закалились в классовых битвах и
в великой  борьбе  с  фашизмом,  приобрели колоссальный  опыт.  Тогда каждая
партия  уже могла  стоять на собственных ногах, а непогрешимым  компасом  на
своем пути она имела марксизм-ленинизм.
     После второй мировой  войны  было создано Информбюро коммунистических и
рабочих  партий, которое  являлось  необходимым  организмом, ибо партии, как
социалистических,  так  и  капиталистических  стран,  особенно  европейские,
нуждались  в  обмене  столь  ценным опытом  между собой.  Обмен опытом между
нашими партиями  был необходим особенно на первых  порах мутной послевоенной
обстановки, когда американский  и  английский империализм  любыми средствами
пытался вмешиваться во внутренние дела завоевавших свободу стран.
     Реакция, Тито и титовцы позднее хотели и  добивались того, чтобы страны
Восточной  Европы оказались на распутье, они старались, чтобы в Чехословакии
пришла  к  власти подсобленная  англичанами  реакция и  чтобы  то  же  самое
произошло и в Албании, Румынии, Польше и т.д.
     "Марксист"   Тито   поднял   большой   шум   вокруг  проблемы   области
Венеция-Джулия, утверждая,  будто Советский Союз не помогал ему вернуть себе
эту область, которую он считал совершенно югославской территорией, тогда как
относительно   Косовы,   которая   действительно   была    албанской,   этот
горе-марксист не То что не поднял вопрос о передаче ее Албании, которой  она
принадлежала, но  и  лез  из кожи  вон,  чтобы  он  был  обойден  молчанием.
Белградская клика отдавала косовцев на поток  и разграбление  под  предлогом
того, будто они были баллыстами, а позднее попыталась пожрать и всю Албанию,
чтобы превратить ее в седьмую республику Югославии.
     Информбюро раскрыло  измену  югославских ревизионистов,  и это  явилось
одним  из  его  исторических  дел и  результатом  революционной бдительности
Сталина.  Тито  был осужден  и  изобличен  по  вполне неоспоримым  причинам,
которых  было невесть сколько, и время целиком и полностью  подтвердило  эту
измену. В этом правильном  акте,  который  последовал за терпеливой работой,
сначала  в  виде   товарищеского  разъяснения,  затем  упрека   и,  наконец,
осуждения, принимали участие  все коммунистические и рабочие партии,  причем
не потому, что они "подчинились  своевольному  решению Сталина",  как это на
них  клеветали,  а потому,  что  они  на  основе  приведенных неопровержимых
фактов, убедились измене югославских лидеров.  Позднее все указанные партии,
кроме Албанской партии Труда,  слизнули отплеванное - сказанное и одобренное
против Тито и  титизма.  Лидеры  этих  партий  один за  другим  выступили  с
самокритикой, совершили  к  нему  паломничество и  поцеловали у  него  руку,
принесли   повинную  голову   и   заявили  ему,  что   он   был   "настоящим
марксистом-ленинцем"  тогда  как  Сталин,   по--ихнему,  был  "антиленинцем,
преступником, невеждой, диктатором".
     План  Хрущева, как  это показали все  его неоднократные шаги и  деяния,
заключался  в  том, чтобы  своей  поездкой в Белград  реабилитировать Тито и
осудить Сталина  за "провинность" и  "ошибку", которые он  якобы допустил  в
этом отношении.  В целях доведения  до конца этого дела,  Хрущев, никого  не
спросив,  принял одностороннее решение и ликвидировал Информбюро.  В связи с
этим  вопросом   он  поставил  нас  перед   fait   accompli  (По-французски:
совершившийся факт.)  на  встрече, устроенной в Кремле  по вопросу,  который
совершенно не имел отношения к Информбюро.
     Хрущев  огласил  решение  и,  пропев  Информбюро  заупокойную  молитву,
сказал: "Когда я сообщил об этом Неру, он остался  доволен и сказал, что это
умное решение, которое будет одобрено всеми".  Весть о  роспуске  Информбюро
получил   сначала  закоренелый  индийский  реакционер,  а  уже  затем   наши
коммунистические  партии(!). Помимо  всего прочего, этот факт показывал, кто
был  этот   ренегат,  этот  троцкист-ревизионист,  пришедший  к  руководству
Советского Союза и Коммунистической партии Советского Союза.
     Ухищренными,  троцкистскими  формами и  методами  -  лестью,  шантажом,
упреками,  угрозами   -  Хрущев  пытался   прибрать   к  рукам  все  мировое
коммунистическое движение,  "дирижерской  палочкой" править всеми остальными
партиями, которые, естественно, без прямого указания с его стороны, объявили
бы  Коммунистическую  партию  Советского   Союза  "партией-матерью"  и  даже
признавали  бы, как говорила  скрытый агент  советских  ревизионистов,  Лири
Белишова, которую мы раскрыли позднее, что  "Хрущев -  наш отец"!). Именно в
этом направлении и вели работу Хрущев и хрущевцы.
     Хрущевцы, конечно, начали эту работу еще при. жизни Сталина,  за спиной
у него. Это  убеждение подкрепляется у нас  и опытом наших взаимоотношений с
советскими руководителями,  грубым  обращением  с нами  на купеческий  манер
Микояна и еще кое-кого другого.
     А  после  смерти  Сталина их  наступление,  направленное  на разрушение
социализма в остальных странах, становилось  все более мощным. Хрущев, как и
в  Советском  Союзе,  стал  подстрекать  в  Болгарии, Чехословакии,  Польше,
Румынии, Венгрии, а  также  в  Албании антимарксистских,  замаскированных  и
изобличенных элементов. Хрущев и его сообщники стремились поставить под свой
контроль  этих  людей  там, где  они стояли в руководстве, а там,  где нет -
протащить их путем ликвидации  надежных руководителей интригами, путчами или
же  покушениями,  какое  хотели  совершить  на Сталина (и,  пожалуй,  вполне
вероятно, что они совершили его).
     Сразу же после смерти Сталина  умер Готвальд.  Странная, скоропостижная
смерть! Тем, которые знали Готвальда, никогда не могло и в голову приходить,
что тот  здоровый, сильный и живой мужчина умрет ... от гриппа или простуды,
схваченной, дескать, в день похорон Сталина.
     Я знал Готвальда. Когда я съездил в  Чехословакию, я встретился с ним в
Праге;  мы долго беседовали о  наших  заботах.  Он  был скромный, искренний,
скупой на  слова товарищ. В беседе с ним я чувствовал себя непринужденно; он
слушал меня внимательно, время от времени делая затяжки из своей  трубки и с
большой симпатией говорил мне о нашем народе  и  о его борьбе;  он  пообещал
помочь нам в создании промышленности. Он сулил мне  не горы  и  не чудеса, а
очень скромный кредит, который предоставляла нам Чехословакия.
     -  Таковы наши возможности, - сказал он.  -  Позднее,  когда мы наладим
свою экономику, мы пересмотрим вопросы с вами.
     Готвальд,  старый  друг  и  товарищ  Сталина и Димитрова, скоропостижно
умер. Это событие огорчило, но и удивило нас.
     Позднее  последовала - столь же скоропостижно - смерть товарища Берута,
не говоря уже о более ранней смерти великого Георгия  Димитрова. И Димитров,
и Готвальд, и Берут нашли  смерть в Москве. Какое  совпадение! Все трое были
товарищами великого Сталина!
     Пост первого секретаря партии  после Берута занял Эдвард Охаб. Сбылась,
таким  образом, старая мечта Хрущева.  Однако  позднее Хрущев "не поладил" с
Охабом,  ибо, по  всей  видимости,  последний не  как  следует исполнял  его
требования и  приказы. Позднее  мы присутствовали и  на тех  совещаниях,  на
которых Хрущев брал Охаба на мушку.  Я несколько раз встречался с Охабом - в
Москве, Варшаве  и  Пекине - и считаю,  что  он не только не шел  ни в какое
сравнение с Берутом, но вообще не  был наделен одаренностью, необходимой для
руководства партией и страной. Охаб тенью  пришел и  тенью ушел, не пробыв и
года на том посту.
     О том как развернулись позднее события в Польше я расскажу ниже, но тем
не  менее отмечу  здесь, что  со смертью  Берута расчищался путь к  престолу
Польши для реакционера Гомулки. Этот "коммунист", выпущенный из тюрьмы после
некоторых перипетий и судорог разношерстного  руководства, в котором не было
недостатка в  агентах сионизма  и капиталистических держав,  был протащен  в
руководители его другом, Никитой Хрущевым.
     Польша  была "старшей  сестрой"  хрущевского  Советского  Союза. За ней
следовала  Болгария,  над  которой  хрущевцы  издевались  и  издеваются  без
зазрения совести и наконец превратили ее в свою "послушную дочь".
     Совершенно в отличие от чехов поляков, румын,  не говоря  уже о немцах,
болгары  были  тесно  связаны  со Сталиным и  с  руководимой  им  Всесоюзной
Коммунистической  партией(б).   Более  того,  болгарский  народ  еще  раньше
традиционно был связан с Россией.  Именно  в  силу этих связей царь Борис не
решился  официально  включить Болгарию в  войну  против Советского  Союза, и
советские войска вступили в Болгарию без единого выстрела.
     Хрущеву  надо  было  закрепить  это  влияние  в  своих  шовинистических
интересах и в целях распространения и закрепления  ревизионистских взглядов.
Поэтому  он  воспользовался  этими  обстоятельствами,  доверием   Болгарской
Коммунистической   партии  к  Сталину,   Советскому   Союзу   и   Всесоюзной
Коммунистической партии (б) и поставил во  главе Болгарской коммунистической
партии  никчемного  человека,   лица   третьестепенной  важности,  но   зато
послушного малого, готового исполнить  любое распоряжение Хрущева, его посла
и КГБ. Это был Тодор Живков, которого накачали и надули  и, наконец, сделали
первым секретарем ЦК БКП.
     Мне думается, что  после  Димитрова в  партии и государстве Болгарии не
было руководителя, не то что равного с Димитровым, но даже и близкого ему по
принципиальности,   идейному  и  политическому  кругозору,  по   руководящим
способностям. Здесь, конечно, я  не говорю о  Коларове, который  умер вскоре
после Димитрова, несколько месяцев спустя  после него,  и который был старым
революционером, вторым деятелем после Димитрова, вместе с которым он работал
в Коминтерне.
     С  Коларовым  я впервые познакомился,  когда  я  съездил  в Болгарию  с
официальным  визитом, в  декабре 1947 года. Он был  приблизительно  того  же
возраста и роста, что и Димитров, был приятным собеседником; во время встреч
с ним он рассказывал нам  о возложенных на него  Коминтерном  заданиях, как,
например, в Монголии, Германии и других странах. Коларову, по-видимому, было
поручено партией заведовать взаимоотношениями с зарубежными странами, ибо он
неоднократно  говорил нам об отношениях  Болгарии  особенно с  ее  соседями,
которые были и нашими соседями: с Югославией, и Грецией. Он разъяснил нам  и
международное положение вообще. Это очень помогло нам.
     Коларов, как и  незабываемый Георгий Димитров,  был скромным человеком.
Ни  малейшего проявления  высокомерия  не наблюдалось  в нем в  ходе беседы,
независимо  от  того, что мы были молодыми.  Он почитал и  уважал нас и наши
мысли,  и  мы,  хотя встречались  с  ним  впервые,  за время  пребывания там
чувствовали себя как в семье, как в тесной  компании, в  которой преобладали
взаимная любовь, единство  и усилия к достижению  единой  цели, к построению
социализма.
     Только  один раз  в моей жизни я встречался  с Димитровым  и Коларовым,
этими  выдающимися  болгарскими  коммунистами, но храню о  них  неизгладимые
воспоминания. После Димитрова Коларов стал премьер-министром и был  одним из
инициаторов осуждения  титовского  агента,  Костова,  но  прошло всего  лишь
несколько месяцев, и Коларой умер. Его смерть также очень огорчила меня.
     После  смерти   Димитрова   и   Коларова   в   руководство   Болгарской
коммунистической партии и болгарского государства стали выдвигаться лишенные
авторитета и личности люди.
     В Болгарию я ездил несколько раз по делу, а  также на  отдых, с женой и
детьми.  Правду говоря, в  Болгарии я испытывал  особое  удовольствие,  быть
может,  оттого  что  оба   наших  народа,  хотя  они  совершенно  различного
происхождения, в веках  сосуществовали, терпели и боролись  против одного  и
того же захватчика - оттоманов; к  тому же во многих отношениях они сходятся
особенно скромностью, гостеприимством, устойчивостью характера,  стремлением
сохранить лучшие традиции, фольклор и т.д.
     До  смерти  Сталина  в  нашей  дружбе  с  болгарами  не   было  никаких
шероховатостей.  Обе  стороны  любили  Советский  Союз  чистой  и  искренней
любовью.
     С болгарскими руководителями я беседовал, ел и пил неоднократно, вместе
с ними путешествовал совершал поездки  по  Болгарии. И  позднее, пока Хрущев
еще не порвал с нами,
     у  нас  с  ними не  было идеологических и политических разногласий, они
хорошо, тепло принимали меня. Многие из них как Вылко Червенков, Ганев, Цела
Драгочева, Антон Югов и др. были не молодыми, а старшего поколения, работали
с Димитровым  в изгнании  или внутри страны в  подполье,  а позже сидели и в
застенках  царя  Бориса. Над  ними,  наконец, одержал  верх Тодор  Живков  -
воплощение политической посредственности.
     После смерти Георгия Димитрова генеральным секретарем партии стал Вылко
Червенков. Он был человеком высокого роста, с полу седыми волосами, с пухлым
лицом;  всякий раз,  когда я  встречался с  ним в  Болгарии или  Москве,  он
производил на меня впечатление добряка;  он ходил вразвалку, как будто хотел
сказать: "Что я делаю на этой ярмарке? Я тут нахожусь понапрасну".
     Он, по-видимому, был справедливым, но  безвольным человеком. Таково, по
крайней  мере,  было мое впечатление. Он был  чрезвычайно скуп на  слова. На
официальных встречах он  говорил  так  мало,  что не  знавшему его  человеку
создавал  впечатление человека  высокомерного. Однако он  нисколько  не  был
высокомерным; он был скромным человеком. На неофициальных встречах, когда мы
ели  вместе с  другими  болгарскими  товарищами или  собирались  для  обмена
мнениями,  Вылко угрюмо  молчал,  будто  его и  совсем  не было там.  Другие
беседовали, смеялись, он же - нет.
     Червенков  был  зятем  Димитрова  -был женат  на  сестре великого вождя
Болгарии.  Быть может,  доля славы и авторитета Димитрова передалась и Вылко
Червснкову, однако" Вйлко не мог стать  Димитровым. Так что он  бесшумно был
выдвинут во главе  руководства  Болгарской коммунистической партии, бесшумно
был  и  выведен.  Он  был  устранен втихомолку, был снят  без шума и треска,
уступив свое место руководителя партии Тодору Живкову.
     Вошли в колею Никиты, значит, и Польша, и  Чехословакия, и Болгария. Не
должна была остаться вне его стремлений и поползновений и Румыния,  у партии
которой имеются некоторые бесславные историйки.
     Во время войны мы не поддерживали никаких контактов с  румынами; другое
дело о югославами и даже с болгарами, когда-то пославшими к нам Былгаранова,
который проинформировал нас о работе, проводившейся в Македонии, и  попросил
нас помочь  им  поднять  на борьбу албанцев,  проживавших  на оккупированной
наци-фашистами "македонской" территории. После войны мы слышали от советских
довольно   похвальные  слова  о   румынской   партии  и   Деж,  как   старом
революционере,  который  много  переносил в  застенках Дофтаны. Но я, правду
говоря,  чуть  разочаровался, когда впервые  встретился  с  ним  по  вопросу
югославских ревизионистов, о чем я говорил выше.
     Тут не место говорить о моих воспоминаниях от этой встречи, однако хочу
отметить,  что  из  того,  что я увидел и услышал в Румынии, и из  свободных
бесед с  Деж у меня создалось неприятное впечатление о  румынской партии и о
самом Деж.
     Несмотря на то, что румынские руководители рекламировали,  в Румынии не
действовала  диктатура  пролетариата,  а  у  Румынской  рабочей  партии были
непрочные позиции. Они заявляли, что  стояли у власти, однако было очевидно,
что  де-факто  у   власти  стояла  буржуазия.  Она  держала  в  своих  руках
промышленность,  сельское хозяйство,  торговлю  и продолжала  драть шкуру  с
румынского  народа  и  жить  в  роскошных  домах  и дачах. Сам Деж  ездил  в
забронированном  автомобиле   в  сопровождении   вооруженной  свиты,  а  это
показывало, насколько "прочными" были у них позиции. Реакция  в Румынии была
сильна, и, не будь Красной армии, неизвестно, что стало бы с этой страной.
     Во время бесед с Деж в те немногие дни моего пребывания в Бухаресте, он
не  давал прохода  нам  своим самохвальством  за  те "подвиги", которые  они
совершили,  заставив  отречься  от  престола  подкупленного  короля,  Михая,
которого они  не только не наказали за его  преступления против народа, но и
дали ему  выехать  за  пределы  Румынии, на  Запад,  захватив с  собой  свое
богатство и своих содержанок.
     Странны были самовосхваления Деж,  особенно  когда он рассказывал мне о
том, как  он  хаживал в кафе реакционеров и  бросал  им вызова  с наганом за
поясом.
     Так что еще  на первой встрече у  меня сложилось не хорошее впечатление
не  только  о Деж,  но  и  о румынской  партии,  о  ее  линии,  которая была
оппортунистической  линией. И то, что  произошло  впоследствии  с  Деж и его
партией, не удивило  меня. Ревизионистские лидеры этой  партии были донельзя
высокомерными, были  фанфаронами,  много хвалившимися войной, которую они не
вели.
     Когда  мы  включились  в  борьбу  с  ренегатской группой Тито, Деж стал
"пламенным борцом" против этой группы. На исторических совещаниях Информбюро
ему было поручено выступить с главным докладом против группы Тито-Ранковича.
     Пока была в силе Резолюция Информбюро и при  жизни Сталина Д