и  крыльями   напоминавшие   легион   неистовых   архангелов,
бросились их преследовать.
   Смолкали пушки одна за  другой.  Лишь  у  стены  заказника  Гвезды  еще
сражались наемники моравских сословных войск  под  водительством  Шлики  -
истые труженики войны, хладнокровные, твердые, не тратившие зря ни сил, ни
пороху; знали, что не уйдут живыми  из  этой  передряги,  но  считали  это
естественным и справедливым. Каждый давно уже смирился  с  такой  участью,
как с неизбежным, пусть и отдаленным  завершением  своей  военной  судьбы.
Полчаса - и все они до единого пали под напором баварцев.
   Биквою была открыта дорога в Прагу, куда уже давно с горсткой всадников
бежал курфюрст Ангальтский, главнокомандующий побежденной сословной армии.
   - Теперь, кажется, можно возвращаться, - заметило Четырежды десять  без
малейших признаков нетерпения (для существ  системы  Альфа  Дракона  время
само по себе значило ничтожно мало,  а  времени  в  земном  восприятии  не
существовало вовсе).
   -  Нет,  рано.  Все  это   совершенно   точно   предопределила   Высшая
Координация. У двуногих, стоящих под городом, не хватает  веществ,  нужных
для обновления клеток, а к тем, которые из города, близится помощь.
   Курфюрсту Ангальтскому, уже отказавшемуся от бесплодных  и  рискованных
попыток  остановить  бегущее  войско,  близ  Золотого  ядра  на  Градчанах
встретился король. В  позлащенной  кирасе,  с  фальцским  девизом  Diverti
nescio [отступать не умею (лат.)] на хоругви, во главе  пятисот  кирасиров
личной охраны направлялся он на место битвы. Но там теперь  увидеть  можно
было только мертвых, да разве еще еле различимые облачка двойного силового
поля, висевшие над белогорским плато. Поэтому кирасирам пришлось спешиться
у  стен  Праги  и  присоединиться  к  ее  защитникам,  пропускавшим  через
Страговские ворота возы, которые тут скучились в великом беспорядке, - но,
разумеется, сначала строго осмотрев их, чтобы с  возами  не  пробрались  в
город люди императора.
   С пражских редутов  больше  для  острастки  ухнуло  несколько  пушечных
залпов. Рассеянные группки наиболее ретивых солдат Биквоя тут же  схватили
коней за уздцы, повернули  назад  и  отъехали  на  безопасное  расстояние.
Страговские ворота заперли на тяжелый дубовый засов и  на  цепи,  укрепили
валом из заранее навезенных камней и земли.
   Биквой понимал, что  выигранное  им  на  Белой  горе  сражение  -  лишь
единичный случай, в общем нимало не ослабивший ни  сословного  войска,  ни
воли сословий к сопротивлению. В бессильной ярости сжимал он кулаки  перед
стенами Праги при мысли, что уже несколько дней назад, под Раковником, его
отборные соединения готовы были разбежаться, - спасибо  подоспели  вовремя
обозы с провиантом, добрались из Баварии через шумавские перевалы  и  хоть
немного,  но  пополнили  довольствием  изрядно  оскудевшие  запасы   армии
императора. На сколько хватит этого  довольствия  солдатам?  Хорошо,  если
поужинают сегодня. А может, еще и  позавтракают  на  другой  день?  Дольше
казенными запасами  не  прохарчиться.  Разве  только  размножить  их,  как
размножил Иисус Христос хлебы. Но это не во власти даже самых католических
из католических величеств с их еще более  католическими  генералами.  Край
вокруг опустошен, деревни сожжены,  весь  урожай  и  скот  заблаговременно
переправлены в безопасное место, в Прагу.  А  из  Бенешова  туда  движутся
свежие силы: восемь  тысяч  венгерских  кавалеристов,  посланных  Бетленом
Габором. Завтра они прибудут в город - и на весах  военного  счастья  чаша
противника сразу же упадет до земли.
   Он пришпорил коня и от стен Праги,  ощетиненных  пушками  и  мушкетами,
крупной рысью поскакал к своему  шатру.  Там  его  ждал  баварский  герцог
Максимилиан - усы его были  уже  омочены  вином,  взгляд  затуманился;  он
протянул генералу кубок так несмело, что на дорогой ковер турецкой  работы
брызнуло красное венгерское вино.
   - Пейте же, Биквой! Пейте, domine! [господин (лат.)] Кто  знает,  много
ли еще нам доведется выпить...
   В Пражском граде меж тем  король  Фридрих  держал  совет  с  курфюрстом
Ангальтским, который  был  обеспокоен  состоянием  своего  раненого  сына,
Турном, Гогенлоэ и остальными. Речь повел австрийский дворянин Чернембл  -
он был за новый, более мощный  удар  по  врагу  и  главное  за  то,  чтобы
обрушить его на измотанного неприятеля немедленно. Этой же ночью.  Младший
Тури поддержал Чернембла и согласился взять командование армией  на  себя,
чтобы курфюрст остался возле раненого сына. Когда же в зал  пришли  еще  и
выборные  от  горожан  и  еврейской  общины  и  щедро   предложили   такую
основательную ссуду, что все трудности, связанные со снабжением защитников
Праги, сами собой отпали, решение было принято.
   - Быть по сему, - проговорил наконец король и поднялся (все  повскакали
с мест). - Иного решения я себе и  не  представлял,  хотел  только  сперва
услышать ваше мнение. И мнение  любезных  сердцу  моему  пражан,  конечно.
Благодарю. Когда ты думаешь начать атаку, Турн?
   - В час пополуночи, ваше величество, - склонился Турн  в  таком  низком
поклоне, что султаном шлема, почерневшим от  порохового  дыма,  провел  по
мозаичному паркету (кираса Турна в нескольких местах темнела  вмятинами  -
след колющего и огнестрельного оружия). - А к тому времени наладим связь с
полками Бетлена Габора. Подам Максимилиана с Биквоем прямо в  руки  вашему
величеству. И чешская корона на августейшей голове будет  незыблемей,  чем
горы, что венчают эту землю.
   - Благодарю, граф, - кивнул Фридрих Фальцский. - Дай-то бог. Я тебя  не
забуду. В час пополуночи буду смотреть на войско с городской стены и ждать
тебя с победой как героя.
   На белогорское  плато  ложилась  промозглая  ноябрьская  ночь,  снежком
присыпало рты давно уже окоченелых трупов. Милосердные братья кончили свою
работу и, как могли, помогали живым. Да и не до мертвых теперь было.
   Создания системы Альфа Дракона невозмутимо оставались на своих местах -
фактора времени в земном восприятии для них, как нам известно,  просто  не
существовало. Спешить им было некуда. Час или тысячелетие -  для  них  все
едино.
   - Двуногие соединения углерода вышли из города, -  сказало  среди  ночи
Четверть сотни.
   Четырежды десять не ответило.  Оно  тоже  восприняло  неразличимые  для
грубого несовершенного человеческого уха осторожные звуки,  сопровождавшие
снятие  заграждений  за  Страговскими  воротами,  топот  копыт,  обтянутых
мешковиной, и хриплый шепот капралов, выстраивающих  пехоту  и  ополчение.
Заскрипели на петлях ворота.  Послышались  какие-то  неописуемые  вскрики,
когда мечи головного отряда сословного  войска  пронзили  первых,  еще  не
очнувшихся от дремоты караульных неприятеля.
   Грохотали мушкеты. Полк за полком садился на сытых, напоенных  коней  -
чего отнюдь нельзя было сказать о лошадях, которые были под  кирасирами  и
гусарами  Биквоя,  -  выезжали  из  городских   ворот,   брали   в   клещи
императорское войско.
   Фридрих Фальцский, зябко кутаясь в горностаевую  мантию,  при  вспышках
пушечных, мушкетных и аркебузных залпов, при красных отблесках пожаров  на
свинцовом небе, которые охватили еще уцелевшие лачуги  Мотола  и  Йиновиц,
следил за удаляющимся боем. Туда гнал императорских солдат  младший  Турн.
Их  отступление   превращалось   в   беспорядочное   бегство.   Биквой   с
Максимилианом ринулись на юг, вдоль  Влтавы,  прямо  на  копья  венгерской
кавалерии Бетлена Габора и вспомогательных  частей  моравского  сословного
войска. Корона чешская будет незыблемо венчать Фридриха Фальцского  и  его
сына и сына сына его. Он велел привести себе коня и приготовить освежающую
ванну.
   - Так, стоп, - проговорило Четверть сотни. - Высшая Координация все это
разграничила очень точно. Вмешаемся, отойдя немного в  прошлое:  когда  на
этой части планеты происходила в последний раз смена света и темноты.
   Силовое поле, воплощающее Четверть  сотни,  трепетало  все  явственней.
Задание его в масштабах галактических было совсем ничтожным  (ведь  Высшей
Координации, по слухам, случалось сметать с орбит целые планеты или  одним
гигантским взрывом искусственной суперлуны  уничтожать  ярчайшие  звездные
скопления), но все-таки, по мысли Четырежды десяти, сулило нечто  новое  и
очень волновало воображение.
   - Термальный удар? Коллапс (в рабочей фазе  операции  Четырежды  десять
подчинялось Четверти сотни  и  потому  было  ответственно  за  техническое
обеспечение)? Может быть,  несколько  мелких  направленных  взрывов  между
обеими стаями двуногих?..
   - Нет, нет, - решительно сказало Четверть сотни. - Ничего в таком роде.
Я занимаюсь этой планетой не один галактический год, и  потому  нам  можно
сделать некоторые отклонения в пределах основного курса Высшей Координации
- осуществить вмешательство  совсем  иным  путем.  Гораздо  более  тонким.
Психологическим.
   -  Эти  двуногие  пузыри  углерода  наделены  психикой?  -   отозвалось
Четырежды десять, не рассмеявшись только потому, что подобные  реакции  не
свойственны силовому полю.
   - В известной мере, да, - подтвердило Четверть  сотни.  -  У  них  есть
сложная система защиты рефлексов, которые  они  не  в  состоянии  подавить
усилием  воли.   Рефлекс   сопротивления   собственной   окончательной   и
необратимой дискоординации, например...
   - Несмотря на то что они пускают друг  в  друга  маленькими  предметами
именно с этой целью?
   - Несмотря на это, - ответило Четверть сотни, и вибрация силового  поля
усилилась  (Четырежды  десять  отметило  состояние  ублаготворенности).  -
Весьма  забавный  образец  космобионики.  Настолько  любопытный,   что   я
посвятило этому целые  галактические  годы.  Впрочем,  объяснению  это  не
поддается.  Вам,  во  всяком  случае,   нет.   Есть   рефлексы   неприятия
неизвестного и непонятного - особенно такого,  что  двуногие  считают  для
себя эстетически  и  эмоционально  негативным.  Ими-то  мы  и  постараемся
воспользоваться.  Теперь  вернемся  к  моменту   смены   света   темнотой,
происходившей в последний раз на этой части планеты.
   Силовые     поля     задрожали,     разрушили      своей      вибрацией
пространственно-временной континуум и  заскользили  вспять  во  времени  -
сперва  минута  за  минутой,  потом  все  убыстряя  ход.  Вскоре  вибрации
прекратились.
   Над Белой горой снова опускался вчерашний вечер.  С  пражских  редутов,
больше для острастки, ухнуло несколько пушечных залпов. Рассеянные группки
наиболее ретивых солдат Биквоя тут же схватили коней за  уздцы,  повернули
назад и отъехали на безопасное расстояние. Страговские ворота  заперли  на
тяжелый дубовый засов и на цепи,  укрепили  валом  из  заранее  навезенных
камней и земли.
   - Перенесемся в город двуногих, - объявило Четверть сотни, - в их самое
большое гнездо, там, на холме. Примем обычный свой вид обитателей  системы
Альфа Дракона и пройдем по коридорам так, чтобы двуногие не могли  нас  не
заметить.
   - А дальше? - с нескрываемым интересом спросило Четырежды десять.
   - Дальше ничего. Вернемся. Поручение будет тем самым исполнено.
   -  Выходит,  мне  следует  считать  себя  эстетически  и   эмоционально
негативным? - спросило Четырежды десять.
   В ином, более подходящем  для  этого  воплощении  оно  бы,  безусловно,
выказало что-то вроде досады, поскольку с точки зрения эстетики ни одно из
обличий Четырежды десяти никогда не вызывало у него ни малейших  сомнений.
Понятно, не считая того случая, когда пришлось  явиться  в  виде  простого
силового поля.
   - Тут сложный вопрос, - уклонилось Четверть сотни от прямого ответа.
   Легчайшими, почти не различимыми для невооруженного глаза движениями во
внепространстве  они  перенеслись  на  внутренний  двор  Пражского  града,
забитый офицерами, солдатами  и  растерявшейся  прислугой.  После  каждого
пушечного залпа со страговских бастионов толпа на мгновение  затихала,  но
тут же снова принималась гомонить, верезжать и горланить  на  всех  языках
Европы.
   - Господи... -  прошептал  стоящий  с  алебардой  фальцский  солдат  из
королевской стражи, закрыл ладонями лицо и сполз по стене на пол.
   Алебарда, стукнувшись, своим начищенным  острием  отколола  кусочек  от
мозаичного паркета входной залы. По воздуху в нескольких вершках  от  пола
скользили два  немыслимых  чудовища,  напоминавших  более  всего  огромных
пауков  из  полупрозрачного  стекла,   отороченных   бахромой   непрерывно
колыхавшихся  мохнатых  ног.  В  объемистых  утробах  страшилищ  клубилась
черно-фиолетовая дымка, а из пучка длинных и тоже полупрозрачных отростков
по обеим сторонам тела, похожих на клубки  червей,  ежесекундно  вырывался
сине-фиолетовый  бич.  С  пронзительным  треском  долетал  он  и  до  тех,
потонувших в сумраке, дальних углов залы, куда свет восковых свечей уже не
достигал.
   Таково было первое впечатление непредвзятого  наблюдателя  от  Четверти
сотни и Четырежды десяти, притом что последнее по общепринятым у  себя  на
планете канонам одарено было даже на редкость привлекательной наружностью.
Их организмы с точки зрения приспособляемости были чрезвычайно рациональны
- обитатели системы Альфа Дракона давно  уже  преодолели  неизбежную  силу
притяжения, а потому и не нуждались в конечностях. Что же касается бахромы
ног,  то  это  был   не   более   как   совершенный   рецептор   колебаний
электростатического поля, индуцируемого  взмахами  сине-фиолетовых  бичей.
Клубящаяся внутри тела дымка была, как можно догадаться, органом  мышления
- невыразимо сложным соединением  паракристаллической  материи,  способным
включать  в  цепь  информации  отдельные  молекулы,  а  следовательно,   и
неохватный объем кратковременной и долговременной памяти.
   Стражник еще разок украдкой глянул из-под руки - Четверть сотни  теперь
едва  не  касалось  его  своим  телом  -   и   снова   потерял   сознание.
Черно-фиолетовые стеклянные пауки бесшумно скользили по всем  коридорам  и
залам королевской  части  Пражского  града,  строго  следя  за  тем,  чтоб
электрический заряд не ранил ни единого смешного углеродного  двуножку.  И
без того уже взаимными стараниями дезинтегрировало их  сегодня  более  чем
достаточно.
   Из выборных пражан смог устоять только глава еврейской  общины  Шаломон
бен Решен - бледный, как стена,  к  которой  он  прислонился,  остолбенело
бормочущий  кабалистические  заклинания.  В  зале,  возле  палаты  совета,
валялись брошенные свитки долговых  обязательств  и  хранимая  пуще  глаза
печать пражского  филиала  дома  Фуггера...  Глазам  короля  и  всех,  кто
собрался на только что начавшийся военный совет, тоже  предстали  Четверть
сотни  и  Четырежды  десять.  Они  проплывали  мимо,  сопровождаемые  лишь
потрескиванием мелких электрических разрядов. Но на спине у  каждого  было
знамение: папский крест и череп со скрещенными костями, а лапы были, как у
василисков, из-под них  брызгал  яд  -  и  фальцский  королевский  герб  с
грохотом  развалился  надвое.  Такой,  правда,  заранее  рассчитанный,  но
бесспорный и безотказный  эффект  произвело  появление  Четверти  сотни  и
Четырежды десяти. Хотя об этой, самой жуткой в своей жизни встрече никто в
дальнейшем не обмолвился ни словом. Нельзя было и вообразить себе  видение
более зловещее, более ясно предрекавшее неминуемую гибель.
   Наутро  после  битвы  грустный  кортеж  -  король  с  семьей,  курфюрст
Ангальтский,  Турн  и  Гогенлоэ,  высший  начальствующий  состав   и   ряд
муниципальных чиновников  -  покинул  Прагу.  Кавалеристы  Бетлена  Габора
отказались следовать к  осажденному  городу  и  обратились  в  бегство  по
примеру своих земляков. Остатки сословного войска, не глядя  на  угрозы  и
посулы Турна-младшего, вытребовав задержанное жалованье, принялись грабить
пражан, которых должны были защищать.
   Девятого ноября после полудня над Прагой сквозь тучи пробился  огромный
размытый диск солнца. Великолепную картину осветил он:  генерал  Биквой  и
герцог Максимилиан беспрепятственно въехали в  покоренную  и  покорившуюся
Прагу и направились к алтарю костела капуцинов на площадь Лорето - служить
благодарственную мессу. Судьба чехов была решена.
   Ждать  всего  этого  Четверть  сотни  и  Четырежды  десять  не   стали.
Продефилировав по Пражскому граду, сразу же снова  преобразовались  в  два
пульсирующих силовых поля и таким образом почти полностью скрылись из глаз
землян. Но еще до того, как, разрушив пространственно-временной континуум,
вибрация отбросила их на неизмеримо  далекое  расстояние  к  звезде  Альфа
Дракона, Четырежды десять заметило:
   - А тонко провели мы эту операцию. Собственно, вообще ведь ничего и  не
произошло...
   Четверть сотни обдумывало свою реплику не по-земному краткий промежуток
времени:
   - Ну, не  скажите.  Во  всяком  случае,  на  ближайшие  триста  местных
оборотов развитие этого  уголка  планеты  изменит  свое  направление  -  и
довольно круто. А по оценкам здешних двуногих в том,  что  касается  сферы
эмоций и метаболизма, - отнюдь не к лучшему.
   - И сколько же составят триста оборотов здешней планеты?
   - Едва ли одну  двухтысячную  Большого  оборота,  -  отвечало  Четверть
сотни. - Ничтожно мало, говорить не о чем. Но  жизнь  отдельного  двуножки
длится невероятно короткий срок.  За  триста  местных  оборотов  смениться
может до двенадцати поколений. Так что по их понятиям...
   Четырежды десять уже наращивало амплитуду  колебаний,  транспортирующих
во внепространство, и сказало только:
   - Главное - интересы Галактики.
   Четверть сотни нашло это  замечание  совершенно  излишним.  Понятно,  в
любых  обстоятельствах  главное  -  интересы  Галактики.  Это  само  собой
разумеется.
   Прагу накрыла ночь. У городских стен на  ледяном  ветру  горели  костры
императорского воинства.
   У одного из них зябко жался - скорее от  нервного  напряжения,  чем  от
холода, - молоденький французский офицер. В рассеянии тер давно уже  сухое
пятно крови у себя на рукаве.
   Кровь брызнула из жил его солдата, которому во  время  штурма  пушечным
ядром оторвало голову. Обезглавленное  тело  еще  несколько  раз  шагнуло,
затем рухнуло на землю и в последней судороге затихло. Будто  часы,  будто
дурацкие нелепые часы, подумал офицер, глядя на  свою  ладонь,  в  которой
держал редкостный предмет яйцевидной формы, сделанный из  золота,  -  часы
работы знаменитого нюрнбергского мастера Хагена. Двойная крышка у них была
смята. Часы спасли молодому офицеру жизнь - не дали  войти  в  тело  пуле,
пущенной из пистолета. И ведь какое-то время тоже еще  шли.  Как  человек,
совсем как человек...
   Досадно, думал молодой француз. Какая мысль!  Это  могло  бы  совершить
переворот во всей науке. Человек и часы. Все отправления, роднящие  нас  с
прочими живыми существами, - питание, рост, желания,  чувства,  поведение,
созревание,  размножение  и  старение  -  все   это   суть   направленное,
механическое, не зависящее от духовности движение  и  как  таковое  должно
быть изучено.  Какие  горизонты!  Могли  бы  наконец-то  найти  путь,  как
ориентировать свой  разум  к  отысканию  научных  истин.  Путь  к  методу.
Досадно. Досадно, что такая мысль пришла к  нему  так  поздно.  Завтра  он
будет, по всей видимости, мертв - убит  солдатами  сословного  войска  или
затоптан лошадьми Бетлена Габора. Ведь Белая гора - это же Пиррова победа.
Сколько ему еще суждено  прожить?  Когда  откроются  ворота  Праги,  чтобы
исторгнуть свежие полки?
   - Черт, да  ведь  тут  какой-то  офицер!  -  услышал  он  надтреснутый,
простуженный и хриплый голос.
   Молоденький француз дернул головой, словно отряхивая с себя сон:
   - Поручик шевалье Рене Декарт к вашим услугам, господин полковник.
Людвик Соучек. Клятва Гиппократа

   -----------------------------------------------------------------------
   L.Soucek. Hippokratuv slib. Пер. с чешск. - Г.Матвеева.
   Сб. "День на Каллисто".