тивники  по  непонятной
причине разлетаются сами собой.  Когда  пришло  время,  Эгль  понес  самый
почетный титул - Мастер Своего Тела. Он стал первым среди нас, стал главой
отряда, призванного встретить и остановить то, что позднее певцы  прозвали
Темным Демоном, а мыслители нарекли Воплощением Зла, впервые пришедшего  в
этот мир.
     Словом, их было шестеро... И во всех книгах  написано,  что  их  было
шестеро. И кого не спроси в Королевстве Юм, каждый скажет тебе:  "Их  было
шестеро"... И это весьма похоже на правду.
     Братья и сестры тренировались с утра до вечера, я часто  наблюдал  за
их упражнениями из высоких окон своей  мастерской.  Их  уже  не  учили  ни
философии, ни алхимии, они ничего не знали о свойствах трав и  камней,  и,
самое главное, они понятия не имели о тайных  связях  между  предметами  в
этом мире.  Этому  учил  только  Первый  Маг  -  лишь  только  он  обладал
способностью проявлять тонкие, невидимые нити, что скрывшись от наших глаз
за   пеленой   повседневной   реальности,   соединяют    разные,    подчас
несопоставимые, предметы и явления. Лишь  он  умел  находить  законы  этих
взаимодействий. За это его с давних пор и звали Первым. Но его  поблизости
не было. Не думаю, что он собирался задерживаться так  долго,  но  кто  же
знал, что все окажется так сложно и запутано...
     Жизнь двора, да и всего города вообще, заметно изменилась - все стали
мрачными и неразговорчивыми, и, кажется,  только  и  жили,  что  ожиданием
страшных событий. Не стало праздников и народных гуляний,  перестали  петь
песни и слагать стихи - даже при дворе. У каждого из моих братьев и сестер
была конкретная цель, была своя  часть  в  общем  деле,  в  общем  великом
предназначении - им некогда было заниматься чем-то другим. С  этим  нельзя
было не считаться. И только я, наверное, единственный во всем Королевстве,
пытался жить по-старому, как ни в чем не  бывало.  Я  читал  книги,  писал
картины, вечерами подолгу играл на флейте. При дворе часто  смеялись  надо
мной. Вскоре это стало считаться хорошим тоном. Меня  считали  чудаком,  а
многие - даже недоумком. Все думали, что я веду себя  так  экстравагантно,
потому что завидую своим братьям и сестрам, их силе и могуществу.  Но,  на
самом деле - я это понял гораздо позже, уже  здесь,  в  хижине  на  склоне
Синей Горы - я просто пытался сохранить равновесие хотя  бы  внутри  себя,
раз уж весь мир пошел вразнос. Втайне я наивно  верил,  что  вот  вернется
Первый Маг и все станет на свои места, все будет правильно и красиво,  как
когда-то. Наверно, и вправду я был чудаком...
     И вот наступил Черный день, предсказанный почти четверть века  назад.
Мы сразу узнали его по звуку, по цвету, по освещению...
     Долина, что за Синей Горой провалилась  к  самому  центру  земли,  из
провала повалил дым, тень дыма упала на город. Все вокруг стало сумрачным:
яркие краски, казалось, были  приглушены,  и  только  шероховатая  фактура
предметов бросалась в глаза - притягивала взор, заставляла  забыть  все  и
погрузиться в транс. Весь город затих - жители боялись выходить из домов -
и только странные, неизвестно где рождающиеся, гулкие звуки  прокатывались
от строения к строению, тревожа чахлое эхо. В  народе  начали  говорить  о
гигантской темной фигуре, которую якобы видели беженцы из сел, ближайших к
Синей Горе. Они бежали,  побросав  все,  и  теперь  табором  жили  посреди
Дворцовой  площади,  ожидая  помощи  и  покровительства.   Тогда   впервые
появилось название Темный Демон,  так  понравившееся  певцам.  Чуть  позже
мыслители назвали его Воплощением Зла, впервые пришедшего в этот мир.
     Как водится, во дворце собрался Совет Мудрецов; к ним вышел Король  и
мы - семеро его детей.
     Встал Великий Стратег и неспешно начал речь:
     - Прошло ровно двадцать четыре года с того дня, как  уважаемый  всеми
нами Первый Маг предсказал нам Беду, а сам исчез. За это время не было  от
него никаких вестей, и даже слух о нем не достигал  наших  границ.  Однако
случилось все в точности так, как он предсказал, и вот пришло время и  нам
исполнить предначертанное. Выросло  шесть  королевских  детей:  принцев  и
принцесс,  сильных  и  властных,  владеющих  тайным  знанием   и   древней
мудростью. Лучшие маги и воители все эти годы готовили их к бою - и нам не
стыдно за своих учеников. Пора снаряжать их в поход...
     - Постой, но у меня семь детей, - прервал Великого Стратега Король.
     - Нет смысла беспокоить вашего старшего сына, -  решительно  возразил
Великий Стратег, - он не создан для военных действий. Ему лучше остаться в
городе...
     Помедлив, он добавил:
     - Не стоит отягощать отряд бесполезными людьми. Если помните,  Первый
Маг ничего не говорил о численности отряда - он не уточнял,  все  ли  дети
Короля должны войти в  него.  На  мой  взгляд,  руководствоваться  в  этом
вопросе следует все-таки здравым смыслом...
     Я молчал - я знал, что спорить бессмысленно. Я чувствовал  (зная  то,
что я знаю, это было не  трудно),  что  Верховный  Стратег  выражал  общее
мнение: мнение всех магов и мудрецов Совета, мнение всех  моих  братьев  и
сестер. И только отец мой, движимый то ли ощущением высшей мудрости,  ныне
почти забытой, то ли простой отеческой любовью к  первенцу,  пытался  меня
защитить:
     - Но ведь именно он получил из рук Первого Мага перстень, носящий имя
Сердце Мира, и хранил его все эти  годы.  Этот  перстень  должен  освятить
предстоящий бой и помочь одержать победу...
     - Мы все, - Великий Стратег картинно обвел  рукою  весь  зал  и  чуть
наклонил голову, - премного благодарны ему за  то,  что  он  сохранил  эту
реликвию, этот, так сказать, символ... Но теперь пришли другие времена,  и
он должен передать перстень Эглю - младший брат подготовлен лучше всех. Он
умеет больше всех, он первый среди них  -  он  должен  стать  в  этом  бою
главным...
     Никто ему не возразил - да и мог ли кто возражать, да и было ли  чем?
Действительно, трудно найти человека подходящего для боя лучше, чем  Эгль.
За это Великий Стратег его так и  любил  -  больше  всех  своих  учеников.
Любовь эта была взаимной,  и  Стратег  это  знал.  Великий  Стратег...  он
действительно был великим стратегом - уже тогда он думал о том, что будет,
когда отряд вернется из похода, когда умрет наш отец, и встанет  вопрос  о
престолонаследии... Я об этом не думал - не  хотел.  Потому  и  молчал.  Я
чувствовал (зная, то что я знаю, это было не  трудно),  что  и  думать,  и
говорить об этом не только рано, но вовсе бессмысленно.  И  все  же  нужно
было что-то сказать.
     - Что скажешь ты, сын мой? - обратился  ко  мне  отец.  -  Почему  ты
молчишь?
     - Мне кажется, я должен идти, - сказал  я,  хотя  мог  бы  ничего  не
говорить.
     - Сейчас не время для личных амбиций, брат, - твердо  возразил  Эгль,
он думал, что перебил меня, но я и не собирался больше ничего говорить.  -
Я понимаю: тебе, конечно, обидно, ты...
     Эгль осекся, а хотел сказать: "Ты завидуешь", -  я  это  почувствовал
(зная то, что я знаю, это было не трудно).
     - Ты не прав, Эгль, - вмешалась сестра Камилла, - амбиции тут не  при
чем - трудно найти человека менее амбициозного, чем наш старший брат.  Ему
просто неловко от того, что нам предстоит рисковать жизнью, а он останется
дома... Пусть это тебя не смущает, брат, - она повернулась ко мне.  -  Так
будет лучше и для тебя, и для нас...
     Тут снова нашелся Эгль.
     - Ты, и вправду, не создан для боя, - собравшись с мыслями  и  сделав
свой голос по  возможности  мягким,  он  повторил  слова  своего  любимого
учителя. - Такой человек в походе не просто бесполезен  -  он  вреден.  Ты
должен отдать мне перстень, носящий имя Сердце  Мира,  а  сам  остаться  в
городе, с отцом и матерью. Так, действительно, будет лучше.
     Он был по-юношески тверд и уверен - как он был красив,  мой  брат,  в
своей вере и твердости. Я невольно им залюбовался...
     - Пусть будет так, как решит совет, - сказал я.
     И тогда все, кроме отца, молча подняли руки, и было ясно, за что  они
и против чего.
     - Как угодно, - покорно сказал я и коснулся перстня, чтобы его снять.
Только перстень, всегда так свободно сидевший на моем пальце, вдруг словно
впился в сустав. Я замешкался в  тщетных  попытках  его  стащить.  В  зале
поднялся шум, ропот - они все думали, что я хитрю.
     Только вдруг  цокот  конских  копыт  за  дверями  заглушил  этот  шум
недовольства. Дверь распахнулась,  и  с  лошади,  остановившейся  прямо  в
проеме, сошел Первый Маг. Вернее не сошел, а прямо  упал,  и  только  узда
помогла ему удержаться на ногах.
     Удивительно, как я сразу не догадался, что в этот день он не  мог  не
прийти. Зная все то, что я знаю, это можно было понять -  наверное,  и  на
меня повлияло общее настроение, и чужая враждебность притупила мои, прежде
тонкие, чувства.
     Однако ни у кого, кроме меня,  приезд  Мага  радости  не  вызвал.  Уж
это-то я почувствовал - насколько он не ко двору.
     Еще меня огорчило то, что учитель мой был едва жив: одежда  его  была
изорвана  в  клочья  и  окровавлена,  лицо  потемнело  и  осунулось,  щеки
ввалились, и лишь глаза горели судорожным огнем. Я так и не узнал, кто его
ранил, сколько дней он провел в седле и скольких коней  загнал.  Никто  не
сделал ни шагу ему навстречу, не помог, не поддержал - и  он,  шатаясь,  с
большим трудом пошел через тронный зал. В полной тишине, один  на  один  с
эхом, дробились, множились и затихали шарканья его  стоптанных  сапог.  Он
шел прямо ко мне, не глядя ни на кого больше.
     - Я узнал... - прошелестел Первый Маг сухими, беззубыми деснами. -  Я
узнал, что прежде я ошибался - знак врага  мы  приняли  за  предупреждение
друга... Мы сами себе готовили гибель...
     Сказал - мне.
     Казалось, в целом мире не было никого, кроме него  и  меня,  или  все
были неважны. Он с трудом стоял на ногах.  Он  тяжело  дышал,  опершись  о
подлокотник моего кресла.
     - Я понял... - сказал он мне, облизав треснувшие губы.  -  И  ты  это
тоже поймешь... Только ты...  Но  там  -  на  склоне  Синей  Горы...  Этот
перстень поможет тебе. Только ничего не бойся, иди смело - никто  тебя  не
остановит. Ты справишься, ты победишь...  Только  ты  можешь  хоть  что-то
поправить...
     Он изо всех сил сжал мою руку вместе с перстнем, носящим  имя  Сердце
Мира, на указательном пальце и, склонив голову, затих.
     Раньше такого не было - Первый Маг при всех признался в своей ошибке.
Только никто не понял, в какой. Зал, затаив дыхание,  слушал,  что  же  он
скажет еще. Но он больше ничего не сказал. Вообще ничего. Он умер,  сжимая
мою руку, склонив голову к моим коленям.
     Потом было много шума.
     Первого Мага хоронили со всеми почестями. За гробом,  обшитым  черным
бархатом, украшенным гирляндами черных роз,  шел  весь  королевский  двор,
весь Совет Мудрецов с Главным Стратегом во  главе.  Словно  в  замедленном
механическом балете, воины отдавали умершему честь.  Стреляли  пушки,  под
колеса катафалка дети бросали цветы. Главный Стратег произнес речь,  какой
еще не слышали в Королевстве Юм - весь двор восхищался  его  красноречием.
Вот только никто не плакал - все было сурово,  торжественно  и  молчаливо.
Похоже, Первого Мага похоронили уже  давно,  и  весь  этот  величественный
ритуал был только запоздалой формальностью, как расстановка точек над  "i"
в давно написанном и уже изрядно подзабытом тексте.
     В поход мы вышли всемером - отец сказал решительно, что  предсмертная
воля Первого Мага должна быть исполнена,  и,  пока  он  король,  последнее
слово останется за ним; возразить никто не  посмел.  Шли  молча,  говорить
было не о чем, да и не было привычки.  На  привале  мои  братья  и  сестры
продолжали тренироваться, совершенствоваться в своих искусствах,  повышать
мастерство... Я же без особой цели бродил по безлюдной лесной округе.
     Я наблюдал сцены из жизни растений и животных, прислушивался к звукам
растущей травы и текущей воды, прикидывал пути облаков на  небе,  пробовал
упругие и мягкие струи ветра, разглядывал  солнечные  блики  на  камнях  и
листьях. Не знаю, что уж думали обо мне. Мне это было давно безразлично  -
зная то, что я знал, легко быть спокойным. Вскоре мне стало казаться,  что
прогулки эти не так уж случайны  и  бессмысленны,  что  кто-то  все  время
подталкивает меня -  ведет,  едва  заметно  подсказывает,  что  делать.  Я
перестал просто созерцать. Если было светло, я  расставлял  мольберт  -  я
растирал краски на палитре, смешивал цвета,  наносил  на  холст,  подбирая
оттенки в тон теплу солнечного света и прохладе глубокой заводи. Если  уже
смеркалось,  я  доставал  флейту  -  я  извлекал  из  нее  тихие  звуки  и
прислушивался к ним, стремясь передать тональность луны и коронованных  ею
облаков, стараясь не помешать идиллии сверчков  и  ночных  птиц.  Я  сидел
часами. Иногда  мне  казалось,  что  от  меня  к  окружающим  предметам  -
вылизанным ли светом или упрятанным темнотой - тянутся невидимые нити, и я
нахожусь среди них, в центре их переплетения, словно, пошевелись я, и  это
движенье отзовется где-нибудь  в  непостижимой  дали  падением  камня  или
всплеском морской волны, а дуновение ветра или крик испуганной невесть кем
птицы способны изменить мое состояние, пустить сердце биться сильнее  или,
наоборот,  заставить  замереть,  заставить   неожиданно   загрустить   или
обрадоваться... Моменты такие случались все  чаще.  Я  научился  приводить
себя в подобное состояние по желанию. Гораздо позже, уже здесь,  в  хижине
на склоне Синей Горы, я понял,  что  именно  это  состояние  и  называется
мудростью...
     Тихо и не спеша, без приключений и других странных событий наш  отряд
добрался до Синей Горы. Так  же  спокойно  мы  поднялись  по  ее  отлогому
склону, минуя деревья и камни. Необычайное предстало  нашему  взору,  лишь
только  мы  преодолели  перевал.  Вся  долина,  такая  красивая   некогда,
открывавшаяся прежде всякому, смотрящему вниз с хребта  Синей  Горы,  ныне
была сокрыта от глаз. Вся она была заполнена  темной,  почти  непрозрачной
субстанцией: не  то  дымом,  не  то  какой-то  мутью,  не  то  еще  чем-то
непонятным, чему нет ни названия, ни объяснения. Шагов около  шестисот  не
доставала она до вершины хребта. Наши кони вошли в эту муть  по  колено  и
стали, как вкопанные. Никакие силы не могли заставить их двинуться дальше.
Поняв это, мы спешились, побродили вокруг  испуганных  коней  и  вернулись
назад на хребет. Там - прямо на перевале  -  мы  и  разбили  свой  лагерь.
Поставили кругом семь шатров, а  в  центре  устроили  коновязь  и  развели
костер.
     И тут же лесные духи разнесли по округе весть, что наш  отряд  прибыл
на место.
     Ночь была нервной; несмотря на строго соблюдаемую очередность дозора,
никто не спал. Все ждали нападения, но никто так и  не  отметил  вниманием
наш лагерь. Словно бы все в мире было спокойно, словно и не  растеклось  в
шестистах шагах от нас море темной мути; как прежде, перекликались  ночные
птицы и звенели цикады, как прежде лили с небес свой неяркий свет  звезды.
И только мы беспокойно искали подвоха в каждой минуте тишины.
     Так же, без неожиданностей, прошел и следующий день. По  устоявшемуся
обычаю, мои братья и сестры посвятили его тренировкам.  Самая  старшая  из
сестер - Камилла - работала с огнем: высекала пальцами пламя, разжигала  и
гасила его. Напряженным жаром веяло от нее. Огонь следовал за нею повсюду,
как верный пес, вьющийся у  ног;  сотнями  языков  он  лизал  ее  руки  не
причиняя вреда. А стоило ей того захотеть, и он взвивался к небу  столбом.
Недаром ей был присвоен титул Повелительницы Огня.
     Мой брат Нум управлял водой. Он привлекал к  себе  небесную  влагу  и
подземные струи. Прямо на склоне горы он создавал волны и потоки, замедлял
и ускорял их течение, а сам  при  этом  оставался  сухим.  От  него  веяло
сыростью и прохладой и, казалось, что вода клокочет у его ног.  Это  и  не
удивительно, ведь он носил титул Властелина Вод.
     Близнецы  Инга  и  Елга  упражнялись  во  владении  живой  и  неживой
природой.
     Инга властвовала над животными и растениями. Она поднимала руку, и из
бурой чащи выходили волки; барсы, неуловимые, как тени камней,  спускались
с отвесных круч; из глубоких берлог, грузные и  неотвратимые,  как  темные
годы, поднимались невыспавшиеся медведи; туры,  лоси  и  буйволы,  опустив
венценосные головы, спешили к ней по горному  склону.  По  ее  знаку  дуб,
росший на склоне, опускал  свои  могучие  ветви,  лесной  орешник  хлестал
упругими прутьями, а тростник подставлял острые края листьев.
     Елга,  сестра  Инги,  управляла  погодой:  ветры,  смерчи  и   молнии
просыпались в ее волосах. Движениями бровей она  затягивала  небо  тучами,
строя из них замки и  баррикады,  взглядом  заставляла  лавины  сходить  с
ближайших скал. Снег, дождь и град верно служили ей.
     Ведь не зря их звали Царицей Зверей и Растений и Хозяйкой Погоды.
     Мой брат Джуис демонстрировал отличное владение всеми видами  оружия,
изобретенного к тому времени. Он без промаха метал ножи,  дротики,  копья;
тренировался с клинками. Сталь, так любившая его руки, двигалась,  вилась,
металась в них, готовая обрести реальную твердость, вес  и  форму  оружия,
едва коснувшись плоти врага. Он ведь по достоинству  носит  титул  Владыки
Стали.
     Но больше всего удивлял мастерством мой младший брат Эгль - ведь  ему
для боя не  требовалось  ничего,  кроме  собственного  тела.  Как  он  был
прекрасен, мой младший брат, прямо на глазах превращавшийся в  безупречную
машину смерти. Он рассыпал  удары  с  такой  скоростью,  что  трудно  было
заметить сами движения - казалось, что тело его только слегка колышется, а
толстые бревна, на которых  он  тренировался,  разлетаются  в  щепки  сами
собой, по непонятной причине. Да, это был истинный Мастер  Своего  Тела  -
первый среди нас, неоспоримый глава нашего отряда, призванного встретить и
остановить то, что позднее певцы  прозвали  Темным  Демоном,  а  мыслители
нарекли Воплощением Зла, впервые пришедшего в этот мир...
     Я же весь день сидел в стороне и  молча  взирал  на  упражнения  моих
братьев и сестер. Весь день я не мог избавиться от  ощущения,  что  ничего
страшного не происходит, что все по-старому, все нормально. На  душе  было
спокойно и пусто. Я чувствовал, как  где-то  в  непостижимой  дали  падают
камни и плещутся морские  волны,  как  дует  ветер  и  кричат,  испуганные
кем-то, птицы. И все это отзывалось во мне и наполняло почему-то покоем  и
мудростью.
     Темная муть тоже была  спокойна.  Она  ни  чем  не  проявляла  своего
присутствия, и, если смотреть в другую сторону, могло бы  показаться,  что
ее и нет вовсе. И то, что она была  на  самом  деле,  я  узнавал,  скорее,
наблюдая за поведением  моих  братьев  и  сестер.  Я  сам  удивился  этому
наблюдению.  Но  было  именно  так:  мои  родственники   вели   тщательную
подготовку, а их главный враг словно бы отсутствовал.
     Так прошел первый день нашего пребывания  на  склоне  Синей  Горы.  И
вторая ночь, последовавшая за ним, ни чем не  отличалась  от  первой.  Все
ждали подвоха, но его так и не было, и в этом оказывался  главный  подвох.
Поскольку такого оборота событий не ждал никто.
     И второй день ничем не отличался от  первого.  Ясно  светило  солнце,
весело пели птицы... Словно мы шли воевать, а попали на пикник. Мои братья
и сестры по-прежнему тренировались, только не так спокойно, как раньше,  а
как-то нервно, с надрывом, на грани истерики.
     Третья ночь их доконала. Все уже знали, что ничего не произойдет,  но
с тайной надеждой ждали. И, конечно же, ничего так и не произошло...
     Утром все встали злые, никто не мог поднять глаз,  смотреть  друг  на
друга было нестерпимо, говорить было не о чем...
     И тут не выдержала моя сестра Камилла. С боевым кличем, полным боли и
ненависти, она бросил