атории, то друзьям удалось убедить его не
опубликовывать этого факта и своего вывода: они говорили, что он "научно
скомпрометировал бы себя". И это открытие, сливавшее области явлений света
и электричества, пришлось вновь делать Герцу четверть века спустя.
   Даже такие практические, по существу простые идеи, как применение силы
пара к водному и сухопутному транспорту, когда она применялась уже как
двигатель в промышленности, вызывали недоверие и насмешки авторитетных
людей, в роде заявлений "это так же вероятно, как путешествие на
Конгревовской ракете". Для человека, воспитанного в духе специализации,
было само собой очевидно, что методы, пригодные для фабрики, не могут быть
пригодны для корабля или экипажа. А между тем и метод, на котором основана
ракета, т.-е. "взрывной", впоследствии нашел свое место в организации
техники транспорта, - разумеется, в соответственно измененном и
приспособленном виде, для автомобилей, моторных судов, аэропланов и
дирижаблей. Подобные факты можно приводить без конца.
 
 
   V.
 
 
   Единство организационных методов, пробиваясь через узкие рамки
специализации, так сказать, навязывается новейшим развитием техники и
науки. Характерны те способы, которыми современное мышление, обывательское
и ученое, избавляет себя от этой неприятно-чуждой ему точки зрения. Прежде
всего самое понятие "организации" прилагается только к живым существам и
их группировкам. Даже технические процессы производства не признаются
организационными. Этому сознанию недоступен, как бы невидим тот простейший
факт, что всякий продукт есть система, организованная из материальных
элементов через присоединение к ним элементов человеческой трудовой
энергии, что, следовательно, вся техника есть организация вещей
человеческими усилиями в человеческих интересах.
   Что же касается продуктов стихийных сил природы, то здесь живой
"организации"
   противопоставляется мертвый "механизм", как нечто по существу иное,
отделенное непереходимой пропастью. Между тем, если внимательно
исследовать, как применяется в самой же науке понятие "механизм", то
пропасть немедленно исчезает. Всякий раз, как в живом организме удается
объяснить какую-нибудь его функцию, она уже рассматривается как
"механическая". Напр., дыхание, деятельность сердца долго считались самыми
таинственными явлениями жизни; когда удалось понять их, они стали для
физиологии просто "механизмами". То же случилось и с передачей нервных
возбуждений от органов чувств к мозгу и от мозга к мускулам, когда
выяснился электрический характер нервного тока. Между тем, разве все эти
функции перестали быть частью организационного процесса жизни, его
необходимыми и существенными моментами? Конечно нет. "Механическая сторона
жизни" - это просто все то, что в ней объяснено. "Механизм" - понятая
организация, и только. Машина потому "не более, как механизм", что ее
организация выполнена людьми и, значит, принципиально им известна. И
собственное тело - "не простой механизм" для современного человека по той
же самой причине, по которой часы для дикаря или младенца - не мертвая
машина, а живое существо.
   "Механическая точка зрения" и есть единая организационная точка зрения,
в ее развитии, в ее победах над разрозненностью науки.
   Как ни забронировано против этой точки зрения мышление современного
специалиста, но и его не может не поражать возрастающее применение
однородных методов и схем в самых различных отраслях научного опыта.
Возникает потребность как-нибудь понять это единство, загадочное для
специализированного сознания, воспитанного на разрозненности, ищущего
границ, рамок, перегородок, - но несомненное и неустранимое. Понять его
желательно именно таким образом, чтобы как можно более смягчить его,
ослабить его значение, найти, что оно мнимое, или кажущееся, или
субъективное, или искусственное, что оно вовсе не коренится в самой
природе вещей, в действительном бытии. В этом желательном направлении
работала мысль тех философов, которые были проникнуты духом специализации,
т.-е. большинства их. Им удалось создать две подходящих к задаче и их
настроению теории.
   Первая, кантианская, принимает, что все единство схем и методов зависит
исключительно от познающего субъекта, вполне "субъективно". Человек может
мыслить только в определенных формах, которые изначально свойственны самой
природе его познавательной способности. Эти формы он и навязывает фактам,
а потом относит к самой действительности, к природе изучаемого мира, что
является заблуждением: он, говоря словами Канта, "предписывает природе
законы", но только в том смысле, что это - законы его собственного
познания, от которых он не может уклониться, из рамок которых не может
выйти; он укладывает в них опыт, потому что ими он сам ограничен, иных не
имеет. Все ему представляется происходящим во времени, в пространстве, в
причинной связи и т. под.; но это только так "кажется", только "феномен"
(видимость, явление); эти "формы" заключаются в нем, субъекте, а не в
вещах "самих по себе", не в объекте. Такова основная идея старой
"гносеологии", т.-е. теории познания.
   Вот, напр., как применяется эта точка зрения к атомистической теории в
физико-химических науках и к родственным с нею понятиям в других областях:
   "Атомистическая гипотеза является психологически необходимою.
Непрерывности мы не можем постигнуть, не расчленяя ее на части; отсюда
понятие о времени, о пространстве, о прямой линии, как элементе кривой, об
атоме, о клетке, как биологическом атоме, о человеке, как социальном
атоме, и т. д. Атомистическая гипотеза выражает не строение тел, а,
скорее, строение нашей познавательной способности"*5.
   По поводу гипотезы Крукса о первичном веществе или "протиле", который
"аггрегируясь", т.-е. уплотняясь, путем группировки в более тесные
сочетания, должен был образовать химические элементы (по современным
воззрениям, этим "протилом" оказались атомы электричества, отрицательные и
положительные), тот же автор говорит:
   "Не протил, - если бы даже он и существовал, - имел стремление к
аггрегации, а Крукс имел такое стремление аггрегировать протил, чтобы
как-нибудь представить картину... происхождения материи из
первовещества"*6.
   Натяжки в таких рассуждениях обнаруживаются весьма легко. Неправильно
уже в понятиях времени и пространства усматривать "атомистичность". Атомом
называется именно то, чего нельзя расчленять на части, т.-е. либо
абсолютно невозможно, либо невозможно без изменения самой природы
разделяемого. А время и пространство, в современном научном мышлении, как
раз и характеризуются тем, что их можно делить до бесконечности, т.-е. что
они не "атомистичны". Но не это главное.
   Пусть живая клетка - биологический атом; поэтому "психологически
необходимо"
   было признать ее отдельность. Но разве для этого не надо было еще
увидать ее в микроскоп? И разве ее увидали в силу этой "психологической
необходимости"?
   Однако, пока клетка не была открыта и не были прослежены ее изменения,
трансформации, до тех пор не было и мысли о клеточном строении живых тел.
   Конечно, они представлялись состоящими из тех или иных элементов; но
объединяющей схемы клеточной организации не было и быть не могло.
   Выберем иллюстрацию сами. В исследовании электрических и магнитных сил
широко применяется схема "притяжение - отталкивание". Она же имеется в
массе представлений из других областей науки и жизни, от молекулярных
теорий до взаимных отношений между животными разных полов, которые
"притягиваются", и одного пола, которые "отталкиваются", или человеческих
характеров, или психических образов в сознании и т. под. Очевидно, она
тоже выражает "не строение вещей, а строение нашей познавательной
способности", тоже "субъективна", т.-е. зависит от познающего субъекта. Но
если она не зависит от "строения вещей", то она должна бы быть всюду
применима: где есть "феномен"
   притяжения, там в соответственных условиях должен быть и "феномен"
отталкивания.
   К сожалению, этого нет как раз для планетного притяжения, того самого,
которое неприятным образом приковывает нас к земле. "Строение нашей
познавательной способности", которая "стремится" дополнить притяжение
отталкиванием, бессильно дать нам самое важное - факт, который требуется.
Ясно, что тут замешано и "строение вещей", что "предписывать законы
природе" можно только по соглашению с нею.
   Верно то, что существуют определенные формы мышления, в которые люди
стараются укладывать свой опыт; но это вовсе не какое-то извечное
"строение познавательной способности", а просто способы организации опыта;
они развиваются и изменяются с ростом самого опыта и сменой его
содержания. У дикаря-анимиста "строение познавательной способности"
требует, чтобы каждый движущийся предмет - человек, животное, солнце,
ручей, часы, - а то и всякий предмет вообще - имел свою "душу"; у нас эта
форма мышления отмирает. Для нас время и пространство бесконечны; но не
так это было еще в исторической древности. "Атомизм" возник в античном
мышлении тогда, когда в обществе развился индивидуализм, обособление
человека от человека; люди привыкли мыслить себя и других обособленными
единицами; эту привычку они перенесли и на представление о природе: "атом"
ведь означает по-гречески то же, что "индивидуум" по-латыни, а именно
"неделимое".
   У одного философа-гносеолога я видел ребенка, его сына, который
обозначал большой стол и табуретку словами "стол-папа" и "стол-детка".
Гносеологу следовало бы понять на этом примере, что такое - "формы" или
"категории"
   мышления. Узкий опыт семьи дал ребенку привычную связь подобных
предметов разного размера; эта связь и вошла в "строение его
познавательной способности", и он старался с ее помощью организовать
дальнейший опыт. Так и дикарь, живя в общине, организованной на властном
руководстве и пассивном подчинении, мыслит, т.-е. организует в своем
сознании, весь мир по тому же способу, - властный "бог"
   и подчиненные ему люди и вещи; а также и человека и другие предметы он
мысленно организует из властной, руководящей "души" и пассивного "тела".
Подобным же образом индивидуалистическая разрозненность жизни дала
философам схему атомной разрозненности элементов мира, и т. д.
   Сущность дела проста. Все эти объединяющие схемы являются средствами
организации опыта, ее орудием или "формами". Но орудие организации
зависит, конечно, и от того, кто организует, кто, следовательно, это
орудие вырабатывает и им пользуется, и от того, что организуется, - от
материала опыта. Так ведь и орудие труда должно соответствовать по своему
устройству, с одной стороны, руке и силе работника, с другой - свойствам
предмета, который этим орудием обрабатывается:
   для дикаря бесполезно тонкое орудие, пригодное для обученного
европейского работника, и для обтачивания железа негоден инструмент,
подходящий для дерева. В этом нет принципиальной разницы между орудиями
материальными и идеальными, как нет разницы и по отношению к исторической
изменчивости тех и других.
   Другую точку зрения на объединяющие схемы можно назвать
"филологической" или "символистической". Она очень родственна первой и
сводит происхождение этих схем к языку, к словам, к выработке сходных
обозначений или символов для разных областей опыта. Вот пример такого
истолкования:
   "Одно и то же уравнение - Лапласовское - встречается в теории
Ньютоновского тяготения, в теории движения жидкостей, в учении об
электрическом потенциале, учении о магнетизме, о распространении теплоты и
многих других. Что из этого следует? Эти теории кажутся точно
скопированными одна с другой, они взаимно освещаются и поясняются, они
заимствуют друг у друга свой язык. Спросите у специалистов по
электричеству, какие услуги оказало им изобретение термина "поток силы",
внушенное гидродинамикой и теорией теплоты..." и т. д.*7.
   Здесь главное заключается, пожалуй, в недоговоренности, в том, что не
ставится вопрос, почему же одна отрасль опыта может заимствовать у другой
ее язык и почему "термины" приобретают такую силу. Внушается мысль, что
эта сила присуща символам самим по себе, что "общий язык" и есть
достаточное объяснение. На деле вовсе не так. Применение общих терминов
иногда только вредит пониманию и ясности, как мы это видели на примере
понятия "конкуренции" в общем учении о жизни и в политической экономии.
Также мало принесло пользы науке и создало много путаницы употребление,
для социального строения и жизни, школою "органицистов" того же языка,
который применялся для отдельного организма:
   получилось отыскивание в обществе разных органов и тканей, подобных
тканям и органам живого тела, при чем создавались искусственные сближения,
затемняющие натяжки, вместо действительно общих организационных схем.
   В действительности общий язык вынуждается единством организационных
методов или форм и выражает его. Он вырабатывается повсюду лишь позже, чем
обнаруживается это единство. Во многих случаях, где оно уже бросается в
глаза, общих терминов все еще нет, - они остаются различными благодаря
специализированному языку.
   Так обычное строение растительного семени и яйца может служить ярким
примером совпадения независимо сложившихся организационных форм. В обоих
случаях имеется зародыш, который окружен питательными слоями, затем более
грубой "скелетного"
   типа оболочкой. Часто даже аналогичны по химическому составу
питательные слои, один с преобладанием азотистых веществ, именно белков и
близких к ним тел, другой с преобладанием безазотистых - жировых и
сахаристых в яйце, маслянистых и крахмалистых в семени; при чем
расположение слоев бывает различно. Единство схемы строения замечено здесь
весьма давно; но общие термины создаются лишь постепенно, главным образом
благодаря развитию органической и физиологической химии.
   Другая иллюстрация. В женском цветке центральное место занимает канал,
который является путем для оплодотворения. Спереди он окружен сначала
складками более нежного строения тканей, затем более грубого ("лепестки
венчика" и "чашечка"). В глубине же его заключается орган, более или менее
грушевидной формы, в котором происходит развитие зародыша ("пестик").
Совершенно то же описание архитектуры, за исключением ботанических
терминов, может быть применено к женским органам, напр., обезьяны или
человека. Но ясно, что "единство языка" и здесь ведет только к постановке
вопроса об единстве схемы строения, а отнюдь его не объясняет и не
исчерпывает.
   Несмотря на бесчисленные параллели и совпадения в самых различных
сферах опыта, старый мир, анархически-дробный в своей социальной основе,
не мог прийти к идее всеобщего единства организационных методов, - к
задаче всеобщей организационной науки.
 
 
   VI.
 
 
   Человечеству нужна была новая точка зрения, в универсальном масштабе, -
другими словами, новый способ мышления. Но они являются в истории только
тогда, когда либо развивается новая организация всего общества, либо
выступает новый социальный класс. В XIX веке именно и сложился такой класс
- индустриальный пролетариат.
   В его жизненных отношениях, в обстановке его труда и борьбы заключались
условия, порождавшие тот способ мышления, которого не было, ту точку
зрения, которой не хватало. Требовалось время, чтобы она сложилась, чтобы
она была осознана и выражена. Но теперь она достаточно ясна, и очевидны ее
основы.
   Препятствием к развитию монистического научно-организационного мышления
были специализация и анархическое дробление системы труда. Пролетариат
машинного производства в главных и постоянных условиях своей социальной
жизни имел исходный пункт для преодоления духа специализации, духа анархии.
   По мере совершенствования машин роль работника при них меняла свой
характер.
   Самое глубокое разъединение в рамках сотрудничества было то, которое
обособило организатора от исполнителя, усилие умственное от усилия
физического. В научной технике труд рабочего совмещает оба типа. Работа
организатора есть управление и контроль над исполнителем; работа
исполнителя - физическое воздействие на объекты труда. В машинном
производстве деятельность рабочего есть управление и контроль над
"железным рабом" - машиною путем физического воздействия на нее.
   Элементы рабочей силы здесь и те, которые прежде требовались только для
организаторской функции, - техническая сознательность, соображение,
инициатива при нарушении нормального хода дела, и те, которые
характеризовали исполнительскую функцию - ловкость, быстрота, умелость
движений. Это совмещение типов весьма слабо выражено в самом начале
развития машинной техники, когда рабочий является живым придатком машины,
механической сноровкою своих рук восполняющим ее грубые, несложные
движения. Совмещение типов выступает резче и определеннее по мере того,
как машина совершенствуется, усложняется, приближаясь все более к типу
"автоматического", самодействующего механизма, при котором сущность работы
- живой контроль, инициативное вмешательство, постоянно активное внимание.
Совмещение завершится вполне тогда, когда выработается еще более высокая
форма машин - саморегулирующиеся механизмы. Это, конечно, дело будущего;
но и теперь объединяющая тенденция выступает достаточно резко, чтобы
парализовать в мышлении работника влияние прежнего разрыва "умственного" и
"физического" труда.
   Преодолевается также, шаг за шагом, другое разъединение работников - их
техническая специализация. "Психологическое содержание различных трудовых
процессов становится все более однородным; специализация переносится на
машину, на рабочий инструмент; а что касается различий в опыте и в
переживаниях самих работников, имеющих дело с разными машинами, то эти
различия все более уменьшаются, а при высшей технике делаются практически
ничтожны по сравнению с той суммой сходного опыта, одинаковых переживаний,
которые входят в содержание труда, - наблюдения, контроля, управления
машиною. Специализация при этом, собственно, не уничтожается, - отрасли
производства фактически не смешиваются между собою, каждая имеет свою
технику, - а именно преодолевается, теряет свои вредные стороны, перестает
быть сетью перегородок между людьми, перестает суживать их кругозор и
ограничивать их общение, их взаимное понимание"*8.
   Что касается возникшей из разделения труда общественной анархии,
конкуренции, борьбы человека против человека, то и она по мере развития
рабочего класса утрачивает свое разъединяющее влияние на него, потому что
в его среде она на деле устраняется. Товарищеская связь в работе, общность
интересов по отношению к капиталу порождают сплочение пролетариата в
различные классовые организации, которые шаг за шагом, с колебаниями, но
неизбежно ведут его к объединению в мировой коллектив.
   Рабочий класс осуществляет дело организации вещей в своем труде,
организации своих коллективно-человеческих сил в своей социальной борьбе.
Опыт той и другой области ему приходится связывать в свою особую идеологию
- организацию идей.
   Таким образом сама жизнь делает его организатором универсального типа,
а всеорганизационную точку зрения - естественной и даже необходимой для
него тенденцией.
   Это сказывается и в том, как легко освобождается рабочий-специалист от
цеховых предрассудков профессии, и в том, как жадно стремятся передовые
пролетарии к знанию энциклопедическому, а не узко-специальному, и в том,
как охотно усваивают они во всех областях наиболее монистические идеи и
теории. Но это не значит, чтобы новая точка зрения, выступая в массе
частных проявлений, могла, во всем ее гигантском захвате, легко и быстро
осознаться, оформиться до конца. Сам индустриальный пролетариат лишь
постепенно складывается в новый социальный тип, перевоспитываясь силою
жизненных отношений, в которые попал сравнительно недавно. Идеология -
вообще самая консервативная сторона социальной природы; выработка нового
быта, нового миропонимания, новой культуры - наиболее трудное дело в жизн