енту
конвейера, где она останется, пока не  поступят  дальнейшие  распоряжения.
Одной  ампулы  достаточно.  Пилка   приготовлена.   Горлышко   миниатюрной
стеклянной "слезы" отломилось. Контест быстро вложил  ампулу  в  отверстие
распылителя,  заранее  приготовленного  на  столе.  Крышка   автоматически
закрылась. Теперь все готово. Осталось  только  нажать  красную  кнопку  в
боковой  стенке  распылителя,  что  Контест  тотчас  и  сделал.  Мгновенно
вылетело беловатое облачко; оно рассеялось в течение нескольких секунд.
   И  вот  все  позади.  Контест  почувствовал   удовлетворение:   задание
выполнено  добросовестно,  опыт  проведен  чисто.  Он  открыл  кормушки  с
тщательно отмеренными порциями пищи. В клетку посыпались  бананы,  яблоки,
морковь, булочки, выпеченные в  соответствии  с  инструкцией  ветеринаров,
предусмотревших в рационе и слабости шимпанзе-сластен. В клетку к кормящей
самке подкатилась миска с  молоком.  Необходимо,  чтобы  "золотая  смерть"
(какое  бессмысленное  название!),  распыленная  в  миллионах   мельчайших
капелек по всем клеткам, проникла в  организм  подопытных  животных  всеми
возможными путями, в том числе и через пищеварительный тракт.
   Наконец-то доктор Контест мог располагать  своим  временем  -  заняться
чтением любимых книг, поспать или сыграть  в  шахматы  с  самим  собой.  К
анализам нужно приступать не раньше, чем через шесть часов, даже  если  он
заснет, сигнализация наверняка его разбудит.
   В клетки в строго установленных  дозах  был  подан  наркотический  газ.
Неподвижных обезьян, похожих на обмякшие груды тряпья, подвезли  на  ленте
конвейера  к  пальцам  биоманипулятора.  Пробирки  наполнились   рубиновой
кровью, желтоватой спинномозговой жидкостью и янтарной мочой,  после  чего
автоматы рассортировывали их по блокам-холодильникам. Вскоре по  окончании
процедуры обезьяны зашевелились, сонно потягиваясь, приподнимаясь и  снова
падая на пол. У некоторых после наркоза открывалась рвота,  но  достаточно
было струй воды, чтобы восстановить прежнюю идеальную чистоту.
   Однако ничего не  произошло.  На  другой  день  Контест,  нажав  кнопку
телефона, хотел поболтать с Биллом и заодно сказать ему: мол, от  "золотой
смерти" многого не ждите, возбудители бруцеллеза и холеры, переданные  ему
из Дюгвея  в  прошлом  месяце  для  проведения  опытов,  действовали  куда
эффективнее. Но потом он поразмыслил - а может, в этом  и  есть  смысл?  С
точки зрения медицины продолжительный инкубационный период открывал весьма
интересные   перспективы:   особи,   зараженные   возбудителем   инфекции,
разбрелись бы беспрепятственно в любых направлениях, поскольку диагноз  не
был поставлен своевременно, а носители инфекции  не  изолированы.  Хотя...
Впрочем, выводы - не его забота.
   - Серьезно? - удивился Билл. - Ну,  что  же,  дружок,  увидим!  Сколько
деньков у нас в запасе? Кстати, Поль, я, как всегда, был прав: на обратном
пути в Дюгвей майор то и дело прикладывался  к  бутылке  и  пару  разочков
перевернулся. Да нет, ничего существенного. Этого следовало  ожидать.  Ну,
пока, будьте здоровы, коротайте  время,  займитесь  чем-нибудь  у  себя  в
подземелье, а завтра позвоните!
   На третий день телефон  молчал,  хотя  Контест  несколько  раз  нажимал
кнопку, дул в микрофон и даже постучал по нему. Это  его  не  встревожило.
Такое уже случалось. К тому же все предусмотрено заранее, и  он,  Контест,
по правде говоря, не очень и стремился установить  контакт  с  тем  миром,
поскольку в тот мир не имел право включать Джону.
   Время шло. Телефон по-прежнему молчал. А обезьяны постепенно  привыкали
к постоянным анализам и наркозам. Только детеныш не выдержал  -  скончался
на  десятый  день.  Контест  объяснил   это   неудачно   взятой   пункцией
спинномозговой жидкости, ведь подобная процедура всегда связана  с  риском
для малышей. Он убрал мертвого детеныша и сжег трупик. Самка долго  искала
в клетке свое дитя, ее разинутый рот означал вопль  отчаяния,  но  то  был
отдаленный, недоступный Контесту мир. Остальные подопытные  животные  были
живы.
   Наконец Контест выдал им  последнюю  порцию  пищи.  Кормушки  опустели.
Сотрудникам Центра из Дюгвея предстояло заполнить их на  следующий  месяц.
Он еще раз пролистал  свои  записи  и  убедился,  что  в  них  детально  и
исчерпывающе   отражен   весь   ход   эксперимента,    проиллюстрированный
многочисленными фотографиями. Итак, на сей раз  опыт  не  удался,  кому-то
намылят за это шею... Но его это не касается.
   Потом он умертвил обезьян, пустив в клетки нервно-паралитический газ (в
Дюгвее запасы этого газа лежали мертвым грузом, поскольку в Центре имелись
средства более эффективные - хотя Контест с трудом  мог  представить  себе
еще   более   эффективные   средства,   чем    это:    под    воздействием
нервно-паралитического газа обезьяна впивалась  черными  пальцами  себе  в
горло и, вытаращив глаза, тут же падала, сраженная смертью).
   Согласно инструкции, Контест произвел вскрытие, подтвердившее  то,  что
ему и так было  известно:  "золотая  смерть"  на  подопытных  животных  не
подействовала. Пусть они там, в  Дюгвее,  попотеют  над  выводами,  изучая
срезы ткани, приготовленные для  микроскопических  исследований.  Он  сжег
трупы в электропечи, тщательно застелил и оправил свою кровать,  расставил
шахматные фигуры и книги, подумав:  не  забыть  бы  захватить  с  собой  в
следующий раз новенькие детективы, а то  у  него  уже  иссяк  весь  старый
запас.
   Контест посмотрел на часы - в самый раз. И тут, уже собираясь  уходить,
он вспомнил о футляре,  в  котором  помещался  теперь,  уже  опробованный,
экспериментально проверенный материал  YX106.  "Золотая  смерть".  Смешное
название! Естественно, он не усмотрел в нем ничего угрожающего  -  обычный
транспортировочный ящичек, к тому же давно  тщательно  простерилизованный.
Контест отвинтил крышку и сунул футляр в портфель.
   Поднимаясь по лестнице, он почувствовал небольшую одышку - за  истекший
месяц без ежедневных тренировок и физической нагрузки  он  потерял  форму.
Контест открыл  первые  тяжелые  двери,  затем  вторые  -  мощные  насосы,
приводимые в действие электроэнергией  от  небольшого  атомного  реактора,
размещенного в цокольном  этаже  бункера,  со  зловещим  шумом  отсасывали
дезинфицирующий  раствор  и  постепенно  разблокировали  двери.  Последний
поворот в замке (Контест невольно сравнил его  с  механизмом,  закрывающим
люки подводных лодок). Доктор  оперся  о  двери  плечом,  приоткрывая  их.
Впервые за месяц на  лестницу  в  подземелье  скользнул  лучик  солнечного
света, заиграл на ней - Контесту пришлось зажмуриться. Вместе со светом на
лестницу еще что-то проникло - тошнотворный сладковатый запах.
   Доктор Контест вошел в помещение. На полу лежало то, что  некогда  было
Биллом. Теперь это нечто походило бы  на  гниющий  клубок  тряпок  или  на
мертвую обезьянку, если бы не часть лица, посыпанная золотым  порошком.  В
углу, у экрана радара, виднелась другая скрюченная фигура.
   - Нет, - цепенея от страха, выдавил из себя Контест. - Не может быть.
   Он выбежал во двор.  Его  взору  предстали  пыльные  холмики,  поросшие
жалкой травкой, и низкие облака. Мобиль стоял, как  обычно,  под  навесом.
Открыв дверцу, Контест сел за руль и, дав газ, выехал на дорогу, ведущую к
автостраде. Когда он всунул ладони в первый контрольный анализатор,  двери
не дрогнули, не сдвинулись ни на миллиметр. Механизм  был  мертв.  Контест
направился к забору. Пролезая через колючую проволоку, впивающуюся в  тело
и разрывающую одежду, он все-таки вспомнил о портфеле, который оставил  по
другую  сторону  проволочного  забора.  О  портфеле  с  материалом  YX106,
который, теперь ему было ясно, никогда не  содержал  возбудителя  "золотой
смерти". "Золотая смерть" осталась в  транспортере,  который  перевернулся
вместе с  захмелевшим  майором.  Доктору  более  не  требовалось  выяснять
причины случившегося. Он их знал.
   Контест вернулся за портфелем, проделав тот же путь, снова ощущая  боль
впивающейся в тело колючей проволоки.
   Весь в лохмотьях, окровавленный, покрытый слоем пыли,  он  добрался  до
автострады.  Вокруг  все  словно  замерло.   Ряды,   предназначенные   для
автомобилей с автоматическим управлением, были свободны,  но  по  обочинам
дороги то тут, то там застыли машины - искореженные,  врезавшиеся  друг  в
друга. Только один блестящий "крайслер-торнадо", казалось, избежал аварии,
но почему-то его развернуло против движения. Контест  двинулся  к  машине.
Медленно, пошатываясь. Сейчас он был не в состоянии бежать,  да  он  и  не
торопился увидеть картину ужасной драмы. Слегка передохнув, он  обследовал
машину - огромный роскошный  автомобиль  был  пуст.  Хозяин  машины  успел
только выйти из кабины и сделать несколько шагов к телефонной будке, чтобы
позвать на помощь. Там его настигла смерть. Лицо  мертвеца  изменилось  до
неузнаваемости - время, птицы и насекомые сделали  свое  дело.  Но  доктор
заметил кучку золотого пепла на том месте, где у  человека  когда-то  была
кожа. Золотой пепел. Мужчина, осыпанный золотом. Эльдорадо.
   - Нет, нет, - в ужасе повторял Контест. - Это неправда, этого не  может
быть, этого не должно быть!
   Он снова сел в машину и осторожно объехал неподвижное тело.  Маневрируя
между обломками автомашин,  нагроможденных  наподобие  вздымающихся  ввысь
причудливых пластмассовых памятников деструктивизма. Контест  помчался  по
направлению к Городу.
   В предместье, недалеко от места, где он всегда  оставлял  свой  мобиль,
ему пришлось остановиться. Шоссе загромоздили  автомашины,  мертвые  тела,
тягачи с опрокинутыми прицепами. Бессильно озираясь вокруг, Контест скорее
ощутил, чем увидел у входа в  один  из  близлежащих  домов  еле  приметное
движение. Он в отчаянии зарыдал и, спотыкаясь, бросился  бежать.  Лишь  бы
успеть, успеть...
   На ступеньках сидел старый негр и медленно качал головой из  стороны  в
сторону. Направо, налево, направо и  опять  налево.  Как  маятник.  Доктор
узнал в нем того  самого  негра-шофера,  который  месяц  назад  пригнал  к
вокзалу его машину. А может быть, это был кто-то другой. Разве это важно?
   Контест с минуту переждал, пока  успокоится  сердце  -  оно,  казалось,
подступило к самому горлу.
   - У меня есть лекарство, - произнес он. - Я, я...  врач.  Понимаете?  У
меня есть лекарство!
   Последние слова он выкрикивал, но негр все качал и качал головой  -  из
стороны в сторону, из стороны в сторону. Наконец он взглянул на Контеста.
   - Лекарство. У вас есть лекарство? - Он протянул руку за спину, вытащил
ружье, наставив его на Контеста, прямо в живот. - Дети! Детей спасите,  да
поскорей!
   Доктор  повернулся  и  неуверенно,  пошатываясь,  как   марионетка   на
веревочке,  зашагал  по  улице.  Продвигался  он  с  трудом.  Всюду  -  на
тротуарах, на проезжей части дороги - лежали неподвижные тела, а на них  -
легкий налет золотистого порошка. Всюду. Всюду.
Людмила Фрейова. Невидимые преступники

   -----------------------------------------------------------------------
   L.Freiova. Nevidetelni Zlodeji. Пер. с чешск. - А.Машкова.
   Сб. "День на Каллисто". М., "Мир", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   ПРОЛОГ

   Как ты воспринимаешь окружающий мир? Как ориентируешься в пространстве,
во времени? Как понимаешь самого себя? Как общаешься с другими существами?
Как зарождаешься? Как перестаешь существовать?
   Мне ничего не известно о тебе, кроме того, что ты существуешь. Что ты -
жизнь, мыслящая, разумная жизнь. Если бы не те, кто исследовал эту планету
еще до меня, я, наверное, даже не узнал бы о твоем существовании.  Неживые
существа у  вас  передвигаются  быстрее  живых.  Могут  ориентироваться  в
пространстве.  Вероятно,  обладают  способностью  воспринимать  окружающую
среду.
   Ты обо мне ничего не знаешь. Здесь царит не известная доселе никому  из
нас  жизнь,  отличающаяся  особой  активностью,   которую   наши   научные
экспедиции до сих пор нигде не встречали. Ты воспринимаешь окружающий тебя
мир и меняешься. Обретаешь все большую гармонию, хотя и на короткое время.
Довольно долго наблюдая здесь  за  вами,  я  обнаружил,  что  у  некоторых
существ   такая   перестройка   едва   заметна.   Изучение   же   фактора,
обусловливающего данное различие, к сожалению, не входит в мою  программу.
Мне надлежит выбрать существо наиболее гармоничное в своем  развитии  и  с
его  помощью  выявить  объекты,  максимально  способствующие  гармоничному
развитию личности.
   Я все еще сомневаюсь, кого мне выбрать, не решил, но, вероятнее  всего,
выберу тебя. Сравнительно продолжительное время ты,  полагаю,  чувствуешь,
как в тебе происходит интеллектуальное развитие, твой  организм  стремится
достичь гармонического совершенства. Тем самым ты облегчаешь  мою  задачу.
По правде  говоря,  я  уже  не  имею  возможности  выбирать  -  мое  время
ограничено.  Нельзя  же  тратить  столько  энергии  на   изучение   одного
представителя  разумной  жизни.  И  так  на  исследование  данной  планеты
израсходовано колоссальное количество энергии. А ведь существуют и  другие
планеты, которых, кстати, не мало.
   Ты не воспринимаешь меня, существо, ты не воспринимаешь  ничего,  кроме
объекта,  находящегося  непосредственно  перед  тобой.  Но  твои  суждения
выходят за пределы твоего  организма,  твоя  потребность  в  гармоническом
развитии личности велика, я легко могу подключить к ней свою. Мне  немного
страшно: ведь прежде мне  не  приходилось  подключаться  к  представителям
разума иного мира. Понимаешь, я даже чуточку сожалею,  что  ты  ничего  не
будешь об этом знать.
   Я все еще вне тебя, не могу решиться. Утверждают, что все уже  изучено,
проверено, апробировано, исключены любые неожиданности, ничего не случится
- ни с тобой, ни со мной. И все-таки у меня такое  ощущение,  будто  я  на
грани гибели. Что, если мы несовместимы, вдруг я  не  сольюсь  с  тобой  в
единое  целое?  А  может,  твоя  активная  гармония  подействует  на  меня
разлагающе?  Научусь  ли  я  воспринимать  этот  мир  посредством   твоего
восприятия? В противном случае я ничего не узнаю, и вся акция  провалится.
Однако я радуюсь, что я рядом с тобой, обволакиваю тебя, проникаю в  тебя.
Стоп, более я не должен колебаться, я принял  решение:  мы  станем  единым
существом, правда, ненадолго,  но  все  же,  а  потом,  надеюсь,  я  сумею
отделиться от тебя.


   Отойдя от картины Бронзино,  Сандра  не  спеша  направилась  к  выходу.
Хрустальные капли дождя звонко постукивали  по  мостовой.  Фьесоль  слепил
своей синевой.
   Сандру  охватило  ощущение  новизны,  которое  усиливалось   прозрачным
дождем, сверкающей площадью, "Персеем" Челлини. Куда ни глянь - всюду тебя
окружает сказка. А ведь она уже третий день приходит сюда. Знает на память
все  улицы.  Сандра  мысленно  прослеживает  весь  свой  путь   до   улицы
Монтебелло, где расположен пансион (лучше  всего  идти  по  набережной  до
самой площади Всех святых, а затем - первая улица  налево).  "Я  прекрасно
все помню, хорошо ориентируюсь. Так что же со мной происходит?" В  который
раз Сандра задает себе этот вопрос. Вспоминая дорогу, она испытывает почти
физическое чувство боли. У нее кружится голова. Может,  от  усталости?  Ее
взгляд останавливается на витрине  с  фруктами.  Наверное,  ей  необходимы
витамины. Рассеянно она отсчитывает монеты. У нее  такое  ощущение,  будто
она  здесь  очутилась  впервые,  ей  кажется,  что  она  все  понимает   и
одновременно не понимает, ей все известно и в то же  время  она  не  знает
ничего...
   Сандра страшно устала. В ту самую минуту, когда она любовалась картиной
Тициана "Венера Урбинская", ей вдруг все показалось чужим и  далеким.  Она
решила, что это от избытка впечатлений, пора отдохнуть.  Сандра  принялась
за письмо.  "Попробую-ка  описать  свое  состояние,  может,  тогда  станет
лучше".

   "С минуту я смотрела на нее не дыша: она предстала мне такой,  какой  я
знаю ее по репродукциям. Только еще совершеннее. Но вдруг картина исчезла,
я видела ее словно бы в тумане, когда же  она  ясно  появилась  вновь,  то
выглядела уже иначе. Вернее, мне почудилось,  будто  я  вижу  ее  впервые.
Никогда прежде со мной такого не случалось.  Я  снова  и  снова  закрывала
глаза - не из-за освещения ли такая метаморфоза? Но каждый раз  восприятие
картины было иным. С той самой минуты весь  мир  для  меня  стал  каким-то
чужим.  Тебе  приходилось  испытывать  когда-либо  нечто  подобное?  Такое
впечатление, что я все воспринимаю как бы дважды,  понимаешь?  И  вовсе  у
меня не двоится в глазах, я воспринимаю чем-то, что находится внутри меня.
Каким-то особым чувством. Надеюсь, это пройдет. Утро вечера мудренее".

   Строчки стали расплываться. Сандра отложила  ручку.  "Зачем  заставлять
его понапрасну волноваться, - подумала она. -  Он  и  так  не  хотел  меня
отпускать. Возможно, это влияние погоды, я ведь  не  привычна  к  местному
климату: где это видано, чтобы средь ясного неба лил дождь".
   Сандра разорвала письмо, быстро собралась и  очутилась  на  улице:  как
известно, прогулка освежает.
   Ощущение  двойственного   восприятия,   знакомое   и   незнакомое,   не
прекращалось, хотя и чуточку ослабло. Ради любопытства она  направилась  в
галерею Палатина, чтобы проверить, что же  произойдет,  когда  она  станет
рассматривать картины. Сандра  бродила  по  знакомым  залам,  смотрела  на
хорошо известные ей полотна: "Адама и Еву"  Бассано,  "Четырех  философов"
Рубенса, "Ла белла" Тициана. Хорошо известные. И все же...
   В ее теперешнем восприятии шедевров живописи  появилось  что-то  новое,
нетривиальное. Это необычное ощущение она почувствовала  и  в  парке,  что
раскинулся за дворцом, и на дорожках, окаймленных кустами лавра.  Растения
источали тот же аромат,  что  и  вчера,  но...  И  в  воображаемом  облике
Петрарки, украшенном темными листьями, была, несомненно, новизна.
   Наверное, такое можно испытать только здесь. Среди картин и  скульптур.
Во Флоренции.
   Пора  домой.  Сандра  обратила  внимание  на  плакат:  сегодня  вечером
концерт. "Вдруг я успею? Такой изумительный день, столько впечатлений... А
может, мне удастся понять, как рождается музыка?"


   Затаив дыхание, Сандра ожидала первые аккорды. Бах. "Сколько раз я  уже
слушала эту музыку? Но сегодня и она звучит иначе. И она изменилась? Да...
Видимо, только во Флоренции случаются такие странные превращения".
   В  изнеможении   она   словно   погружается   в   фантастический   сон,
возбужденная, изумленная, счастливая...
   На другой  день  все  повторилось.  Рим.  Галерея  Боргезе,  "Маленький
больной вакх" и  "Юноша  с  корзиной  цветов"  Караваджо,  "Страшный  суд"
Микеланджело в Сикстинской капелле. "Я  не  имею  права  ничего  Забывать,
ничего, ибо я вижу все это в последний раз", - повторяла Сандра про себя.
   В последний раз? В  душу  закрадывается  смутный  страх.  Наверное,  он
вызван  восприятием  прекрасного,  того,  что  неотделимо  от   подлинного
искусства. "Все ли люди испытывают подобное блаженство, созерцая живопись?
Если бы Индржих или мама  могли  видеть  эти  сокровища  вместе  со  мной.
Почувствовали бы они то же, что и я, могло бы с ними произойти то же,  что
со мной? Я постараюсь им обо  всем  рассказать.  Ради  них  я  должна  все
запомнить. Я надеюсь, мне удастся  уговорить  их  поехать  в  Италию...  А
Михал, ведь он много раз бывал во Флоренции, в  Риме.  Почему  он  никогда
ничего нам не рассказывал? Впрочем, рассказывал, ведь  он  -  художник,  а
лицо художника - его картины. Как только  вернусь  домой,  пойду  к  нему,
наверное, в его работах я увижу то, чего раньше не сумела разглядеть".


   СООБЩЕНИЕ

   О способности здешних существ к исследованиям и анализу я сужу  по  той
степени гармоничного развития